Скованные льдом сердца - Кервуд Джеймс Оливер (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Теперь надо спать, — ласково настаивал он. — Спокойной ночи…
— Давид!
— Я здесь.
— Ты… ты… не… поцеловал… меня.
Голос ее звучал по-детски жалобно, и, еле сдерживая рыдания, он склонился к ней. На мгновение ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Он ощутил нежное волнующее прикосновение ее горячих губ, и потом он оторвался от нее.
— Спокойной ночи, Давид, — провожал его ее шепот до другой комнаты.
С подавленным рыданием он растянулся на койке, где спал Круассэ.
Он не мог заснуть. За полчаса, проведенные в комнате Изабеллы, лицо его осунулось и постарело, вокруг глаз легли тени. Однажды Изабелла поцеловала его, и он хранил этот поцелуй, как самое драгоценное сокровище своей жизни. Сегодня она дала ему гораздо больше. Любовь, а не простая благодарность горела в ее губах, в ласке ее рук, в ее лице, лихорадочно прижавшемся к его лицу. Но это не дало ему и тени той радости, какую он ощутил тогда на привале.
Разбитый горем, он встал и заглянул в дверь. Несмотря на то, что у него не было выбора, он чувствовал себя вором. Он злоупотребил ее состоянием, и это наполняло его отвращением к самому себе, и он призывал тот час, когда сознание вернется к ней, хотя это принесет ей снова горе и отчаяние, которое теперь утонуло в лихорадочном забвении.
В северных странах всегда то тут, то там появляется страшный призрак красной смерти, и он хорошо знал ее течение. Он предполагал, что лихорадка началась у Изабеллы три или четыре для тому назад, и пройдет еще три или четыре дня, когда она будет без сознания. Потом наступит реакция. Она очнется, и в ней пробудится воспоминание, что муж ее умер и что все это время с ней был Мак-Вей.
Несколько мгновений он прислушивался у двери. Изабелла была спокойна, и он бесшумно вышел из хижины. Ночь стала еще темней и туманней. Никакого проблеска не видно было в тяжелом черном своде над ним. С северо-востока поднялся ветер, верхушки елей стонали, и весь мир кругом наполнился неприятными звуками. Он прошел в палатку, где была маленькая Изабелла, и что-то в воздухе палатки не понравилось ему. Он пожалел, что отпустил всех собак с Мак-Таббом. Чувство ужасного одиночества угнетало его. Точно какая-то тяжелая рука сжимала его сердце, и он был совсем болен от этого. Он повернулся и посмотрел на хижину. Там была Изабелла, и он думал, что не может быть одиноким там, где она. Но он знал теперь, что между ними пропасть, через которую нельзя перекинуть никакого моста. Он содрогнулся — этот ночной ветер заставил его как будто снова ощутить присутствие Скотти Дина. Он стиснул руки и напряженно вглядывался в темноту.
Ему слышался топот Дикого Всадника, несущегося галопом сквозь чащу елей за обреченными на смерть душами. Дин опять был рядом с ним, как в ту ночь, когда он возвращался к Пелетье, поставив крест на могиле Скотти. На одну минуту ощущение его присутствия как будто даже облегчило тяжесть, давившую на его сердце. Он знал, что Дин понял бы его, и эта мысль успокаивала его. Он подошел к палатке и еще раз заглянул в нее, хотя там никого не было.
После этого он вернулся в хижину. Мысль о могиле с сосновым крестом напомнила ему об обязанностях по отношению к Изабелле. Из резиновой сумки он достал лист бумаги и перо.
Больше часа после этого он напряженно писал в тусклом свете лампы. Он знал, что рано или поздно Изабелла захочет знать все о последних днях Дина. И шаг за шагом он восстанавливал перед нею заключительные моменты трагедии.
После этого он написал своим крупным грубым почерком то, что переполняло его сердце.
«Да хранит вас Бог навеки. Я отдал бы жизнь, чтобы вернуть его вам. Я не допущу, чтобы его могила затерялась. Я вернусь туда когда-нибудь и посажу на ней голубые цветы. Вы никогда не узнаете, на что я был готов, чтобы вернуть его вам и сделать вас счастливой».
Он знал, что выполнит то, что обещает. Он вернется к одинокой могиле на опушке леса. Было что-то, призывавшее его туда — что-то, чего он сам не понимал и что поднималось из глубины его отчаяния. Он сложил листки бумаги, вложил их в конверт и надписал имя Изабеллы Дин. Потом он положил конверт сверху пачек писем на полочке над столом. Он знал, что она их найдет.
