Английский пациент - Ондатже Майкл (серии книг читать бесплатно TXT) 📗

Вдруг она пошевелилась и сильнее налегла на него телом. И дыхание стало глубже, словно звук виолончели. Он наблюдал за ее спящим лицом. У него еще не прошло раздражение из-за того, что девушка осталась с ним, когда он обезвреживал мину, как будто он был теперь у нее в долгу, и это заставляло чувствовать ответственность за нее, хотя сейчас все уже прошло. Как будто то, что она осталась, могло повлиять на успешное обезвреживание мины.

Он смотрел на себя сейчас как бы со стороны, словно на одной из картин, которую видел где-то в прошлом году. Этакая беззаботная парочка в поле. Сколько раз он встречал таких людей, лениво спящих, не думающих о работе и опасностях, которые могут их подстерегать в этом мире. Он заметил еле заметное движение губ Ханы; брови поднялись, как будто она спорит с кем-то во сне. Он отвел взгляд и посмотрел вверх, на дерево и на небо в белых облаках. Ее рука крепко держалась за него, как глина, которая прилипала к нему на берегу реки Моро, когда он вцеплялся в мокрую грязь, чтобы не свалиться в стремительный водный поток.

Если бы он был героем с картины, у него было бы основание потребовать время для сна. Но даже она сказала о смуглости его кожи, темной, как горная скала или как мутная вода бушующих рек.

И он почувствовал, что его задели эти наивные слова Ханы. Успешное разминирование очередной хитроумной бомбы означало новый шаг на пути к разгадке неясного, вооружало саперов методами работы с новыми типами бомб. Ради таких случаев приглашались мудрые опытные белые специалисты, которые пожимали друг другу руки, признавали результаты и, прихрамывая, возвращались в свое уединение. А он оставался, потому что был профессионалом. Лавры доставались не ему, потому что он был иностранцем, сикхом. Да они и не были нужны ему. Его единственной мишенью для контактов, человеческих и личных, был враг, который изобрел, сделал, установил эту мину и ушел, заметая за собой следы веткой.

Почему он не может заснуть? Почему он не может повернуться к девушке и перестать думать, что весь мир горит в огне? На картине в его воображении поле должно быть объято пламенем. Как-то в 1944 году он наблюдал в бинокль за сапером, входящим в заминированный дом. Он увидел, как тот смахнул с края стола коробку спичек и мгновенно превратился в огненный столб, за полсекунды до того, как услышал звук взрыва. Это было, словно молния! Как он мог доверять даже этому уже безвредному куску проволоки, обмотанному вокруг руки девушки? Или легким переливам ее дыхания, глубокого, словно камни в реке?

Она проснулась оттого, что гусеница заползла по воротнику ее платья на щеку. Она открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней. Не дотрагиваясь до ее лица, он взял гусеницу и положил в траву. Хана заметила, что он уже собрал свои вещи. Он отодвинулся и сел, прислонившись к дереву, наблюдая, как она медленно перевернулась на спину и потом потянулась, задерживая этот момент так долго, как могла. Вероятно, был день. Солнце стояло высоко. Она откинула назад голову и посмотрела на него.

– Я думала, что ты крепко держал меня.

– Я так и делал, пока ты не отодвинулась.

– И сколько ты меня так держал?

– Пока ты не пошевелилась, пока тебе не захотелось пошевелиться.

– Надеюсь, я не воспользовалась ситуацией, не так ли? – И добавила, заметив, что он смущается: – Шучу. Пойдем в дом?

– Да, пожалуй, я голоден.

Она с трудом встала, покачиваясь от яркого солнца, от слабости в ногах. Она не помнила, сколько они здесь пробыли. Осталось лишь ощущение, как легко и хорошо ей было.

Караваджо раздобыл где-то граммофон, и решили устроить вечеринку в комнате английского пациента.

– Я буду учить тебя танцевать, Хана. Не тому, что знает твой молодой приятель. Я видел такие танцы, на которые смотреть и не хотелось. Но эта песня «Как долго это продолжается» – одна из лучших, потому что мелодия вступления безупречнее, чем сама песня. И только великие джазмены понимали это. Мы можем устроить вечеринку на террасе, что позволит нам пригласить на нее нашу собаку, или лучше вторгнуться в покои англичанина и устроить вечеринку у него в спальне. Твоему юному другу, который в рот не берет спиртного, удалось раздобыть вчера в Сан-Доменико несколько бутылок вина. Нам только не хватало музыки. Дай мне руку. Нет, подожди. Сначала надо расписать мелом пол и потренироваться. Три основных шага – раз, два, три, – а теперь давай мне руку… Да что с тобой сегодня?

