Приключения 1964 - Смирнов Виктор Васильевич (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Славный выдался год, — поддержал Кодю Анкудин Митрофанович. — Медведь у рек задержался до самого снегопада, всё рыбу промышлял… Ударили холода — в горы потянулся, ложиться спать, за ним и охотники пошли. Тут и слепой бы мог. Лапищи на снегу, как на бумаге, отпечатаны. Я шесть штук упромыслил… Два мате-ерых! Пудов по пятнадцать. Поджились тогда наши людишки. Кукулей понашивали, одежи всякой, рукавиц, торбасов… Много сдали и «Охотпушнине»… Деньги, хлеб, курево…
Я спросил:
— Может быть, и в этом году два раза рыба пойдет?
— Кто знает? — пожал плечами Анкудин Митрофанович, приподнял крышку, заглянул в казан. — Пожалуй, ушица готова.
Жарких снял казан, поставил на землю, налил в миску ухи, поставил перед Кодей.
— Первую тарелку — батовщику, — сказал Жарких. — Намаялся, я думаю, крепко, Кодя?
— Ещё как! — ответил паренек. — Когда шли к последнему кривуну, рук совсем не чуял… И поясница… будто кто палкой по ней стукнул…
— Полегче, что ли, бата не было, что ты этот взял?
— Не было… — Кодя положил ложку, поднял глаза на Жарких, спросил: — Анкудин Митрофаныч, а где твой бат? Тот, маленький?
— А Черных укатил на базу. Только что.
— Жаль. Нам бы его…
— На Быстрой стоит «Чирок»… Можно бы его дать, да уж больно рысковой… — Жарких развел руками.
— Нет, «Чирка» не возьмем, — сказал Кодя и принялся за уху.
— Что значит «рысковой»? — поинтересовался я. — Неустойчивый, что ли?
— Ага! Валкий. Чуть не так — в одночасье опрокинется, — пояснил Жарких.
— Наш тоже как утка. После первого кривуна я даже пуговицы расстегнул на фуфайке… Думал: опрокинемся, придется бат догонять.
Ложка Коди застыла на полпути ко рту. Какое-то мгновение Кодя смотрел на меня, словно видел впервые, с удивлением спросил:
— Ты что, плаваешь?
— А ты разве не плаваешь?! — с не меньшим удивлением задал я вопрос.
— У нас никто не плавает. Вот и Анкудин Митрофаныч скажет…
— Где научишься? В банной шайке? — усмехнулся Жарких.
— Да воды-то… Одна Камчатка чего стоит!
— Попробуй сунься. Вода ледяная, враз судорогой всё тело сведет…
Я тотчас вспомнил первый выход из бухты на реку, пересаживание, преодоление бурной стремнины у мыса. Малейшая оплошность — и несчастье!
— А на бату ничего, — продолжал паренек. — Только ошибаться не надо. Нельзя. Мой отец годов уже сорок ходит по речкам… Обыкновенное дело.
— Мда-а… — неопределенно протянул я.
— Ты чего? — вскинулся Кодя.
— Ничего. Уха вкусная…
Олег Куваев
Берег принцессы Люськи
Утром я просыпаюсь от Лёхиных чертыханий. В палатке темно, и я могу разглядеть только белый глазок лампочки на рации и скрюченную фигуру возле неё. Рация у нас старенькая, ещё военных лет. Я знаю, что надо лежать тихо-тихо, иначе Леха будет здорово злиться.
Дробь ключа кончилась, белый глазок потух. Можно начать разыскивать штаны, чтобы закурить. Сейчас Леха передаст мне очередные директивы и всякие экспедиционные новости.
— Ну как?
— Питание совсем село, — устало отвечает Леха. — Мыши и то громче шебуршат. Кое-как одну телеграмму принял.
Он протягивает мне листок. Я вылезаю из палатки и с трудом разбираю торопливые каракули: «Вывезите поселка направленного вам специалиста-ботаника окажите необходимую помощь точка Князев». Князев — это начальник нашей экспедиции.
— А зачем нам ботаник?
Леха пожимает плечами. Он сидит у входа в палатку в одних трусах и дрожит.
— Кстати, могу сообщить, что это девица. Симпатичная, мне базовский радист по секрету отстучал.
— На это у вашего брата питания хватает, — машинально ехидничаю я.
