Корсар пустыни - Фалькенгорст Карл (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Абед презрительно пожал плечами.
— Сагорро, — произнес он, — ты мастер делать упреки. Если бы ты отправился тогда в священную рощу, то покоился бы теперь вместе со многими убитыми вождями. Подумай только о том, что с Белой Бородой было шестнадцать ружей, не считая его собственного револьвера. И притом там были все лучшие стрелки — гауссы, Том и Моари, которого ты подарил своему белому другу. Я, напротив того, очень доволен результатами нашей осады, и так как всегда все хорошо обдумываю, то и велел припрятать все лодки, в том числе и «Вперед». Теперь он не уйдет из блокгауза, так как у него осталась только одна лодка, которой он пользовался при поездке в священную рощу; не может же он перевезти на ней всех своих гауссов, балубов и негров из Западной Африки! Или ты и в этом держишься другого мнения?
— Не болтай глупости! — грубо оборвал его Сагорро.
— Сагорро, — продолжал Абед, — дай мне дня на два двадцать из твоих вангванов!
— Не дам ни одного!
— Сагорро, как ты думаешь, что будут есть сегодня люди Белой Бороды?
Сагорро с недоумением поднял глаза на Абеда.
— Все деревни совершенно пусты: местные негры ушли вместе с нами, а Крокодил не продаст съестных припасов человеку, который нанес ему такое тяжкое оскорбление. Как ты полагаешь, пойдет Белая Борода на охоту?
Сагорро оперся головой на руку и молча смотрел на Абеда, не понимая, к чему он клонит.
— Ему придется охотиться, чтобы доставать дичь для себя и своих людей. Но мы сделаем это невозможным для него, мы будем ходить за ними по пятам, показываться издали и стрелять: при таких условиях у Белой Бороды пропадет желание охотиться. Тогда ему захочется пуститься по широкому раздолью Конго, а для этого надо иметь лодки. Он и начнет строить лодки, или же украдет их у кого-нибудь. Но мы и в этом отношении встанем ему поперек дороги. Мне кажется, ты обещал рыбакам из Веньи, что покажешь им страну, где они могли бы достать себе невольников. Не пройдет и четырех дней, как они будут уже здесь, а у них аппетит сильно разыгрался! Вон там, в блокгаузе, ждет их особенно лакомый кусочек, который придется им по вкусу! Да, я уверен, что они сумеют хорошо сделать свое дело!
— Абед! — вскричал Сагорро. — Я запрещаю тебе говорить об этом! Один раз я закрыл глаза и помог тебе доставить человеческое мясо этим зверям в образе людей, но больше этого никогда не будет, потому что я не желаю!
— Сагорро! — воскликнул с удивлением Абед. — Что с тобой случилось? Я совсем не узнаю тебя! Еще вчера ты говорил совсем другое!
— Не забывай, что я араб! — сказал Сагорро, вскакивая с места.
Абед отступил назад, но затем овладел собой и сказал с язвительной насмешкой в голосе:
— Если негр должен отправляться в Ниангве, чтобы обмануть там других арабов, то он хорош и им пользуются; если он должен заманить в сети знахаря, то и тогда его услуги принимают. Разве теперь негр собирается сделать что-либо дурное? Разве прежде ему не дозволялось доставлять в храм жертвы заклинания?
