Остров Разочарования - Лагин Лазарь Иосифович (хороший книги онлайн бесплатно .txt, .fb2) 📗
Фламмери, показавшийся раньше своего достойного коллеги, не произвел на негров особенного впечатления. Это был для них всего лишь один новый белый. Но Цератод чем-то поразил их воображение.
Они удалились в сторону и о чем-то оживленно зашептались. Минуты через три они вернулись, из их рядов выступил Гамлет Браун, видимо ходивший у них в вожаках, робко откашлялся и обратился сразу и к Егорычеву и к стоявшему рядом с ним Цератоду, обросшему густой и довольно длинной рыжей щетиной:
— О достойнейшие милорды с желтыми бородами! У нас возникло сомнение. Скажите нам, кто из вас двоих прибыл сюда с Луны?
— То есть как это с Луны? — растерялся Егорычев. И тут на Цератода напало вдохновение.
— Это я прибыл с Луны! — сказал он и скрестил руки на груди. Он скрестил руки не так, как это делал Наполеон Бонапарт, а так, как скрещивают руки на картинках в душеспасительных книгах древнехристианские святители.
Негры благоговейно упали на колени:
— Аллилуйя, аллилуйя, Христос вернулся на землю! Дождались-таки второго пришествия!.. Дождались!..
II
Как и накануне, когда они впервые увидели рыжеватую бородку Егорычева, негры тотчас же вскочили на ноги и, обмениваясь на ходу ликующими восклицаниями, стремглав бросились по тропинке вниз, в деревню.
Пока они добежали туда, пока они сообщили односельчанам о желтобородом человеке, о котором достоверно известно, что он спустился на остров Разочарования с Луны (он сам об этом сказал!), пока утихомирились и вошли в более или менее нормальное русло восторги островитян по этому поводу, пока неистовый рев труб и Звонкая трескотня барабанов собирали народ на новое торжественное шествие и пока эта процессия с барабанным боем дошла наконец до площадки перед пещерой, Егорычев в присутствии Смита и Мообса имел неприятный разговор с Фламмери и Цератодом.
Речь шла о казни ефрейтора Сморке.
Мистер Фламмери, получив краткую информацию о случившемся из уст Мообса, заявил в самой решительной форме протест.
— Я не могу себе точно представить, какое было бы мое мнение, — сказал он, опираясь на явное сочувствие Цератода, — но я вынужден самым резким образом протестовать против того, что вопрос о выдаче этого несчастного десятку озверелых дикарей был решен без тщательного, спокойного и всестороннего рассмотрения этого вопроса всеми нами коллегиально и на единственно возможных демократических основах.
Еще до того как капитан санитарной службы раскрыл рот, Егорычев знал, что тот скажет и что тот думает. Больше того, он знал, также, что если бы вопрос был поставлен на обсуждение, то даже в случае, если Смит встал бы на его сторону (а он мог и воздержаться), больше половины голосов (три из пяти) были бы против выдачи «белого» бандита. Именно поэтому Егорычев и не мешкал с передачей его в руки островитян. Но как он ни привык уже, казалось, к политической и нравственной физиономии своих товарищей по несчастью, его все же едва не вывел из себя неприкрытый смысл заявления Фламмери. Однако он сумел взять себя в руки и дал объяснения таким ровным и безмятежным голосом, словно всегда считал и Фламмери, и Цератода, и Мообса своими бесспорными и неизменными единомышленниками.
— Понимаете, надо было немедленно решать. У нас не оставалось времени на совещание.
— Я предлагал, прогнать этих черномазых ко всем чертям, мистер Фламмери, — пожаловался Мообс своему могущественному земляку, — а этого немца…
— Не немца, а эсэсовца. Это совсем не одно и то же, — поправил его Егорычев на редкость ровным голосом.
— Не вижу никакой разницы, но пускай будет по-вашему… а эсэсовца посадить в каталажку к его коллегам. Вот и Смит…
— Я ничего не говорил, мистер Мообс, — сухо заметил кочегар, — считайте, что из троих присутствовавших двое были за выдачу этого прохвоста.
— Ого, Смит, что-то вы чересчур безоговорочно стали принимать сторону мистера Егорычева! — промолвил с деланной улыбкой Цератод. — Вам не стоило бы так быстро забывать, что вы англичанин.
