Дикий урман - Севастьянов Анатолий (читать книги полностью .txt) 📗
Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:
– Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! – Еще раз прошелся туда, обратно. – Изверг ты.
Росин сел и, обжигаясь, принялся есть кору.
– Ты хоть подуй.
– Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.
Съели почти все, что было в горшке.
– Добре. А теперь вот этим закусим. – Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.
Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.
– Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.
– А ты почем знаешь – не пымается?
– Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.
– Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров – и спать. Больше спишь – меньше ешь.
…Росин проснулся от неясного шума на улице. Не понимая, что происходит, он смотрел на лед окошка, сквозь который с трудом пробирался свет луны. В сумраке видно – и Федор приподнялся на нарах.
– Да это росомаха на рожне, – прошептал Федор.
Росин вскочил с нар, схватил из угла дубинку и бросился на улицу. Распахнул дверь и чуть не упал, отпрянув назад. Перед ним, лицом к лицу, стоял медведь-шатун! Оба замерли друг перед другом в потоке синего лунного света. Федор застыл на нарах. Первым опомнился Росин. Молниеносным движением захлопнул дверь перед самым носом зверя и отскочил к чувалу: там еще тлели угли. Схватил со стола ворох бересты, накрыл им угли, подул изо всех сил, раздувая пламя. За дверью возня, царапанье медвежьих когтей. Злобно ворча, зверь скребся в дверь, не зная того, что мог вышибить ее одним ударом лапы. Федор уже стоял с ножом наготове. Насколько годно это оружие против разъяренного шатуна, думать не время. Ничего другого под рукой не было. Береста вспыхнула. Росин пнул ногой дверь и сунул горящий ворох в морду зверя. Медведь рявкнул, ударил лапой по огню и припустился в тайгу – только снег задымился.
С руки Росина, задетой когтем медведя, капала кровь.
Глава 27
В нелюдимой, заиндевевшей тайге одиноко стояла избушка. Ни с какой стороны не подходило к избушке ни тропки. Не было даже тропки к лабазу… Но еще вился из сугроба на крыше дымок.
Федор сидел у чувала и помешивал в горшке, в котором уже не первый час варились лоскуты медвежьей шкуры.
Росин состругивал последнюю шероховатость.
– Все, Федор, готова лодка.
– Вытолкни на волю, там подкладни готовы, – ответил Федор, даже не взглянув на лодку. Для него она была готова уже давно. И с начерно обстроганными бортами вполне бы можно было плыть.
Облачившись в ставшую короче медвежью шкуру, Росин потихоньку вытолкал в дверь долбленку и аккуратно поставил ее вдоль стены на подкладни.
– Смотри-ка, у нас теперь хоть танцуй, сколько места!.. Как там у тебя, скоро?
Федор зачерпнул ложкой несколько кусочков кожи, подул на них, потрогал пальцем.
– Нет, должно быть, не скоро.
– Схожу тогда снег измерю.
А когда вернулся, на столе уже ждал его горшок со студнеобразной едой.
– Как, Федор, пробовал?
Не раздеваясь, Росин зачерпнул ложкой.
– Ты, смотри, и правда, еда как настоящая. Куда там «березовой каше»! А главное, знаешь, что в тебе какие-то калории будут.
Льдина в окне уже потемнела.
Федор полез на нары.
Росин подошел к столу, поджег вставленную в расщеп кола лучину, сел и начал аккуратно переписывать свои записи… Лучина догорела до конца, свет начал меркнуть. Росин оторвался от записей, взял из пучка новую лучину, вставил в расщеп, поджег и снова принялся писать. На руки, на исписанную бересту медленно опускались плавающие в воздухе черные ворсинки копоти. Росин сдувал их и писал дальше.
Но вот он отложил костяную палочку, выпрямился.
«Черт возьми, а ведь где-то есть кино! Сиди смотри, наслаждайся! И никаких забот… А потом, – размечтался Росин, – прийти домой. Взять книжечку, сесть или даже лечь и читать… И лучину жечь не надо… Можно позавидовать городским жителям. А ведь раньше никогда не завидовал. Разве только москвичам, которые в любое время в Ленинскую пойти могут».
