Блюстители Неба - Королев Анатолий Васильевич (книги регистрация онлайн .txt) 📗
– Ll? vala al tel? fono!* (*Проведи к телефону!) – заорал Батон единственную фразу, которую знал по-испански.
Еще один револьверный выстрел.
Подъехав вплотную к воротам, Роман соскочил с коня, свободной рукой, не выпуская удил, вытолкнул гладкий запорный брус из кожаных петель. Путь был свободен, но тут пущенная стрела распорола ногу. Наклонившись, он выдернул острие из икры и пришпорил коня.
При этом его не оставляло странное чувство, что все это он уже переживал: и эту скачку в ночном мраке вдоль океана, и крики часовых, и даже острую боль в ноге, знакомую боль от попавшей стрелы.
Из лагеря донеслись звуки рожка, долетела отрывистая команда. Батон встрепенулся – погоня?! Но страх оказался напрасным. Прошло несколько минут, но ворота так и остались запертыми. Достав рацию, он шепнул в микрофон:
– Мария…
– Да,– ответила ночь ее голосом, и он вздрогнул.
– Ты хорошо меня слышишь?
– Да. Так, как будто ты рядом. Ты запыхался? Что с тобой?
– Все в порядке. Теперь нас двое.
– Ты увел лошадь.– Она счастливо засмеялась, и по лунному океану побежала трепетная дорожка.
– Как видишь, во мне оказалась капля цыганской крови.
– Крови? – спросила луна.– Ты ранен?
– Нет-нет. Все в порядке.
– Где ты?
– На вершине горы, которую назову в твою честь.
– Ты все смеешься?
По океану пробежал вздох ветра.
– Я тебя разбудил?
– Нет. Я ждала тебя. Теперь я сплю в самолете. Поближе к твоему голосу.
– Умница. В кабине безопасней. Но мне пора.
– Постой, поговори со мной еще минутку… Эта гора красивая?
– Очень. И отсюда такой великолепный вид на океан. Его еще никто не называл Мексиканским заливом… А на луне видно твое отражение.
– Вот уж не знала, что ты у меня поэт.
– Все. Извини, я спешу.
– До свидания.
– До связи.
Шумный вздох ветра пронесся над заливом.
Спешившись, Батон дал коню отдохнуть и почувствовал слабое головокружение. Все-таки он потерял много крови. Где-то невдалеке был слышен голос бегущей воды… Странно, но звук свежего речного потока был так ясен здесь, на плоском берегу океана. Звук шел со стороны одинокой темной скалы. Батону показалось, что он услышал подозрительный шорох, но его успокоил конь, который тоже слушал шум ночного ручья в темноте и тянул шею в ту сторону. Он был весь в мыле.
Доверившись чуткому животному, Батон направился в тень скалы, которая лежала посреди лунной ночи тенистым облачком. Он не знал, что звук воды – дело рук индейцев в засаде, льющих воду из одной сушеной тыквы в другую. Струя звонко звенит и бурлит в ночной тишине. Все случилось внезапно.
Неслышно взметнулась в полумгле веревочная петля, и Батон упал навзничь, перетянутый арканом. Он даже не успел выпустить из рук поводья и тащил за собой храпевшего коня. Но вот его окружили бронзовые смуглые ноги. Что-то тяжелое обрушилось на голову, и он потерял сознание. Все, что происходило с ним дальше, он ощущал словно сквозь толщу глубокого, почти бездонного сна: мелькание сочной листвы над лицом, путы, обвившие тело, мерное покачивание на жестких носилках, душное дыхание джунглей. Пятнистая ночь, сквозь которую проступает рассвет, последний рассвет его жизни. Крики обезьян, щебет птиц, коричневые спины носильщиков впереди. Стон. Гортанные голоса. Пальмовый лист, сырой и рыхлый, который скользит по лицу, как полог смерти. Внезапное конское ржание. Ржание, переходящее в крик и вопль раненого животного. Прикосновение бронзового ножа ко лбу. Холодное, зябкое и страшное прикосновение. Ритуальный надрез и теплая струйка, бегущая вдоль переносицы. На дыхание крови слетается невесомая стайка прозрачно-зеленоватых мушек. А вот и солнце сквозь волны листвы и жадных алых побегов. Сельва нависает над ним набухшим от соков чревом. Обрывки лиан, как вечнозеленые сосцы забвения. Бутоны тропических цветов похожи на птичьи клювы, они грозят разорвать на кусочки его обнаженное тело. Солнце стреляет в глаза сонными струями молока, тягучего клейкого сока. Молоко мешается с красным. Распускается желто-зеленое облако. На нем вспухают фиолетовые рубцы, и снова тяжелый сон, баюканье жестокой силы, коричневые спины убийц, на которых бродят тени от перьев, воткнутых в волосы.
