Один на дороге - Михайлов Владимир Дмитриевич (библиотека книг .txt) 📗
Любопытное дитя, подумал я. Со своим мировоззрением. Она против равенства – потому что она за господство. За свое господство. Жаль, что я не очень хорошо ориентируюсь в восемнадцатом веке; еще в войнах того времени – туда-сюда, а все остальное для меня закрытая книга. Вот насчет фортификации я мог бы ей рассказать кое-что.
– Знаете, – сказал я ей, – в восемнадцатом веке, и в любом другом, несчастий было ничуть не меньше, чем сейчас. И тогда случались трагедии, и тогда женщин бросали…
Она резко вскинула голову.
– Меня не бросили. Почему вы решили? Меня никогда не бросали. Меня нельзя бросить. Вот я – могу!
– Что вы, Оля, да я и не думал…
– Подумали. Это ведь самое простое объяснение. Завезли, обманули и бросили. – Опираясь на подлокотник, она подалась ко мне, глаза ее сверкали. – Вы просто не разглядели меня в темноте как следует, вот и решили, что я – Золушка, с которой можно поступать, как заблагорассудится. Ничего подобного!
– Прошу прощения, королева, – сказал я, улыбаясь, чтобы как-то успокоить ее, рассердившуюся, кажется, не на шутку. Она откинулась на спинку, глядя в сторону, и несколько минут молчала. Я тоже предпочел не возобновлять разговора. Интересно, каким я буду выглядеть утром, когда мне позвонит полковник из штаба, и надо будет начинать что-то делать всерьез? Вот уж действительно с жизнью не соскучишься…
– Я заболела, – неожиданно снова заговорила она, теперь уже спокойно, – И ничего нельзя было поделать. Он оставался тут, сколько мог. Делал все, что мог. Но от него это больше не зависело. И он уехал. Оставил мне денег, но даже попрощаться по-настоящему, мы не смогли. А мы приехали сюда, именно чтобы попрощаться по-настоящему… И сегодня, когда я вышла, мне стало очень обидно оттого, что мы не попрощались… что все вышло так нелепо.
Странно: это как-то не согласовывалось с ее взглядами на рыцарство, насколько она уже успела познакомить меня с ними. Я даже немного рассердился.
– Вы непоследовательны, Ольга. Этот человек – видимо, близкий вам (она кивнула), бросил вас больной и уехал. И вы, судя по вашим же словам, его прощаете…
– Он не мог иначе.
– Ну, хорошо, допустим, в тот момент не мог. Но приехать-то, и забрать вас из больницы он мог? Не позволить, чтобы вы оказались одна в чужом городе?.. Или гордость не позволила вам позвать его? Или не осталось денег даже на телеграмму, на телефонный разговор?
Она смотрела на меня, словно я был в бессознательном состоянии и бредил.
– Опомнитесь, – сказала она, когда я сделал передышку. – Откуда он мог приехать? И куда я могла позвонить ему, если бы даже захотела? Я же сказала вам, что он уехал!
– И все же… – начал я, и вдруг запнулся.
Со значением слов иногда случаются странные вещи. Два слова, обозначающие сходные явления, явления одного порядка; но в то время, как одно из них обязательно требует пояснений, иначе понять суть сообщаемого невозможно, второе – понятно само по себе и несет кучу определенной информации. Как дела у Барбоскина. Барбоскин ест. Ест? Что ест, почему, когда, как, что это вообще значит – Барбоскин ест? Барбоскин пьет. Тут все понятно, и никому не приходит в голову спросить – что пьет и почему… Барбоскин стоит. Где стоит? На улице, в очереди, дома? Стоит минуту, час? Или, может быть, он вратарь? Барбоскин сидит; и все ясно, можно лишь спросить, за что и сколько дали. И вот для определенной части людей слово «уехал» приобрело такое же исчерпывающее, все объясняющее значение; не «уехал в санаторий», «на дачу», «к родственникам», «в командировку», а просто – уехал. Для определенной части людей. Но я-то к ней не отношусь, и поэтому понял, что она имела в виду, не сразу.
– Вот оно что…
– Да, – сказала Ольга. – Вот именно.
– Значит, – сказал я, собираясь с мыслями, – если бы вы тогда не заболели…
– Мы смогли бы проститься так, как нам хотелось.
– И вы остались бы?
– Конечно.
– Почему?
– Как – почему?
– Ну, почему он, допустим, не взял вас? У него семья? Вы не могли оформить отношения?
– Могли. У него только родители. Но я не хотела. И потому, что там тоже не восемнадцатый век. Там тоже двадцатое столетие. Куда же и зачем мне было ехать?.. И…
– Но вы, видимо, его любили?
– Но если бы вы сейчас полюбили меня, и я заявила бы вам, что уезжаю, – вы поехали бы со мной? Если предположить, что у вас не было бы семьи и можно было все оформить?
– Семьи у меня и на самом деле нет. Но я, конечно, и думать не стал бы об этом. Как можно уехать из своего дома? Я не понимаю, как он-то мог…
– Ну, видимо, он не чувствовал себя дома. А я вот тоже чувствую, как вы… как все. И хотя меня как женщину мой дом не всегда устраивает, все же он – мой… Ну вот, теперь вы поняли, как я здесь оказалась.
– Да. Извините, Ольга, за мою назойливость. Она была в какой-то мере вынужденной. Завтра – вернее, сегодня, попозже, я попытаюсь устроить вас в одном месте, где вы, я полагаю, сможете прожить какое-то время… пока не соберетесь домой.
– Домой? – Это было произнесено так, словно я сморозил глупость.
– Куда же еще? В Ленинград, на Новосибирскую улицу…
– Нет, – сказала она. – Туда я не поеду, – Это прозвучало давно обдуманным и категорическим решением.
– Час от часу не легче.
– По-моему, это понятно. Мы же там были вдвоем с ним. И все это знали. Как же я вдруг окажусь там одна? – Она взглянула на меня как-то беспомощно. – Меня просто затаскают по постелям…
– Слушайте! – возмутился я. – Вы что… – Я хотел сказать «проститутка», но вовремя проглотил это слово. – Вы что, идете за каждым, кто захочет и поманит? Не умеете отказать? Постоять за себя?
Мой тон ее, кажется, не обидел; и молчала она лишь потому, что подыскивала слова для ответа.
– Я не умею быть одна… Может быть, вы не способны понять это. А я вот не понимаю, как можно жить без любви. Не без постели, понимаете, а без любви, без ее воздуха, вне ее мира. Когда она есть – это счастье. Когда нет – ее ищешь.
– Методом проб и ошибок, – вставил я.
– Как?
– Есть такой термин в кибернетике.
– Проб и ошибок, да.
Мне было искренне жаль ее. Но тут уж я помочь ничем не мог. Ни как субъект любви, ни как объект ее. Не те годы, не те взгляды, не то состояние и настроение.