Росин пошевелил пальцами, разминая их, взял костяную палочку и опять принялся писать.
«Его уже за живого не считают, а он все пишет, пишет», – глядя на Росина, думал Федор.
Время вечерних занятий определялось запасом лучины. Сегодня она сгорела раньше, чем захотелось спать. Росин перебрался к чувалу, положил бересту на колени и снова принялся водить по ней костяной палочкой. Но береста на коленях скручивалась, да и свету было мало.
«Быстрее бы утро, что ли», – подумал он и с неохотой полез на нары.
На другой день Росин встал с нар, покачнулся и упал на пол. Федор подскочил, поднял его, помог опять лечь на нары.
– Ты что это, Вадя?
– Не знаю, Федор, что-то голова закружилась. И надо же, упал. – Росин виновато улыбнулся.
Федор ушел проверять ловушки и не возвращался. Не дождавшись его, Росин съел положенную на день микроскопическую порцию…
Только под вечер приплелся Федор. Скинул медвежью шкуру, проглотил приготовленный Росиным крохотный кусочек мяса и сел к чувалу.
«Он тоже скоро не сможет добираться до ловушек, – подумал Росин, глядя на его посеревшее, заросшее бородой лицо. – Его бы сейчас и Наталья не узнала. Щеки впали, глаза провалились, волосы стали матовыми и выпадают целыми клочьями».
Посидев немного, Федор отрезал от шкуры узкий ремень и не торопясь принялся срезать с него шерсть, чтобы из кожи опять приготовить клейкую студенистую массу.
«А в Москве сейчас уже, наверно, продают мимозу, – подумал Росин. – Телеграммы бы послать к 8 Марта».
С каждым днем когда-то большая шкура становилась меньше и меньше. Теперь и этой клейкой массы не вдоволь: всю шкуру сварить нельзя, она нужна еще как одежда.
Росин перестал вставать с нар. В ушах появился какой-то звон, то и дело мутнело в глазах. Голод медленно делал свое дело. Давно уже началась атрофия мышц: руки и ноги стали страшно тонкими. Казалось, стукни нечаянно о край нар – и сломаешь.
Федор тоже не намного лучше. Часами он неподвижно лежал на нарах и молчал.
– Удивительно устроена память человека, – тихо, как будто в полузабытьи, заговорил Росин. – Я вот прошлые экспедиции вспоминаю. Сколько ведь всего было: и мо роз, и ливни, и тонули, и горели, и голодали тоже, – а сейчас из всего этого только что-нибудь веселое вспоминается. Зато все хорошее как на ладони. Горная Шория… Говорят, не хуже Швейцарии. Сейчас только и помню этот яркий осенний лес по склонам… А то, что со скалы там сорвался, уж как-то вроде и забылось… Вот так же, наверное, и после этих приключений будет. Вернемся домой, отдохнем, и все забудется: и голод этот, и тоска, и холод. Неужели так будет? А, Федор?
Федор не ответил.
«Какое же сегодня число? – думал Росин. – Я уже сколько-то дней ничего не зачеркивал в календаре. И не помню сколько, совсем пропадает память… Вот так вот, наверное, и приходит смерть… Почему-то совсем не страшно… Федор что-то говорит. Что он говорит? Никак не могу осмыслить… А, понял, очень много снега, весной будет наводнение… Кого затопит? Ничего не пойму. О какой избушке он говорит, о каком озере? Не хочется думать. Лучше лежать, ни о чем не думая».
Стены, чувал, Федор – все начало кружиться, он что-то говорил, но сам не понимал себя.
Федор повернулся на нарах. «Что это с Вадей? Куда он встает?»
Росин, не одеваясь, без шкуры и босиком, подошел к двери, открыл и вышел из избушки.
«Неужто умом тронулся?» – испугался Федор и торопливо слез с нар.