Что происходило во время ужасной недели, последовавшей за этой ночью, никто, кроме Мак-Вея, не знал. Для него это было семь дней такой муки, воспоминание о которой сохранилось до конца жизни. Бессонные ночи и в особенности бессонные дни. Жестокая непрерывная борьба с ужасным призраком, вечно метавшимся в комнате Изабеллы. Борьба, оставившая глубокие морщины на его лице, борьба, во время которой голос Изабеллы звучал то нежно и умоляюще, то горько и укоризненно. Он ощущал ласку ее рук. Не раз она привлекала его к своим трепещущим лихорадочным губам. Но в самые ужасные минуты она опять начинала обвинять его в преследовании человека, который лежал под сосновым крестом.
Три дня пытки превратились в четыре, а четыре — в семь. Страдания наполняли его душу до самого дна — он понимал, что все это значит для него. В третий и в пятый день этой недели он добегал до хижины Мак-Табба, и Рукки выходил и на расстоянии говорил с ним, складывая ладони рупором. На седьмой день все еще не было известий об индейце Джоэ и его матери. И в этот день Билли последний раз играл роль Дина.
Он вошел в комнату Изабеллы с бульоном, сухарем и тазиком воды. После того как она немного поела, он приподнял ее и подложил ей под спину свернутое одеяло, чтобы расчесать и заплести ее дивные волосы. В комнате было светлее, несмотря на плотно задернутые занавески. Солнце ярко светило, и бледный отблеск его лучей проникал сквозь занавеску и играл на золотистых прядях, которые он расчесывал.
Причесав ее, он осторожно опустил ее на подушки. Она взглянула на него странным взглядом. И тут он увидел в ее глазах то, отчего он похолодел до мозга костей — сознание и рассудок. Прежний ужас охватил его, прежнее опасение, что она угадает истину! Он не стал ждать, но, как он делал сто раз раньше, повернулся и вышел из комнаты.
В передней комнате он молча простоял несколько минут, готовясь к предстоящему испытанию. Вот и наступил конец всему. Он подавил слабость и вернулся к внутренней двери. Но теперь он не хотел входить, как делал это раньше. Он постучал, это было впервые. И голос Изабеллы разрешил ему войти. Его сердце сразу наполнилось жгучей болью, когда он увидел, что Изабелла лежит, отвернув от него голову. Он подошел, наклонился над ней и сказал:
— Вам лучше. Опасность прошла.
— Мне лучше, и… и… этому конец? — прошептала она.
— Да.
— А… ребенок?
— Здоров.
Наступила минута молчания. Потом она произнесла чуть слышно:
— Вы были… один?
— Да, один… семь дней.
Она обратила на него глаза. В бледном свете дня он видел их блеск. Ему казалось, что она читает все в глубине его души и что она знает все, знает и то, что он играл роль Давида. Вдруг она отвернулась от него, со странным прерывистым вздохом. Он чувствовал, что она вся дрожит. Она с трудом переводила дыхание и боролась со своей слабостью.
И снова он услышал те же слова.
— Вы… вы… вы…
— Да, да… я знаю… я понял, — сказал он, и сердце его упало. — Не волнуйтесь. Я обещал вам, что уйду, если вам станет лучше. И я уйду. И никто никогда не узнает. Я уйду.
— И вы никогда больше не вернетесь? — Голос ее звучал ужасающе холодно и спокойно.
— Никогда, — сказал он. — Клянусь.
Она совсем отвернулась от него, он не видел ничего, кроме косы, освещенной лучом света. Но он слышал ее прерывистое дыхание. Едва ли она слышала, как он вышел из комнаты — так тихо он двигался. Он закрыл за собой дверь и даже запер на задвижку. Наружная дверь была открыта, и вдруг он услышал то, чего так давно ждал, напряженно прислушиваясь — короткий отрывистый лай собак и человеческий голос.
В два прыжка он был на улице. На полдороге от ближайшей поляны индеец Джоэ остановил свою упряжку. Один взгляд на санки убедил Мак-Вея, что мать Джоэ не обманула его ожиданий. Маленькая сухонькая старушка вылезла из груды меховых шкур, когда он побежал к ним навстречу. Она опустила мышиные глазки при его приближении. Ее голые руки так высохли, что походили больше на куриные лапы. Но, несмотря на малопривлекательную внешность, Билли чуть не обнял ее от радости.
