Росас - Эмар Густав (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗

— Пусть Ресторадор покончит с внешними врагами, а мы разделаемся с внутренними! — сказал Гарратос.

— Как только Ресторадор отдаст приказ, первую же голову, которую я срежу, я принесу вам, донья Мануэлита! — сказал Пара.

Донья Мануэла сделала жест отвращения и повернулась к донье Фермине Сегойен, сидевшей подле нее.

— Унитарии слишком мерзки для того, чтобы Мануэлита желала их видеть! — произнес Торрес, незаконный сын Росаса.

— Это правда, но обезглавленные они прелестны! — отвечала донья Мария-Хосефа.

— Если донье это не нравится, то я не принесу ей головы, — произнес Пара. — Но мужчины должны видеть все головы унитариев, будут ли они прекрасны или отвратительны, так как мы не нуждаемся в манерничаньи и все мы добрые федералисты; наша обязанность — мыть свои руки в крови изменников-унитариев!

— Верно! — вскричал Соломон.

— Вот это речь федералиста! — прибавил Кордова.

— Пусть те, кто не согласен умереть за Ресторадора и его дочь, поднимут свою руку! — вскричал один сторонник падре Гаэте, мулат со зверским лицом.

— Прикажите, донья Мануэлита, и я принесу сам ожерелье из ушей изменников-унитариев.

Девушка печально опустила голову.

— Да, — восторженно вскричал депутат Гарсиа, — мы должны все соединиться, чтобы доказать, что федерация покоится на прочной основе.

— Браво!

— Великим днем для отечества будет тот день, когда будет тот день, успокоим ту горячку свободы, которая мстит нам теперь, а эту святую горячку можно успокоить только кровью унитариев.

— Кстати, о горячке, — сказал Мариньо почти на ухо генералу Солеру, — вы не знаете, генерал, что такое с падре Гаэте?

— Я слышал, что он болен. Кой черт с ним?

— Ужасная мозговая горячка!

— Ого!

— Он при смерти.

— С каких пор?

— Четыре или пять дней, я думаю.

— Это опасно?

— Во время своей болезни он только и говорит, что о магнетизме, Аране и двух неизвестных, которых не хочет назвать, наконец, еще о целой куче глупостей.

— Упоминает он о губернаторе?

— Нет!

— Ну, тогда он может умереть, когда ему угодно.

— Он, однако, добрый федералист!

— И еще более добрый пьяница.

— Вы правы, генерал, его болезнь — вероятно, последствие какой-нибудь оргии!

— Во всяком случае, если бы Лаваль восторжествовал, то дьявол взял бы его к себе очень скоро!

— И многих других с ним вместе!

— Вас и меня, например?

— Возможно!

— Все возможно!

— Это еще не самое худшее?

— Как, генерал?!

— Я хочу сказать, самое худшее, что мы не уверены, будто он не восторжествует!

— Правда!

— Лаваль отважен!

— Зато мы втрое многочисленнее его.

— Я овладел холмом Виктории с втрое меньшим числом солдат, чем их было у защитников!

— Да, но это были испанцы!

— Ба! Это были испанцы! Это значит, сеньор Мариньо, что они умели драться и умели, сражаясь, умирать.

— Наши солдаты не менее храбры!

— Я это знаю! А все-таки они могут быть разбиты, несмотря на их храбрость.

— На нашей стороне справедливость!

— Э, полно: на поле сражения, сеньор Мариньо, петь о справедливости!

— Ну, у нас энтузиазм!

— И у них также!

— Так что…

— Так что только дьявол знает, кто победит!

— Мы того же мнения, генерал.

— Я это знал.

— Я хотел знать ваше мнение по этому вопросу.

— Я также.

— Ваша проницательность, генерал, меня не удивляет, вы жили во время революции.

— Да, я вырос в то время.

— Но тогда никто не испытывал такого столкновения, какое нам предстоит в случае торжества Лаваля.

— Это было бы концом всего?

— Для всех!

— Особенно для вас и для меня, сеньор Мариньо!

— Особенно?

— Да.

— Почему же, генерал?

— Откровенно?

— Да, откровенно.

— Потому что меня они ненавидят, не знаю за что, а вас ненавидят как сторонника Масорки!