Его сбрасывают на траву. Затем поднимают и сажают спиной к дереву, а лицом к пирамиде. Убирают волосы, чтобы он мог лучше разглядеть свое будущее – ступенчатая пирамида уходит к небу, ее вершину венчает жертвенник, нечто тяжко-каменное, в засохших ржавых потеках. Там ацтекские жрецы разжигают огонь, дым которого питает солнечную силу. Постепенно к Батону возвращается сознание, и он воспринимает масштаб реальности, замечает, как низка пирамида, как широки и круты ее ступени. Замечает взгляд жреца, который с тупым вниманием оглядывает его. Жрец наголо брит и толст, на нем яркий плащ – другого определения он не нашел – одеяние из тысяч невесомых перышек. На плечах – золотые украшения, на руках массивные золотые браслеты в виде змей и птиц. Он держит в ладонях ритуальный каменный нож из обсидиана с золотой рукоятью и смотрит на белого человека, беспрерывно ворочая тяжелой челюстью. Он готовится к трансу и жует вязкие листья пейота. Его рот сочится слюной, а глаза наливаются мистическим блеском. Роман отводит взгляд в сторону и замечает, что на поляне сотни людей, застывших в молчании на коленях, с головами, опущенными к земле, и понимает, что его взгляд на жреца – неслыханная дерзость, святотатство. Внезапно до него доходит, что рация так и осталась висеть на ремешке вокруг шеи. Если прижать ее с силой к дереву – можно включить тумблер, что он и делает, но не резко, а медленно и закрыв глаза. Рация шипит на его груди, словно автомат с газировкой.
От жертвенного капища на вершине пирамиды поднимается священный дым солнечному богу Хутцилопочтли, тяжкий аромат входит в ноздри лакированными пальцами из обсидиана, нечем дышать. На поляну выносит пернатое тело исполинского бога Кетцалькоатля. Миллионы радужных перьев льются по ступеням; пернатая змея вползает на вершину, свиваясь магическим кольцом вокруг камня в ржавых коростах крови.
– Мария…
– Наконец-то… Я чуть с ума не сошла. Почему ты так долго молчал?
– Я обронил рацию, и пришлось долго искать… Как ты?
– Что-то случилось?
– С чего ты взяла?
– Почему ты говоришь шепотом?
– Я говорю нормально, видимо, рация ударилась при падении.
– Поклянись, что у тебя все хорошо.
– Клянусь!
Жрец, продолжая жевать пейот, смотрит на белого человека, слышит, как он молится перед смертью своим богам.
– Я не верю тебе! – кричит Мария и внезапно замечает, что над самолетом у кромки прибоя повисает овальное летательное яйцо. У него прозрачные стенки, и она отчетливо различает лицо Ульриха фон Арцта.
– Все хорошо, Мария,– шепчет динамик бортовой связи.– А ты чем занимаешься?
– Сегодня ты мне снился… Веселый, в полосатой тельняшке, как тогда, помнишь?
– Помню… Я еще не смыкал глаз. Но я и так вижу тебя в рубашке с закатанными рукавами… Ворот расстегнут… На шее нитка жемчужин. Мария, если я не вернусь…
– Зачем ты так?! – восклицает она в отчаянии.
Умник в сопровождении одного электронного автоматчика направляется к самолету. Несмотря на столь жаркий день, он в строгом цивильном костюме, его остроносые туфли проваливаются в мягком песке. Так одеваются на похороны.
– Не перебивай… Так вот, если я не вернусь… Подожди еще до утра. Если меня не будет, немедленно – поклянись! – немедленно возвращайся и сделай заявление для мировой прессы. Бей во все колокола…
Татуированная рука с ножом перерезает веревки вместе с ремешком от рации. Батона освобождают от пут, бережно извлекают из веревочного кокона, начинают натирать остро пахнущей мазью, разрисовывают лицо цветными камешками.
Умник насмешливо машет рукой и стучит по обшивке самолета:
– Можно войти, мадам?
– Роман, Роман! – кричит она в оглохший микрофон, затем откидывает защитный колпак авиакабины и кричит Арцту с ужасом, отвращением и ненавистью:
