Категория трудности - Шатаев Владимир Николаевич (книга жизни .TXT) 📗
– Дэви, – попросил отец, – прочти свои стихи.
Уж стаи птиц покинули меня, И облака дрейфующего скрылся лик.
Одна, но рядом башня – Чин-Тинг пик.
Мы вечные друзья, эта гора и я.
Теперь я должен нарушить временную последовательность своего рассказа и забежать вперед, чтобы одним разом сказать все о прекрасной девушке Дэви.
Год спустя в одном из альпинистских журналов Америки появилась иллюстрированная статья. На верху страницы справа – фото Дэви Ансоелд, слева
– ее стихи. Затем следовало сообщение:
«Дорогие друзья, Дэви умерла от острого брюшного заболевания, осложненного большой высотой, 8 сентября на высоте 24000 футов (7320 м. – В. Ш.) на Нанда-Дэви, горе, по имени которой она была названа, во время альпинистской экспедиции в Индии с ее отцом и рядом других американских и индийских альпинистов.
Тело Дэви будет оставлено с горой, которую она любила…»
История эта и впрямь отдает мистицизмом. Однако мой опыт и некоторое знание восходительской психологии подсказывают достаточно реальное объяснение этому таинственному факту. Оно кажется мне достоверным хотя бы уж потому, что ничего нового в поведении психики человека на большой высоте я в данном случае не вижу. И если не считать это простым совпадением, то могло быть так.
Дэви «разрушила» самое себя. Она много лет готовилась к такому разрушению. С детства в ней зрело сознание, что ее судьба каким-то образом переплетается с существованием горы Нанда-Дэви. Возможно, в голове у девушки подчас мелькала мысль, будто связь эта для нее роковая, будто тянет ее к той вершине некая черная, инфернальная сила. Все это укладывалось, копилось в подкорке, чтобы потом при удобном случае, в стрессовой ситуации, во-первых, обернуться глубоким, неодолимым страхом и, во-вторых, послужить программой для саморазрушительного поведения организма. Нужен только толчок, чтобы программа эта сработала.
По меньшей мере у половины из тех, кто поднимается на большую высоту, организм где-нибудь, как-нибудь начинает пошаливать. Большинство жалуется на отклонения в работе желудочно-кишечного тракта.
Опытные восходители такие отклонения иногда вообще не принимают за болезнь, считая, что на высоте у них по-другому и быть не может.
Юную Дэви, лишенную опыта высотных восхождений, могли напугать самые первые признаки заболевания. Ее тут же могла ошарашить мысль: «Так вот в чем тайна – она в моей смерти!» Страх, убежденность в подлинности догадки парализовали силы сопротивления организма, открылась возможность к скоротечному развитию болезни, и… этот страшный исход. Словом, вполне допустимо, что Дэви Ансоелд могла убить себя самогипнозом.
Но вернемся к нашему биваку на перевале, где ничто не предвещает будущей трагедии.
ГЛАВА XII. «АКЦИЯ НА ЭЙГЕР»
…Солнце быстро садится. Сейчас оно застряло меж гор так, словно смотрит сквозь два раздвинутых пальца и уже касается их перепонки. Оно направленно, точно прожектором, высвечивает восточную стену нашей горы – ту самую, по которой нам предстоит подниматься. Я тревожно вглядываюсь в крутые скалы, участки отвесных стен с нависающими каменными карнизами, миновать которые нет никакой возможности; стараюсь унять подло трепещущую душу, когда натыкаюсь глазом на отрицательные углы и многометровые камины.
Рядом со мной полулежит, опершись головой о рюкзак, Валентин. Глаза его тоже устремлены вверх. Временами – я это вижу височным зрением – он косит на меня, коротко, но пристально. От этого мне начинает казаться, что он догадывается о моем состоянии.
– «Пятерка б» тут будет верная, – говорит он. – А то и с лихвой. Кое-где и на «шестерку» потянет. Нужно запасаться крючьями, лесенками.
В двух шагах от нас Питер Лев роется в рюкзаке. У костра, где сушатся наши вещи, сидят семья Ансоелдов, Уоллес и Онищенко с Непомнящим. Свесив с валуна разутые ноги, прикрыв глаза, подставил лицо лучам солнца Сережа Бершов.
