Время умирать - Смит Уилбур (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
* * *
Каждый вечер в десять часов Шон связывался по радио со своим офисом в Хараре. Обратно они ехали так медленно, что на установку антенны и подключение передатчика к двенадцативольтовому аккумулятору «тойоты» оставалось всего несколько минут.
Качество связи было очень хорошим — одной из причин столь позднего времени радиоконтакта являлось то, что в вечерней прохладе радиоприем был гораздо лучше, чем днем. Голос Римы с характерным выговором уроженки штата Гуджарат был слышен абсолютно отчетливо. Она была симпатичной девушкой-индуской, которая управляла офисом Шона в Хараре с безжалостной деловитостью.
— Требуется срочная эвакуация. — Шон пользовался привычной терминологией времен войны в буше. — Пусть нас ждет «скорая».
— Тебя поняла, Шон.
— Закажи телефонный разговор с моим братом Гарриком в Йоханнесбурге на завтра на десять утра.
— Будет сделано, Шон.
— Договорись, чтобы завтра в полдень меня принял директор департамента охоты.
— Директор в настоящее время в Нью-Йорке на конференции Фонда дикой природы, Шон. Всеми делами занимается его зам.
Шон отключил микрофон и выругался — он совершенно забыл о конференции Фонда. Потом снова нажал кнопку передачи.
— О'кей, Рима, любовь моя, тогда устрой мне встречу с Джеффри Мангузой.
— Звучит серьезно, Шон.
— Понимай как хочешь.
— Назови время вылета. Мне придется составить план экстренного вылета.
Служба безопасности всегда с такой ревностью относилась к охоте южноафриканцев на террористов в Зимбабве и к их превентивным ударам по террористическим центрам в самом Хараре, что обычно требовала предоставления летных планов за сорок восемь часов до вылета.
— Вылет сюда через пятьдесят минут. Время вылета из Хараре двадцать три ноль-ноль по местному времени. Пилот и два пассажира, — сказал Шон.
От лагеря до взлетно-посадочной полосы было полчаса езды. Рикардо и Клодия тоже настояли, чтобы отправиться вместе с Шоном.
Шон вытащил из «бичкрафта» задние кресла и уложил на пол матрас для Шадраха. К этому времени Шадраха стало лихорадить. Температура поднялась до 101 по Фаренгейту, а лимфатические узлы в паху распухли и затвердели, став похожими на каштаны. Шону не хотелось заглядывать под повязки на ноге — он просто боялся того, что мог там увидеть, но одна из небольших ран от когтей на животе Шадраха определенно уже воспалилась и из нее сочился водянистый гной и исходил первый слабый запашок разложения.
Шон добавил в капельницу еще ампулу пенициллина, а потом вместе с Джобом и двумя обдирщиками очень осторожно занес Шадраха в самолет и уложил на матрас.
Жена Шадраха была крепкой женщиной. К ее спине матерчатой полосой был примотан ребенок. Они загрузили в самолет ее немалый багаж, потом в салон забралась она сама и уселась на матрас рядом с Шадрахом, взяла ребенка на руки, расстегнула блузку и принялась кормить младенца разбухшей от молока грудью. Пустые грузовые отсеки самолета Джоб заполнил вяленым мясом, весьма высоко ценившимся в Африке. Потом Джоб отогнал «тойоту» на дальний конец полосы, чтобы светом фар дать Шону сигнал к взлету.
— В мое отсутствие Джоб присмотрит за вами, Капо. Может, пока возьмешь дробовик да сходишь на озеро поохотиться на голубей или на песчаных куропаток? Лучшей охоты на птиц нигде не сыщешь, это даже лучше, чем охота на белокрылых голубей в Мексике, — предложил Шон.
— Не беспокойся. С нами все будет в порядке.
— Я вернусь, как только смогу. Тукутела вряд ли перейдет реку до новой луны. А к тому времени я уж точно вернусь. Обещаю, Капо.
Шон протянул ему руку, и они с Рикардо обменялись рукопожатием. Шон сказал:
— Ты отлично справился со львами, Капо, впрочем, ты никогда не был бздиловатым.
— Это еще что за слово такое? — спросил Рикардо. — Первый раз слышу.
— Ну, тогда, может, тебя больше устроит «ссыкливым»?
— Да, вот это, пожалуй, пойдет, — улыбнулся Рикардо.
Клодия стояла рядом с отцом и при этих словах неуверенно, почти застенчиво улыбнулась и сделала шаг вперед как будто для того, чтобы протянуть на прощание руку.
Она расплела волосы и расчесала их так, что теперь они окружали ее голову густой темной гривой. Лицо ее смягчилось, а большие глаза ярко блестели. В свете фар «тойоты» ее классическое латиноамериканское лицо стало не просто симпатичным, а, как впервые сообразил Шон, она была самой настоящей красавицей. Но, невзирая на всю ее красоту и виноватый вид, он по-прежнему был холоден и неприступен. Он лишь вежливо кивнул ей на прощание, совершенно игнорируя робкую попытку пожать ему руку, забрался на крыло «бичкрафта» и нырнул в кабину.
Шон сам расчистил полосу от кустов и выровнял ее, таская по ней взад и вперед целую связку автомобильных покрышек, привязанных к «тойоте». Полоса получилось узкой, с довольно неровной поверхностью и с уклоном в сторону реки. Он развернул самолет хвостом к зарослям кустарника, а носом к склону. Нацелившись на фары «тойоты», он выжал тормоза и стал добавлять газ. Когда двигатели вышли почти на полную мощность, он отпустил тормоза. В каких-то нескольких метрах от деревьев он принял штурвал на себя и поднял «бичкрафт» в воздух. Миновав верхушки деревьев и взяв курс на Хараре, он, как всегда, осенил себя шутливым крестным знамением и облегченно перевел дух.
Во время полета он попытался продумать дальнейшую стратегию. Директор департамента охоты был его старинным приятелем, и Шону уже приходилось удачно решать с ним не менее серьезные проблемы. Зато его заместитель, Джеффри Мангуза, был, фигурально выражаясь, лошадкой совершенно другой масти. Директор был одним из немногих оставшихся в правительстве белых начальников департамента. Мангузе вскоре предстояло сменить его на этом посту, после чего он стал бы первым чернокожим начальником департамента охоты.
Во время войны в буше они с Шоном сражались за противоборствующие стороны, причем Мангуза был весьма предприимчивым лидером повстанцев и политкомиссаром. Ходили слухи, что он вообще терпеть не может владельцев охотничьих концессий, большинство из которых были белыми. Сама концепция частной эксплуатации государственного достояния оскорбляла его марксистские принципы, да и вообще во время войны он перебил слишком много белых, чтобы испытывать к ним хоть какую-то симпатию или уважение.