— По совести говоря, сэр, — кротко и как бы извиняясь отвечал кочегар, — по совести говоря, я не полагал, что, раз я англичанин, я обязан быть против мистера Егорычева даже тогда, когда наши мнения совпадают. Мне искренне жаль, если это дает вам основания усомниться в том, что я добрый англичанин. Право же, вы ошибаетесь, мистер Цератод.
Цератод молча пожал плечами.
— Не забывайте, что этот эсэсовец меньше чем за сутки убил четырех местных жителей, в том числе старуху и грудного ребенка, и был виновником того пожара, который мы с вами наблюдали отсюда, — сказал Егорычев.
— Ну, это еще нужно доказать! — раздраженно возразил Фламмери. — Мало ли что могут наболтать эти дикари на неугодного им белого!
— Он сам признался во всем.
— Сам признался?! — Фламмери несколько опешил, но тут же, не моргнув глазом, заявил: — Это еще тоже не доказательство.
— А что вы считаете доказательством?! — У Егорычева чуть язык не отнялся от неожиданности.
— Очень просто, — хладнокровно пояснил свою мысль американец, — мало ли что может наплести на себя человек, находясь в возбужденном состоянии. Вы не дали человеку собраться с мыслями. В спокойном состоянии он вряд ли признался бы… Если он, конечно, не был идиотом. Но я полагаю, что в войска СС Гитлер запретил принимать идиотов… Вы могли и должны были найти предлог, чтобы отвлечь от него хоть на время внимание ваших любимцев. За это время он пораскинул бы мозгами и понял, что ему нет никаких оснований сознаваться. А если бы он не признался, мы не имели бы никакого права ни как военные, ни как честные христиане выпускать его из наших рук. По-моему, ясно…
— Ему казалось, этому немцу, что мы его друзья, и он нам признался по-дружески, — вмешался Мообс. — Если бы Егорычев с самого начала дал ему понять, что относится к нему неприязненно, немец ни за что не признался бы… Мистер Егорычев сам не откажется подтвердить, что он сказал этому немцу: «Чего вы дрожите?
Если вы не чувствуете за собой вины, вам нечего бояться». Правильно я передаю ваши слова, мистер Егорычев? Егорычев утвердительно кивнул.
— Ну вот, — победоносно заключил Мообс. — А этот немец, понятно, не чувствовал за собой никакой вины, вот он и признался… Я бы тоже на его месте признался…
— Похоже, что вы вынудили его признания чисто провокационным путем, — укоризненно произнес Фламмери. — Я был бы рад, если бы вы поняли, что это в высшей степени недостойный путь, и я буду молить господа, чтобы он простил вас, мистер Егорычев.
— Вам не стоило бы затруднять его своими молитвами, — спокойно отвечал Егорычев (его спокойствие выводило из себя обоих его обвинителей). — Я действовал в духе решений Тегеранской конференции: военных преступников должны и будут судить народы, над которыми они творили свои черные дела.
— Демагогия! — фыркнул Цератод. — Обычная советская демагогия! Решения, касающиеся народов Европы и, ну, скажем, в самом крайнем случае, Азии, вы механически переносите на дикий народец, никому не известный и проживающий в неведомо какой части света!
— И потом, — продолжал Егорычев, пропуская мимо ушей эту человеколюбивую тираду, — помимо всего прочего, помимо всех общих политических и моральных соображений, неизвестно, сколько еще нам придется прожить на этом острове. Нужно быть безумцем, чтобы при таких обстоятельствах из-за бандита-эсэсовца портить отношения со всем местным населением.
— Мистеру Егорычеву, насколько я понимаю, угодно заигрывать с неграми, — сокрушенно заметил Цератод. — Как бы через денек-другой они не сели нам на голову.
Снова вмешался Мообс. Он высказал соображение, что вообще признать белого человека виновным перед черным не более осторожно, чем ежедневно после бритья совать голову в пасть тигру.
— Кстати о бритье, — провел Цератод ладонью по своей щетине. — Пожалуй, я еще успею побриться до того, как эти голые демонстранты доберутся до нашей площадки. Англичанин, даже если он прибыл с Луны, должен быть безукоризненно побрит.