– Пит, – обращается по-английски Гракович, – расскажи, что там будет? – Он показал пальцем вверх.
Лев нарочито вгляделся в нутро своего мешка, как-то странно улыбнулся и ответил:
– Ничего особенного. Так, пустяки. Сразу же за кулуаром стенка. Потом… Словом, попадутся навесы, пара каминов, возле вершины маятник – серьезный… Ну, вы же мастера, для вас нет здесь проблем. – Последние слова он говорит, чуть ли не до самой шеи погружая голову в мешок.
– Ну, хорошо. Скажи тогда, сколько брать крючьев? Пит резко вскинул голову и, посмотрев на нас долгим немигающим взглядом, ответил:
– Крючьев? Ни одного. Всюду, где необходимо, крючья вбиты. Можете их смело использовать. Ими пользуются все. Они стационарные.
– На всякий случай парочку, думаю, надо все-таки взять. Вдруг что-нибудь изменилось?
– Ничего не могло измениться. Я был здесь неделю назад. С тех пор сюда никто не ходил. Американцы вообще бывают здесь редко – очень сложные подступы.
И сама вершина находится в стороне, все как-то проходят мимо.
– Что ж, коли так, то совсем хорошо, – по-русски произнес Валентин. Он внимательно посмотрел на меня и добавил: – Володя, я хочу договориться с Онищенко, чтобы мы с тобой пошли первой связкой. Как ты на это смотришь?
Беспощадный вопрос. Ни грамма возможности увернуться от прямого ответа. Взметнулся как плеть над спиной. Я вдруг понял страшный эффект ловушки: она группирует силы организма в плотный, упругий комок, возникает иллюзия собственной сокрушающей мощи, огромная вера в свою способность вырваться и тут же, с первой попыткой спастись, огорошивает полной безысходностью. Я лихорадочно искал путь ухода от прямого ответа, метался от варианта к варианту, убежденный, что такой существует. И сник, когда понял: возможен лишь односложный ответ. Альтернатива: да или нет – множество слов означает «нет». Я сказал Граковичу:
– Договаривайся.
– Извини, Володя, – просительно заговорил он, – Мне хотелось бы пойти в связке первым. Не обижайся, но я нынче… как бы сказать?... вдохновение чувствую, – произнес он с нарочитым пафосом, – силушка взыграла. «Актер чертов, – подумал я, – делает вид, будто ничего не замечает, не понимает». Валентин сделал мне большое послабление. Но я неожиданно для самого себя закрепил свое и без того прочное положение в капкане.
– Не пойдет. Мне ведь тоже на вторых ролях не шибко весело. Я, конечно, не ставлю вопрос, как ты, но, во всяком случае, отдельные участки хотел бы пройти первым.
В глазах Граковича загорелась веселая, радостная искра.
– Пожалуйста, – сказал он. – Я ведь не настаиваю. Просто я думал, если у тебя нет особого желания… …Встали, как на селе, – с коровами. Погода оставалась нам верной, и в шесть утра начали подъем. Скалы здесь прочные, не слишком сыпучие. В кулуаре, однако, камней хватает. Мы проходили его осторожно. Но настроение было хорошее. Я вдруг почувствовал былую уверенность – ту, что нынче стал уже забывать. Шел быстро и точно, не сдернув ни единого камушка. Минут через двадцать кулуар оказался под нами. Здесь группа связалась двойками, и мы с Граковичем вышли первой связкой.
На коротком отрезке стены, выводившем на небольшую уютную площадку, нашлось много зацепок, уступов, каменных ступенек. Он будто специально создан для лазания. Я поймал себя на том, что испытываю нетерпение охотничьего пса, завидевшего подранка. У меня было чувство, будто вернулся домой после долгих лет странствий. Вот она, долгожданная, счастливая встреча с самим собой. Я узнаю себя… Нет, не вчерашнего. Образца десятилетней давности! Вчера я был уже не таким. Вчера я был тяжеловесней, сдержанней, ироничней. Вчера в горах все было будничным, привычным и мало что могло вызвать этот юношеский трепет. Вчера праздничным оставались лишь сами горы.
Я стоял с задранной вверх головой, пытаясь придать лицу приличное моему альпинистскому ранту спокойствие. Руки буквально зудели. Гракович кинул на меня тайный взгляд, и в глазах его вспыхнул все тот же радостный огонек.
