Новая Бразилия - Эмар Густав (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
— Ну, — наконец сказал он, — теперь я вижу, что меня не обманули.
— Я вас не понимаю!
— Видите ли, милостивый государь, я не знал вашего адреса, но мне каким-то образом стало известно, что вы прибыли в Рио на судне компании «Товарищество Грузо-вщиков».
— А-а, теперь я понимаю, вы обратились к господину Лейбе!
— Да, он поспешил, конечно, сообщить мне ваш адрес и при этом добавил, что вы прелестнейший собеседник, весельчак, с которым никогда не может быть скучно, и теперь я вижу, что Лейбе сказал правду.
Мы говорили с ним еще несколько минут; затем я дал ему расписку в получении денег, засунул врученную мне пачку ассигнаций в карман пальто, откланялся и, пожав уважаемому негоцианту руку, вышел из магазина.
Когда я рассказал Лидену обо всем происшедшем, тот мне сначала было не поверил, до того прочно установилось у всех убеждение, что почтенного негоцианта ничем нельзя рассмешить, что он будто бы совершенно лишен способности смеяться, как другие люди.
Вечером ко мне зашли Депрэ и Жемс, и мы отлично провели время, которое в их милом обществе летело незаметно.
В одиннадцать часов они ушли, а я закрылся в своей комнате и стал приводить в порядок свои заметки и записки.
ГЛАВА XIII. Кое-какие памятники
Когда я в понедельник в обычный час явился в Сан-Кристобаль, император встретил меня весьма любезно, осведомился о том, что я делал за это время и по-прежнему ли доволен своим пребыванием в Рио.
Я воспользовался случаем, начал благодарить императора самым сердечным образом и между прочим дал понять, что несравненно более счастлив тем, что мой подарок понравился императору, чем всеми возможными в мире вознаграждениями. При этом я добавил — и это было вполне искренне, — что навсегда сохраню неизгладимое воспоминание о добром и милостивом ко мне отношении его величества.
Император приветливо улыбнулся — и этим все было сказано. Но признаюсь, мне было тяжело и неприятно: это вознаграждение деньгами за подарок казалось мне обидным и задевало мое самолюбие.
Поговорив еще несколько минут, я попросил императора назначить мне день и час, когда ему будет угодно почтить своим присутствием мою публичную лекцию, и, получив согласие, откланялся, сел в ожидавшую меня коляску и поехал обратно в Рио.
Тюрьма приходилась как раз на моем пути; я приказал своему вознице остановиться и вошел в главный подъезд исправительного дома, как в Бразилии называют все тюрьмы.
Я спросил директора и на ответ, что он у себя, попросил одного из служащих передать ему мою визитную карточку.
Не прошло и пяти минут, как ко мне вышел господин лет сорока, роста немного выше среднего, с умным, энергичным лицом; он предложил мне свои услуги самым любезным образом.
Я поблагодарил его и в сопровождении этого господина обошел всю тюрьму. Это громадное здание, похожее скорее на виллу, чем на тюрьму; со всех сторон оно окружено газонами, цветниками, деревьями, и, мне кажется, трудно представить себе, чтобы это привлекательное жилище служило обиталищем для самых лютых бандитов Бразилии.
Даже покойницкая, куда временно выносят умерших бандитов, построена среди густых, тенистых деревьев, укрывающих это маленькое строение в своей тени. Здесь, в Бразилии, придерживаются системы полуамериканской-полуфранцузской — системы смягченного одиночного заключения.
Внутреннее расположение тюрьмы превосходно: камеры большие, светлые, прекрасно вентилированные, устроенные на манер камер в Мазасе.
Каждая из камер сообщается с кабинетом директора электрическим звонком и телефоном.
Работы производятся сообща в большой светлой прекрасной зале поразительной чистоты и опрятности.
Полнейшее безмолвие здесь обязательно.
Главнейшие мастерские этой тюрьмы: портняжная, брошюровочная и переплетная, мозаичных работ и еще некоторые другие.
Пища достаточная и здоровая.