В самом деле, непонятно. У нас крохотный отрядик из трех человек и ясная задача, далекая от ботаники, так же как, скажем, от балета: мы мотаемся на вельботе вдоль берега Чукотского моря и занимаемся почетным делом — стратиграфией морских четвертичных отложений. Можно, конечно, протянуть мысль о всеобщей связи наук, но…
Я смотрю на Леху. В волосах у него запутались клочки оленьей шерсти от спального мешка, он совсем посинел от холода и нетерпеливо ждет результата моих размышлений. Такому только и не хватает женского общества.
— Да-а… Загадка эфира. Может, ты перепутал? Может, не нам ботаника? — с надеждой переспрашиваю, я. — Да уберись ты в палатку, посинел ведь, как эмалированный чайник.
«Ей-богу, удар судьбы, — думаю я. — У нас железный мужской коллектив. Зачем нам четвертый лишний? Тем более симпатичная девица. Дуэли устраивать?»
Погода явно портится. На западе, над Губой Нольде, небо в рваных переходах от темного к совершенно белому. Северо-западный ветер несет влажный холод, запах йода и тоскливые чаячьи крики. Я думаю о Мишке Бороде. Его нет уже третий день. В одиночку бродит Борода по желтой августовской тундре, спотыкается на кочках, обходит ржавые, плоские как блин тундровые озера. Отчаянные вопли гагар будят его по ночам. А ведь здесь даже белые медведи есть. Кто знает, к чему может привести мрачный медвежий юмор?
Уха съедена. Мы лежим у костра. Ветер уносит сладковатый махорочный дым.
— Нельзя ехать в поселок, пока Борода не вернулся.
— О величайший из геологических начальников! — Леха щекочет мне живот травинкой.
— Мы и так даже элементарщины по технике безопасности не соблюдаем. Подумай, ходить в маршрут в одиночку!
— О великий мандарин тундры, — вкрадчиво гнусит Леха, — поедем в поселок. Несчастная девушка ждет нас. Сидит на катерном причале и смотрит в море. Она ждет шхуну с белыми парусами. Я же думаю только о Мишкином счастье.
— При чем тут Мишка?
— О великий… — Леха вдруг начинает неудержимо смеяться.
Глядя на него, я тоже не могу не улыбнуться, а из кустика рядом с палаткой вылетает знакомая птаха и начинает возбужденно прыгать по веткам.
«Что случилось, что случилось?» — озабоченно чирикает птаха.
С трудом я узнаю, в чём дело. Оказывается, Леха всё же дурачил меня. Он кое-что знает о ботаничке.
Этой весной в бухте Провидения параллельно с нами базировалась партия Академии наук. В кино Мишка познакомился с девушкой из этой партии. Она собирала типовой гербарий севера Чукотки и здорово интересовалась морским побережьем. Мишка пригласил её к нам и растолковал, как приехать, наобещал при этом сорок коробов, наговорил о помощи, удобствах, о тесном содружестве геологии и ботаники. А через день нам дали самолет, и мы улетели.
Перед тем как уйти в маршрут, он предупредил Лёху.
«Плыть или не плыть? Своей работы хватает. Только вчера вернулись из маршрута», — думаю я.
— Никудышный руководитель, — в голосе у Лехи негодующий пафос. — Ты не думаешь о личном счастье своих подчиненных. Тебя не пустят в коммунизм. Может, этот ботаник для Мишки та самая, единственная, которая с первого взгляда…
Леха умолкает. Театрально вытирает пот с лица.
…Нам бы отдохнуть до обеда, потом обработать записи. Страшно важно, что принесет Борода. Он отправился на холмы Нгаунако. Холмы — за нашей территорией, но только там мы можем окончательно убедиться, что в четвертичное время трансгрессия не заходила значительно на юг. Ведь это страшно важно! По ракушкам, по отшлифованным галькам, по окаменевшей ряби древних волн мы лепим хронологию былых времен, и где-то в её середине пройдет драгоценная полоса золотоносных отложений. Нам нельзя ошибаться, потому что по нашей схеме будут искать другие. От нас зависит их успех. Такое уж нынче взаимосвязанное время.
«Что случилось? Что случилось?» — по-прежнему заботится птаха. Милое пернатое чудо!
Я не знаю, что правильнее, но плыть надо. Может, она и на самом деле для нашего Бороды «та самая, единственная».
Голос Лехи гремит репродуктором: «Шейх Чукотского моря и его верный друг Леха совершат прогулку на собственной яхте и заодно сделают полезное дело».
