Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка) - Рид Томас Майн (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

— Итак, они уехали. Вероятно, это конец. Ладно, пусть будет так, мне все равно. Я довольна уже тем, что снова оказалась в моей родной старой Англии.

— В такой дешевой квартире?

— В любой. Лачуга здесь лучше дворца в Америке! Я предпочитаю жить на лондонском чердаке или в этой жалкой квартирке, чем стать хозяйкой богатого дома на Пятой авеню, в котором ты с таким Удовольствием обедал. Ненавижу эту республиканскую страну!

Слова были вполне достойны произнесшей их женщины.

— Я еще стану хозяином, — ответил Суинтон, имея в виду не страну, а дом на Пятой авеню. — Стану его хозяином, даже если на это придется потратить десять лет.

— Ты намерен отправиться за ними?

— Конечно. Я не собираюсь сдаваться.

— Может, ты упустил последнюю возможность. Этот мистер Лукас мог попасть в милость леди.

— Ба! Мне нечего опасаться с этой стороны — такой простой и некрасивый тип! Конечно, он тоже охотится на нее. Что с того? Он не того типа, который нравится мисс Джули Гирдвуд. К тому же, у меня есть основания полагать, что матушка этого не допустит. Если я и упустил возможность, то за это нужно благодарить только тебя!

— Меня! А я тут при чем, хотела бы я знать?

— Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад и сумел бы помешать их отъезду. Или, еще лучше, нашел бы предлог отправиться с ними. Вот что я мог бы сделать. Мы потеряли много времени, добывая деньги на твой билет.

— Конечно! И я должна за это отвечать? Мне кажется, я свое дело сделала. Похоже, ты забыл, что продал мои золотые часы, мои кольца и браслеты, даже мой бедный футляр для карандашей!

— А кто все это тебе дал?

— Как хорошо, что ты это вспомнил! Я жалею, что принимала все это!

— А я — что давал.

— Негодяй!

— Ты ловко подбираешь слова — все отвратительные.

— У меня есть для тебя еще одно, еще отвратительней! Трус!

Это его проняло. Возможно, единственное слово, способное его затронуть. Он не только чувствовал, что это правда — он знал, что жена знает это.

— Что ты хочешь этом сказать? — спросил он, неожиданно покраснев.

— То, что сказала. Ты трус, и знаешь об этом! Ты можешь оскорбить женщину, если тебе не грозит опасность, но когда против тебя мужчина, ты трусишь и ни на что не способен. Вспомни Мейнарда!

Впервые подобное обвинение было произнесено открыто. Хотя не один раз после отъезда из Ньюпорта думала она о той хитрости, с помощью которой ее муж избежал встречи с человеком, чье имя она произнесла. Он считал, что она только подозревает о содержании письма, доставленного ему. Он изо всех сил старался это скрыть, но судя по ее словам, она знает все.

И она действительно знала. Джеймс, коридорный, рассказал ей, о чем говорили слуги в отеле, добавив к этому свои собственные наблюдения. Она все поняла. Она также знала, что ее подозрения тревожат Суинтона; но ее знание вывело его из себя.

— Повтори! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Повтори, и клянусь Господом, я разобью тебе голову!

С этой угрозой он схватил стул и занес его над ее головой.

Хотя они и раньше часто ссорились, но до такого никогда не доходило. Он угрожает ударить ее. Она не обладает ни ростом, ни силой — только красотой, а ее муж — и тем, и другим. Но она по-прежнему не верила, что он может ее ударить, и понимала, что если дрогнет, должна будет всегда ему покоряться. Даже не сможет демонстрировать вызов.

Поэтому она сказала еще резче:

— Повторить? Помнишь Мейнарда? Мне не нужно тебе напоминать: ты и так не забудешь его!

Не успела Фэн произнести эти слова, как тут же о них пожалела. Стул с грохотом опустился ей на голову, и она упала на пол!

Глава XXX

В ТЮИЛЬРИ

Есть в анналах истории Парижа день, который всегда будет вспоминаться со стыдом, печалью и негодованием.

