Зона испытаний - Бахвалов Александр (книги онлайн бесплатно txt) 📗
Нужно проверить именно то устройство, которое стоит на C-441.
– Вы правы, – сказал Долотов. – Устройство должно быть испытано. На лайнере. В полетных условиях.
В комнате стало тихо. Никто не ждал, что именно Долотов поддержит Углина. И меньше всех – Руканов.
– Вячеслав Ильич, вы тоже так считаете? – Володя повернулся я Чернораю, чуть вздернув в иронической усмешке уголок сжатого рта. Руканов был уверен, что тот из одного чувства противоречия ответит отрицательно.
Гай сидел за председательским столом и тяжело переживал эту паузу. Если Чернорай скажет «нет», его возражение ничего не изменит, Углин все равно настоит на своем. Гай-Самари знал, что, не случись этого разговора, Чернорай, как и Долотов, принялся бы за испытание лайнера вообще без всяких приспособлений. Но коль скоро о них заговорили, возражать Долотову– значит заниматься дешевой бравадой. А нет ничего опаснее для репутации летчика-испытателя, как вольное и невольное намерение выставить себя готовым идти на больший риск, чем твои друзья. Одно дело – рисковать по своему почину и получать выговоры, как это случилось с Долотовым, другое – заранее возвещать о готовности перещеголять других.
А Чернорай, глядя на Углина, вспомнил, как восхищался ведущий первым вылетом лайнера, что говорил, поздравляя его, Чернорая, а заодно и Лютрова, который тоже любил этого нескладного человека. Вспомнив все это Чернорай со всегдашней кажущейся безучастностью к происходящему спокойно произнес:
– На производстве должна быть техника безопасности.
Углин удовлетворенно склонил голову и ткнул указательным пальцем в очки над переносьем. Жест получился очень похожим на тот, каким выражают нелестное понятие о чьих-либо умственных способностях – и на секунду Руканову показалось, что это относятся к нему. Он не сразу понял, что ошибся, а потому забыл, как собирался возразить. Тем временем поднялся Гай-Самари.
– Предлагаю вынести такое решение: выходить на расширенный методсовет после опробования устройства для аварийного покидания самолета. В том случае, разумеется, если испытание даст положительные результаты… Есть возражения?
Возражений не было.
Вернувшись в занимаемый им кабинет начальника отдела летных испытании, Руканов аккуратно присел в поворотное кресло за письменным столом, достал из кармана маленький кусочек замши, старательно протер очки, вздел их, убрал замшу, оглядел стол и, сложив пальцы, как буддист на молитве, задумался.
Нужно было хорошенько осмыслить столь неблагополучно сложившуюся для него обстановку на методсовете. До сих пор Володя считал, если его и подводили (тот же Белкин), то сам он безупречен, потому что из свойственной ему осторожности не предпринимал ничего сомнительного, не вводил никаких новшеств.
Руканов и впредь не собирался связывать себя какими-то нововведениями. Он хорошо понимал, что в том налаженном временем и особенностями опытного производства механизме, каким была летно-испытательная база, нельзя ничего менять, если эти изменения не вызываются требованиями дела. А до тех пор установившийся стиль работы – лучший. Да и вообще легче выстроить новый завод, оснастить его самым современным оборудованием, набрать и обучить людей управлять им, чем заменить какое-нибудь одно звено в цепи сложившегося заводского уклада. Замены эти происходят настолько болезненно, обнаруживают столько неожиданных препятствий, касаются стольких людей, их интересов, поднимают такую непросто объяснимую волну противодействия, что брать на свою голову подобные дела рискуют лишь очень энергичные люди. И очень верующие в то, что они делают. Володя не относил себя к их числу, хотя и возраст, и образование, и современные взгляды создавали у окружающих представление о нем как об инженере «новейшей формации». Руканов здраво рассудил, что по-настоящему заниматься производством – это потная, «грузовая» работа, та самая горка, которая укатала не одну «сивку». Была другая, не менее обширная область, где можно прослыть ревнителем современных веяний и при этом не сделать ровным счетом ничего. Область эта именуется администрированием и представляет собой вечно девственный край для освоении. Нет ничего, что столь же легко может быть поставлено в вину подчиненному и что потребует от него больших усилий для оправдания, как, например, его отношение к своим обязанностям. И Руканов никогда не упускал случая потребовать от подчиненных «должного отношения». Обнаружив две ошибки в служебной бумаге, он говорил машинистке:
– Ваша обязанность не просто стучать по клавишам, а делать это по-русски.
