Гибель синего орла - Болдырев Виктор Николаевич (бесплатные версии книг txt) 📗
В порту караваны торговых судов, совершающих сквозные рейсы в Архангельск и Владивосток, выгружают продовольствие, технику, принимают тюки с драгоценной колымской пушниной. Продовольствие и машины тотчас уходят на баржах с речными пароходами вверх по Колыме в Зырянку и Середникан — на опорные базы Дальнего таежного строительства.
Сбылась вековая мечта: превратив Северный морской путь в дорогу торговых караванов, славные потомки российских мореходов прорубили окно из полярной Сибири на Дальний Восток, проложили кратчайший путь из Европы в Индию.
Картина мирной портовой жизни на берегах Восточной тундры вернула нам бодрость. Решаю не заходить в порт и, не теряя времени, плыть дальше, к восточной границе совхоза, где вспыхнула эпидемия копытки. Бухточка в скалах отмечена на карте Питерса в шестидесяти километрах восточнее залива Амбарчик.
Час спустя за крутым Медвежьим мысом скрываются последние дымки пароходов. Подгоняемый морским ветром, вельбот быстро идет вдоль каменного берега Восточной тундры. Шумят волны, разбиваясь о скалы.
Ну и стены… в шторм здесь не выкарабкаться на берег. На высоких каменных столбах, нахохлившись, сидят оперившиеся птенцы полярных ястребов. Над ними проносятся поморники, хищно оглядывая скалы. Но поживиться здесь нечем: молодые ястребки окрепли и могут дать отпор летучим пиратам, а чайки с птенцами не гнездятся на этих скалах, открытых для прямого удара северных ветров.
Из воды то и дело показываются головы нерп. Тюлени без страха любопытной толпой сопровождают вельбот. Воды Колымы, вливаясь в море, отклоняются на восток могучей силой вращения Земли, опресняя морскую воду и отепляя побережье Восточной тундры. Морские льды тут быстро тают и разрушаются; косяки мелкой рыбы держатся все лето, привлекая нерп.
К полудню северный ветер усиливается. Чугунные удары волн, сотрясая береговые скалы, пугают нас. Направляю вельбот в море, подальше от губительных утесов. Начинается качка. Парусов не убавляем, и свежий ветер гонит «Витязя» с необыкновенной быстротой.
Далеко-далеко на северном горизонте клубятся белые как снег облака. Бухта, отмеченная на карте Питерса, скрывается в скалах где-то совсем близко. С надеждой оглядывая угрюмые утесы, ищем спасительное пристанище. Наконец Пинэтаун указывает вход в бухту. Острота его зрения поразительна. Постоянная охота, широкие просторы и обилие рассеянного света полярной тундры обострили зрение молодого пастуха.
Высокий берег прерывается узкой и глубокой речной долиной. Вход в бухту скрывает груда коричневых скал, обрушенных в море. Поворачиваю руль, Пинэтаун убирает грот-парус, и «Витязь» послушно проскальзывает в крошечную бухту среди высоких скал.
Волнения и ветра здесь почти нет, и мы пристаем к галечной отмели близ устья небольшого, но быстрого потока. Вдали грохочет прибой. На берегу шипит галька, перекатываясь в набегающей волне.
Хорошо ходить по твердой земле!
Мы совершили длинный скачок и почти достигли заветной цели. Мыс Баранова находится всего в тридцати километрах восточнее крошечной гавани, приютившей «Витязя». Это расстояние даже при малом ветре вельбот покроет за два часа.
Забираем рюкзаки, ружья и отправляемся искать оленье стадо. Пограничный табун пасется где-то близко в горной тундре.
Поднимаемся на голые каменистые вершины, разглядывая в бинокль глубокие зеленые долины, рассекающие плато. В одной из таких долин, почти у самого моря, находим табун и яранги пастушеского стана.
Наше появление обрадовало бригадира. Накануне Костя уехал на верховых оленях встречать меня в Амбарчик, и никто не ждал быстрого возвращения ветеринарного врача. Лекарства не помогали — каждый день приходилось забивать гибнущих оленей.
Удивляет необычная форма нагрянувшей эпидемии: она косит лишь молодых оленей. Опухоль появляется не у копыта, как обычно, а на суставах передних ног.
Почему микробы, минуя узел кровеносных сосудов у копыта, проникают в верхний сустав?
Пастухи окружают столик с микроскопом. Рассматривая микробов в пораженной ткани, бригадир вдруг спрашивает:
— Как будешь спасать табун, а?
Не знаю, что ответить. Оленей губит никому не известная форма копытки. Маршруты тут не помогут.
Ночью просыпаюсь в палатке от пронизывающего холода. Набросив ватник, выхожу наружу. Ночи еще светлые, и в синем небе едва мерцают самые крупные звезды. Притихший табун около пастушеского стана тонет в сизом тумане. Вероятно, холодный воздух скапливается на дне горной долины, как в ванне.
И тут приходит на ум интересная мысль. Вытаскиваю из рюкзака футляры с термометрами и тормошу Пинэтауна.
Юноша испуганно высовывается из спального мешка, не понимая, что случилось.
— Скорее одевайся, температуру мерить пойдем!
— Куда?
— На сопку…
— На сопку?! — удивляется Пинэтаун.
В походах я не расстаюсь с метеорологическими приборами, веду наблюдения за погодой и даже пишу дневник. Пинэтаун знает об этом и охотно помогает вести наблюдения. Но зачем понадобилось мерить температуру на сопке ночью, он не понимает.
Растолковываю сонному Пинэтауну, что надо делать. У нас два пращ-термометра, и нужно измерить температуру воздуха на дне долины, на склоне сопки и на плоскогорье. Часа два не спим — носимся как одержимые с пращ-термометрами.
В полдень повторяем опыт. Поднимаюсь на плато и принимаюсь крутить пращ-термометр, привязанный на шнурке. На дне долины у стойбища Пинэтаун крутит второй термометр; вокруг на корточках расположились пастухи ночной смены. Покуривая, они с любопытством ожидают дальнейших событий.
Записав температуру воздуха, мы что есть духу бежим навстречу друг другу. Пинэтаун останавливается на подошве, я на склоне сопки. И снова крутятся термометры, сверкая никелированной оправой.
Результаты опыта поражают. Ночью на дне долины, где скапливается холодный воздух, термометр показал минус один градус, на подошве сопки, едва приподнятой над долиной, было теплее — плюс пять градусов, а на плато, откуда весь холодный воздух стекал в долину, было совсем тепло плюс двенадцать градусов.
В полдень на дне долины воздух нагрелся до тридцати градусов; на плато, где гулял ветерок, температура почти не изменилась, и ртуть не поднималась выше восемнадцати.
Так вот в чем дело…
Ночью пастухи держали табун у стойбища в «холодном погребе» — на дне долины. Днем стадо паслось тут же, и животные перегревались на солнце. Более слабые, молодые олени, испытывая скачки температуры в тридцать градусов, заболевали ревматизмом и микробы копытки приживались в ослабевшей ткани воспаленных суставов.
Мы вывели табун из опасной зоны холодных приморских туманов. Ночью и в жаркое время дня пастухи держали оленей на плато, где суточная температура почти не изменялась. Эпидемия сразу же прекратилась.
Пинэтаун на лучшем верховом олене отвез в соседний табун письмо для Кости и тотчас вернулся. Уже неделю кочуем с табуном, поджидая ветеринара. Куда он запропастился?
Близится время осенних штормов. Нам нельзя больше терять ни минуты. Ничто пока не предвещает шторма, и можно рискнуть плыть на вельботе дальше, в бухту Баранова…