— О!

— Я понимаю, что они не должны меня любить.

— Но ведь я не масоркеро в настоящем значении этого слова.

— Быть может, вы правы, но нас не будут судить, а просто или умертвят, или заставят эмигрировать.

— Эмиграция — страшная вещь, генерал Солер! — сказал Мариньо, покачав головой.

— Да, вы сказали совершенно справедливо: но много раз я сам принужден был эмигрировать и знаю, что это очень тяжело!

— Нам надо защищаться до последнего!

— Кто знает, можем ли мы рассчитывать на всех?

— Я в этом также сомневаюсь.

— Измены многочисленны во времена революций.

— Да, и скрытые враги еще страшнее явных!

— Еще страшнее?

— Но они не обманут меня… Смотрите, вот один из них….

— Кто?

— Тот, кто входит.

— Но это ребенок!

— Да, двадцатипятилетний ребенок, все считают его убежденным федералистом, но я знаю, что он — тайный унитарий.

— Вы уверены в этом?

— В душе — да!

— Гм… Как его имя?

— Дель Кампо, Мигель дель Кампо, он сын настоящего федералиста, владельца асиенды, пользующегося большим влиянием в провинции.

— Ну, тогда он под хорошей охраной!

— Этот молодой человек пользуется также покровительством Соломона — все двери открыты перед ним!

— Если так, мой друг, — сказал генерал Солер, — то пойдем поздороваемся с ним!

— Да, но он уже занят! — отвечал Мариньо со злой улыбкой, и оба собеседника присоединились к другим группам.

ГЛАВА Х. Где Мигель беседует с дочерью Росаса

Действительно, дон Мигель дель Кампо входил в гостиную доньи Мануэлы, протискиваясь сквозь толпу и расчищая себе дорогу руками, он подошел поздороваться с доньей Мануэлой и окружавшими ее дамами-федералистками. Дон Мигель был одет по самой строгой моде федералистов, то есть носил пунцовый жилет, широкие девизы и не имел перчаток.

Заметив его приближение, жена доктора Риверы освободила возле себя место на софе, но это место было настолько узко, что молодой человек должен был бы сесть почти на колени к сестре его превосходительства — государственное преступление, которого он постарался избежать, предпочтя взять стул и сесть возле доньи Мануэлы.

Однако донья Мерседес не сочла себя побежденной: она встала, взяла стул и села по правую сторону от дона Мигеля, и ее первым приветствием был сильный щипок в руку молодого человека, которому она при этом сказала на ухо:

— Вы притворились, что не видели меня, да?

— Я видел, что вы всегда прелестны! — отвечал Мигель, полагавший, что ей этого будет достаточно.

Но он ошибался: она хотела большего.

— Я хочу вам сказать одну вещь!

— Говорите, сеньора!

— Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, когда я выйду — сегодня я желаю взбесить Риверу, разговаривая с красивым молодым человеком, ведь он ревнив, как турок, не позволяет мне вздохнуть свободно.

— Это будет большая честь для меня, сеньора.

— Хорошо, теперь будем говорить громко, чтобы не вызывать все подозрений.

Донья Мануэля положила свою руку на край софы вблизи дона Мигеля, который наклонившись к ней, сказал так, чтобы его не слышали другие.

— Если бы кто-нибудь имел счастье внушить вам немножко интереса к себе, то этот дом был бы для него опасным соперником!

— Почему это, сеньор дон Мигель? — тихо спросила она.

— Потому что толпа, которую вы ежедневно принимаете, доставляет вам большое развлечение.

— Нет! — живо отвечала она.

— Извините, сеньорита, если я осмелюсь усомниться в этом!

— Однако я сказала правду!

— В самом деле?

— Да! Я стараюсь не видеть и не слышать этих людей.

— В таком случае это неблагодарно! — сказал улыбаясь молодой человек.

— Нет, это плата!

— Плата за что, сеньорита?

— Ведь вы знаете, что мое молчание и мое неудовольствие могут их рассердить?

— Как же может быть иначе?

— Ну, я плачу им этими приемами за то неудовольствие, которое они возбуждают во мне, говоря постоянно об одном и том же, о чем я бы никогда не желала слышать.