Машинистке было под сорок, ее десятилетний сын болел полиомиелитом, но даже когда появились необратимые последствия болезни, женщина не рыдала так, как после замечания Руканова, этого сухого, трезвого, образованного человека в ограненных очках.
– Где дежурный автобус? – спрашивал Руканов диспетчера Гаврилыча.
– Только что был, – кто-нибудь уехал… Вам что, прислать?
– Как же вы пришлете, если не знаете, где он? – отвечал Руканов и наставительно прекращал разговор.
– Почему вас нет на месте? Я звоню второй раз, – четко выговаривал Володя начальнику отдела эксплуатации. – Вы обязаны находиться на своем рабочем месте.
Руканов не повышал голоса и не превышал полномочий. Он проявлял власть, власть проявляла его. Он был неприятен всем, но неуязвим, а значит, неприятен вдвойне. Самого его это не трогало, он не искал «дешевой популярности». Производство есть область практической деятельности, а не институт духовного усовершенствования. Для дела необходимо, чтобы личность функционировала, то есть была подчинена производству «от и до». Дело страдает не от нравственного самосознания человека, а от его недостаточно ревностного отношения к своим обязанностям. Цена работнику – в степени его пригодности для того дела, к которому он приставлен, а кто и что думает об этом работнике, питают ли к нему расположение окружающие или нет – это из области гуманитарных понятий, технический эффект которых равен нулю. В «аппарате» каждый должен помнить о своих обязанностях, знать свое место, быть готовым неукоснительно выполнять распоряжения сверху, и Руканов изо всех сил старался показать себя человеком на своем месте, не забывая, что для этого недостаточно знать дело, нужно уметь производить впечатление хорошего работника.
И мог ли он предполагать, что его подстерегает удар именно с той стороны, откуда он меньше всего ожидал?..
Казалось, все шло как надо. Еще три дня назад он доложил Соколову, что С-441 подготовлен для полетов па большие углы и что дело лишь за утверждением программы на расширенном методсовете. Не только доложил, но и был уверен, что машина действительно готова. Теперь, воображая неминуемое объяснение с Главным и все то, что ему, Руканову, придется говорить об отсрочке полетов, Володя до хруста стискивал тонкие белые пальцы – настолько унизительным представлялось ему это объяснение в сравнении с тем обстоятельным, немногословным, вполне корректным докладом, который он сделал Соколову, сообщая о готовности лайнера. Руканов в этом докладе предусмотрел все, что могло интересовать Главного, – и подготовку летчиков, и монтаж экспериментального оборудования, и киносъемку некоторых режимов с самолета сопровождения. Что же подумает о нем Соколов?
Мало того. Теперь летчики – и не только они – будут говорить, что Углин занимается лайнером добросовестнее, чем это делал Руканов!
Володя и без напоминания Углина понимал, что устройство не отличается надежностью, как понимал и то, что во время «опрыгивания» нельзя предусмотреть всех условий, при которых, возможно, придется этим устройством воспользоваться: кто может сказать, как поведет себя лайнер после сваливания? Но ведь и Углин все это отлично представляет! Зачем же поднимать вопрос об этом «впрыгивании»? Чтобы противопоставить себя Руканову? Вызвать у руководителей КБ недоверие к его опыту, то самое недоверие, которое так недвусмысленно выказал Боровский на методсовете перед несостоявшимся вылетом дублера? Но побуждения Боровского ясны, а вот Углин чего добивается?