Сагорро молча уставился глазами на Абеда, всматриваясь в его хищное выражение лица. Это было то самое выражение, какое он видел в тот вечер, когда была схвачена Тумба и когда ее тащили через всю деревню в священную рощу. Сагорро заметил тогда на лицах вождей звериную алчность, и его человеческое достоинство в первый раз было оскорблено. Но он закрыл на это глаза и не считал возможным, чтобы даже Белая Борода рисковал своей жизнью ради спасения старой негритянки. Но он ошибся: несколько часов спустя он получил известие, что Белая Борода действительно отправился в священную рощу, чтобы застать врасплох участников празднества и спасти свою старую служанку. Тогда им овладело странное чувство, в котором он не мог дать себе отчета. Общество этих низких варваров и людоедов стало вдруг ему противно. Правда, он сам был торговец невольниками, убийца, отравитель, но в его сердце еще осталась искра человечности: людоедство было ему отвратительно. В таком странном настроении, в каком араб находился, он позволил Абеду руководить всем движением: в ту памятную ночь его слуга был, собственно говоря, военачальником, который всем распоряжался. Гордость Сагорро была уязвлена: только теперь он понял, что находится под влиянием негра, и твердо решил сорвать с себя эти оковы. Но ведь голос совести не делает различия между людьми, принадлежащими к разным расам; вот почему одного сознания того, что Абед — только негр, еще было недостаточно для того, чтобы круто оборвать его. Но теперь араб нашел существенное различие между собой и Абедом: он чувствовал, что хотя бы в одном стоит выше негра, и сознание того, что он одной нравственной ступенью выше, чем тот, дало ему силу поставить своего доверенного и помощника в известные границы. Тот начинает уже зазнаваться, и пора, давно пора указать ему место. Ведь скоро вангваны будут, пожалуй, слушаться не его, Сагорро, а Абеда!
— Ты не более, как негр! — медленно начал Сагорро свою речь, сдерживая гнев. — И хотя по имени ты сделался магометанином, но в душе остался презренным язычником. Заметь себе: как я чувствую отвращение к гиене и коршуну, точно так презираю я и людей, которые едят мясо своих братьев. Это дикие звери в человеческом образе, и я, Сагорро, никогда не унижусь до того, чтобы доставлять жертвы для их ужасных пиршеств.
Но Абед вскричал с насмешливым хохотом:
— Сагорро! Ха-ха-ха! Право, тебе бы как раз впору пить на брудершафт с Белой Бородой! Я ухожу, потому что мне кажется, что ты не в полном уме. Помни, что теперь все поставлено на карту! Как хочешь ты вернуться в Занзибар — богачом или нищим? Лучше подумай об этом, Сагорро! А я между тем позабочусь о том, чтобы в лагере все было в порядке. Я уверен, что ты скоро опомнишься и будешь думать так же, как я!
Негр вышел из палатки, а Сагорро бросился на пол и закрыл лицо руками. Он лежал так в немом отчаянии, но у него не хватало сил сделаться другим человеком: Сагорро уже слишком низко пал и для него не было возврата к лучшей жизни. Он знал, что Абед был прав: он одумается и даст ему разрешение на все новые зверства, которые тот задумал.
Когда спустя некоторое время Абед снова вошел в палатку и спросил араба, точно между ними ничего ровно не произошло: «Ну, Сагорро, что же мне делать?», тот устало проговорил:
— Зайди сюда через час.
Через час Абед снова явился, и тогда Сагорро согласился со всеми планами своего слуги. И только когда Абед вышел из палатки, он вскочил и прошипел сквозь зубы:
— Дьявол, я освобожусь от тебя раньше, чем ты предполагаешь!
Между тем в лагере араба царило сильное волнение: десять человек из взятых в соляных деревнях пленных убежали, и вангваны решили крепче заковывать своих рабов. До сих пор их сковывали по трое или по четверо, теперь же молодых невольников, еще совсем юношей, соединяли по двадцати человек вместе. У каждого из них было одето на шее железное кольцо, а через кольца продета длинная железная цепь толщиной в канат от якоря. Таким образом каждый из пленных был в полной зависимости от остальных.
— Язычники, негодяи, — кричал на них Абед. — Если хоть один из вас убежит, и другие не помешают ему в этом, то я всех оставшихся запорю до смерти!
Затем неграм приказано было принести с реки воды, и вся закованная в цепи длинная вереница медленно спустилась к берегу. Как тяжелы были их шаги, и как звенели при каждом их движении цепи! А они должны были носить свои оковы и днем, и ночью!
Другие представляли еще более жуткую картину: это было пять точно таким же образом скованных друг с другом матерей, из которых некоторые держали на руках грудных детей, а другие вели за руку трех-или четырехлетних.
А вот и третья группа: она состоит из мальчиков от шести до десяти лет. Они тоже закованы в железо: каждую детскую ножку обхватывает железное кольцо, и кроме того эти кольца прикреплены короткими цепями к кольцу кругом туловища; закованные таким образом по трое или по четверо дети вяло и медленно бродят по лагерю вместо того, чтобы прыгать, как это свойственно их возрасту.