– Кип обезвредил мину, огромную и очень сложную. Пусть он сам тебе об этом расскажет.

Сапер пожал плечами, не из скромности, а чтобы показать, что это очень трудно объяснить. Быстро стемнело, темнота сковала сначала долину, потом горы, и вскоре пришлось зажечь фонари.

Шаркая ногами, они шли по коридору в комнату английского пациента. Караваджо нес в одной руке граммофон, в другой – его заводную ручку и иглу.

– А сейчас, до того, как вы начнете кормить нас своими историями, – обратился он к неподвижной фигуре на кровати, – я подарю вам «Мою любовь».

– Написанную в 1935 году, кажется, мистером Лоренсом Хартом, если мне не изменяет память, – пробормотал английский пациент.

Кип сидел в нише окна, и она сказала, что хочет танцевать с ним.

– Сначала я поучу тебя, мой дорогой червячок.

Она с недоумением посмотрела на Караваджо – обычно так ее называл отец. Дэвид неуклюже обхватил ее и, повторив «мой дорогой червячок», начал урок танца.

Она надела чистое, но неглаженое платье. Всякий раз, когда они описывали круг в танце, она видела сапера. Он подпевал про себя. Если бы у них было электричество, он мог бы провести радио, и они услышали бы, где сейчас идет война. А пока единственной ниточкой, связывающей их с миром, был детекторный приемник Кипа, но он оставил его в своей палатке. Английский пациент пустился обсуждать несчастную судьбу Лоренса Харта. Он сказал, что некоторые лучшие его стихи для мюзикла «Манхэттен» были изменены, и процитировал:

«Мы поедем в Брайтон

И будем там плавать

И жарить рыбу.

Твой купальник такой тонкий,

Что даже крабы будут усмехаться».

– Прекрасные строчки, в них даже есть эротика. Но, говорят, Ричард Роджерс [48] хотел, чтобы в них было больше достоинства.

– Понимаешь, ты должна чувствовать мои движения.

– А почему не наоборот?

– Я тоже буду, когда ты научишься делать свои. А пока только я знаю движения.

– Спорим, Кип тоже знает?

– Может быть, но он не афиширует это.

– Я бы выпил немного вина, – сказал английский пациент, а сапер схватил стакан с водой, выплеснул ее за окно и налил ему вина.

– Это мой первый глоток вина в этом году.

За окном послышался приглушенный шум. Сапер быстро повернулся и выглянул в темноту окна. Все застыли. Это могла быть мина. Он повернулся ко всем и сказал:

– Все в порядке. Это не мина. Это откуда-то с разминированной территории.

– Кип, переставь пластинку. А теперь я представлю вам «Как долго это продолжается», написанную… – он оставил паузу для английского пациента, который замешкался, тряся головой, усмехаясь с вином во рту.

– Этот алкоголь, наверное, убьет меня.

– Ничто вас не убьет, мой друг. Ведь вы уже превратились в чистый уголь!

– Караваджо!

– Джордж и Айра Гершвины [49] . Послушайте.

Они с Ханой поплыли под звуки печальной мелодии саксофона. Дэвид был прав. Прелюдия была медленной, затянутой, по всему чувствовалось, что музыкант не хотел покидать маленькую гостиную интродукции и входить в песню, ему хотелось подольше оставаться там, где рассказ еще не начался, словно он был очарован горничной в прологе. Англичанин пробормотал что-то по поводу того, как назывались такие интродукции. Щекой Хана прислонилась к мускулистому плечу Караваджо. Спиной она чувствовала ужасные обрубки его рук, которые водили по ее чистому платью. Танцующие двигались между кроватью и стеной, кроватью и дверью, кроватью и оконной нишей, где сидит Кип. Время от времени, когда они разворачиваются, можно видеть его лицо. То он сидит, забравшись в нишу с коленями, положив на них руки. То выглядывает в темноту окна.