И не только парижанами, но всеми французами, которые в этот день перестали быть свободными.

Для парижан в особенности это горький день, и его годовщина во французской столице не проходит без слез в каждом доме, без дрожи в каждом сердце.

Это было второго декабря 1851 года. [94]

Утром этого дня в комнате в Тюильри вновь встретились пять человек. Комната та же самая, в которой несколько месяцев назад готовился описанный нами заговор.

Встреча была устроена с аналогичной целью, но если не считать совпадающего числа участников, только один из них был прежним. Это он председательствовал и на прошлой встрече — президент Франции!

Было и другое странное совпадение — в титулах, потому что присутствовали граф, маршал, дипломат и князь. Единственное отличие заключалось в том, что все они принадлежали к одному народу — к французам.

Это были граф де М., маршал Сент-А., дипломат ла Г. и князь С. Хотя, как уже говорилось, цель у них была такая же, сама встреча проходила совсем по-другому. Прежняя встреча напоминала сходку грабителей, готовящихся к делу. Эта — тоже, только на более поздней стадии, когда нужно уже выступать.

Первая встреча должна была покончить со свободой в Европе. Эта — со свободой Франции.

В первом случае цель казалась далекой, и для ее достижения должны были использоваться храбрые солдаты на поле битвы. Во втором — цель близка и достигается трусливыми убийствами на улицах, уже подготовленных к этому.

Как будет достигнута эта цель, станет ясно из разговора, который происходил в комнате заговорщиков.

Не было ни насмешливых речей, ни обмена шутками, как в тот раз, когда собравшихся веселил англичанин. На этот раз положение было слишком серьезным для шуток, слишком близка возможность намеченного убийства.

Не было в комнате и обычного спокойствия. Люди заходили и выходили, офицеры в мундирах и в полном вооружении, генералы, полковники и капитаны делали доклады и получали приказы.

А отдавал приказы не президент Франции, главнокомандующий армиями, а другой из пятерых присутствующих. На время он стал самым значительным из них!

Это был граф де М.

Не будь его, заговор, вероятно, никогда не удался бы и Франция все еще была бы свободной.

Это был странный, ужасный кризис. Человек дела, стоящий спиной к огню в камине, по привычке раздвинув фалды сюртука, был отчасти в ужасе. Несмотря на выпивку и многочисленные выкуренные сигары, он не мог сдержать дрожи.

Де М. видел это, видел и убийца алжирских арабов, некогда бродячий музыкант, а теперь маршал.

— Послушайте! — воскликнул грешный, но храбрый граф. — Больше не должно быть полумер, никаких уступок! Мы приняли решение и должны выполнять его! Кто из вас боится?

— Не я, — ответил Сент-А.

— И не я, — сказал ла Г., бывший биллиардный маркер с лондонской Лейстер-сквер.

— Я не боюсь, — сказал князь. — Но вы считаете это правильным?

Его светлость был единственным из пяти, у кого в сердце сохранилась искра человечности. Бедный, слабый человек, он присоединился к остальным только по дружбе.

— Правильным? — повторил ла Г. — А что в этом плохого? Разве правильным будет позволить этим канальям демагогам править Парижем — всей Францией? Вот к чему мы придем, если не будем действовать. Никогда, говорю я!

— И я!

— И мы все!

— Мы должны не только говорить, — сказал де М., взглянув на Луи Наполеона, который по-прежнему в нерешительности стоял у камина. — Мы должны дать клятву, что сделаем это! — Послушайте, Луи! — продолжал он фамильярно, обращаясь к принцу-президенту. — Мы все здесь в одной лодке. Вопрос жизни или смерти, и мы должны держаться вместе. Я предлагаю дать клятву.

— Не возражаю, — ответил племянник Наполеона под влиянием человека, которым командовал когда-то его великий дядя. — Я дам любую клятву, какую захотите.

— Довольно! — воскликнул де М., снимая с каминной полки два дуэльных пистолета и кладя их на стол друг на друга накрест. — Вот, господа! Это истинный христианский символ, и над ним мы дадим клятву, что за сегодняшнее дело будем жить и умирать вместе!