Все работы, выходящие из исправительного дома, очень ценятся, и на них постоянно существует большой спрос. Я полагал, что успел уже осмотреть все, когда любезный директор тюрьмы обратился ко мне:
— Попрошу вас сюда, здесь вы увидите самых опасных, самых серьезных преступников; все это по большей части убийцы, совершившие по несколько убийств при самых отягчающих обстоятельствах, или же поджигатели, словом, самые отъявленные негодяи, на исправление которых весьма трудно рассчитывать.
Директор отомкнул дверь с тремя засовами и вошел внутрь первым. Я последовал за ним.
Прежде всего нам представился род большого сарая, а затем совершенно открытое песчаное место — довольно большая площадка, на которой до сотни преступников в глубоком безмолвии обтачивали камень, высекали плиты и т. п. под надзором двух сторожей, не имевших при себе на виду никакого оружия.
Когда кто-либо из заключенных совершал преступление против правил тюремного порядка, его лишали работы, и он оставался один в своей камере, не видя решительно никого в продолжение недели, а иногда и двух.
Директор уверил меня, что все ужасно боятся этого наказания, и оно вполне достаточно, чтобы удержать заключенных в порядке и повиновении.
Видно было, что господин директор отлично понимает свое дело, и император вполне ему доверяет.
Обойдя со мной тюрьму, директор пригласил меня к себе на квартиру, где нам подали прохладительные напитки; пробыв у него с четверть часа, я распрощался и уехал домой.
На другой день я отправился в Ботафаго. Самая деревушка весьма непривлекательна, домики по большей части отличаются архитектурой в китайском вкусе, то есть совершенно нелепой, но вид на залив превосходен, и я, пожалуй, понимаю пристрастие жителей Рио к этой деревеньке. Воздух прекрасный; здесь с особенным наслаждением можно вдыхать под вечер живительный морской ветерок.
Я посетил также дом умалишенных — здание очень обширное, красивое и превосходно устроенное. Лечение проводится по системе докторов Пинсла и Эскироса.
Отдельные камеры, как и общие, чрезвычайно удобны и прекрасно обставлены, везде царят образцовый порядок и чистота. Существуют две отдельные половины — мужская и женская. Здесь также есть мастерские, где изготовляют прекраснейшие вещи, чрезвычайно изящные.
Я присутствовал при обеде женщин, а затем и мужчин; столовые прекрасные, большие и светлые.
Обед проходит в совершенном молчании. За больными присматривают и ухаживают монахини.
Я разговаривал в продолжение двадцати минут с одним очень буйным помешанным, который, однако, говорил разумно и, казалось, был человеком с большими знаниями.
Затем я увидел там француза священника, очень буйного; он весь увесился четками и угрюмо молчал; говорят, что фанатизм довел его до умопомешательства.
Выше было упомянуто о монахинях-сиделках; они француженки и сумели стать ненавистными для всех вследствие узости своих взглядов, своего властного характера и глупого фанатизма.
Говорят, что лечение шло бы несравненно успешнее, если бы эти женщины не вмешивались безо всякой надобности во все распоряжения врачей.
Говорю только то, что слышал, сам же я не мог в продолжение каких-нибудь двух часов времени составить сколько-нибудь определенного суждения об этом вопросе и даже весьма мало ознакомился с администрацией больницы.
Но я заметил нечто такое, что возмутило меня до глубины души: эти монахини позволяли себе без зазрения совести продавать в свою пользу работы больных, вместо того чтобы отдавать эти деньги родственникам несчастных. Мало того, что они продают эти работы за очень высокую цену в магазины города Рио, но еще, кроме того, устраивают в самой больнице постоянную выставку этих художественных произведений, прельщая ими посетителей и почти навязывая им эти вещи за непомерно высокую цену. Это положительно отвратительно, и я уверен, что если бы правительство знало об этом, оно наверняка запретило бы этот торг.
Выйдя из больницы умалишенных, я направился в институт глухонемых; он находился как раз на моем пути в самом Ботафаго. Мне пришлось пройти всего несколько шагов.
