Один на дороге - Михайлов Владимир Дмитриевич (библиотека книг .txt) 📗
– У вас нет с собой ничего, чтобы накинуть?
– Нет.
– Что же вы так – необдуманно?
– Да, – ответила она не сразу. – Наверное, очень необдуманно…
Мы вышли из калитки и стали подниматься к виадуку. Трамваи уже не ходили, можно было лишь надеяться, что нагонит такси или, на худой конец, частник. Впрочем, вероятнее всего, она жила где-то поблизости: поплакать не приезжают на трамвае.
– Вам далеко?
Она чуть покосилась на меня, словно давая понять, что слышала вопрос, но не ответила, и я, подождав, повторил его. На этот раз она сказала:
– Не знаю…
Она произнесла это таким тоном, каким пользуются, чтобы закончить разговор: не знаю, и все тут, и отвяжись. Но отвязаться тут нельзя было, и мне пришлось проявить настойчивость.
– Не знаете, где живете? Забыли адрес? – Может быть, с ней и правда случился какой-то припадок, приступ, и оттого она и плакала?
– Живу? А я живу? – спросила она неожиданно саму себя, и таким тоном, словно вопрос этот был очень важен, но ответ на него – совершенно неясен. – Да… Живу я далеко, – это было произнесено уже нормальным голосом, как будто она ощутила наконец себя в реальной действительности. – Очень далеко.
– В Иманте? На Взморье? – Я почувствовал, как все сильнее становится чувство досады: самый простой деловой разговор превращался в какое-то жонглирование словами, продолжалась игра, к которой я вовсе не был расположен.
– Я не знаю этих мест… Живу я на Новосибирской улице. В Ленинграде…
– Ну ладно, а здесь-то где? В гостинице? У знакомых?
Она взглянула на меня, и в глазах был усталый вопрос: ну, чего вы от меня хотите, зачем все эти слова?
– Здесь? – Она округло повела рукой. – Нигде. Или вот тут.
– Нигде не живете? Отстали от поезда? Потерялись? Вам некуда деваться?
Но ответа я не дождался – она только едва заметно качнула головой и снова ушла в себя, замкнулась; видимо, в ней сейчас было много такого, что нужно было пережить наедине с собой, и я тут только мешал. Но теперь и речи не могло быть о том, чтобы оставить ее одну бесприютной в чужом городе.
Интересное приключение, – подумал я безрадостно. Кровать в номере только одна. Вдвоем исключено. Правда, есть еще диванчик. Не высплюсь, конечно, но черт с ним. Однако в гостиницу еще надо попасть. Миновать швейцара, портье. В гостиницах сейчас строго, посторонних и днем пропускают не сразу и не всякого, а уж ночью… Конечно, с точки зрения того же швейцара ситуация заурядная, и окажись у тебя в номере женщина вечером, может быть, никто и не пошел бы проверять, не осталась ли она и на ночь, а если и стали бы интересоваться, то на все есть своя такса. Интересно, во сколько сейчас обойдется – провести ее? Вот что значит отсутствие опыта: не приходилось… Пять? Десять? Приходится считаться и с этой стороной вопроса. Ну хорошо, а дальше? Переночует. Утром тебе предстоит заниматься своими делами. В номере ее не оставишь: в конце концов, чужой человек… Мало ли жулья на свете? Не похожа, конечно, но если бы все жулики были похожи на жуликов и подлецы на подлецов, а дураки на дураков, как легко было бы жить… Ну, что же утром: угостишь завтраком и распрощаешься. Наверное, она должна как-то уехать. Может быть, у нее уже есть билет, или возьмет завтра. Деньги-то у нее есть? Неудобно спрашивать. Может быть, ждет перевода? В крайнем случае, возьмешь ей билет: ты все-таки сможешь, если подопрет, перехватить у Лидумса. Ладно, ситуация смешная, но не безвыходная. Зато совесть потом будет чиста.
Мы уже миновали виадук и шли по той же улице Миера. Как назло, машин почти не было, нас обогнали два такси, оба полные, и один «Москвич»– я проголосовал, но водитель отрицательно покачал рукой. Холодало. Я почувствовал, как женщина снова содрогнулась, и заколебался. Но, в конце концов, нас никто не видит, да я и не в форме, так что можно. Я снял пиджак и накинул ей на плечи. Стало даже смешно от мысли: сколько же лет, не лет – десятилетий не делал я ничего подобного?.. Она не удивилась и не стала отказываться, сдержанно кивнула в знак благодарности, даже не спросила, не холодно ли будет мне, – словно само собой разумелось, что мужчина и должен переносить холод и все что угодно, если этим он может сделать приятное женщине. И ведь, наверное, так оно и было?
Без пиджака я быстро понял, что на улице прохладнее, чем мне казалось раньше, и прибавил шагу. Но почти сразу же она попросила:
– Помедленней, пожалуйста. Я не могу так быстро. О, господи! – подумал я.
– Устали? Или плохо себя чувствуете?
– Да, – неопределенно согласилась она, но почти тут же добавила, чтобы мне все стало ясным: – Я только сегодня из больницы. Отвыкла ходить. И от воздуха…
– Вы болели?
Она чуть пожала плечами: раз была в больнице, то наверное же не без причины.
– Долго лежали?
Она, кажется, попыталась вычислить.
– Какое у нас сегодня?
– Сейчас уже двадцатое.
– Двадцатое – чего?
Интересно, в какой больнице она была. Может быть, спутница моя и вправду – с приветом?
– Двадцатое сентября.
– Ну да, сентября, – согласилась она, словно удивившись, что сама могла забыть это. – Значит… в общем, два месяца.
– Ого! Что же с вами было? Несколько шагов она молчала.
– Болела.
Болела тяжело, это ясно: два месяца! Приезжала, надо думать, туристкой, с турпоездом или со знакомыми, заболела, видимо, сразу достаточно серьезно: попасть в больницу в чужом городе можно разве что через «скорую», – во всяком случае, по пустякам не положат. Пока она лежала, все, конечно, уехали, возвратились к пенатам своим. И там, в Ленинграде, у нее, вероятнее всего, нет ни мужа, ни любимого человека – иначе ее встретили бы здесь, прилетели бы, не позволили мыкаться одной в чужом городе с риском подхватить ночью воспаление легких или оказаться в постели «вольного стрелка» и близостью заплатить за ночлег. Странно: когда живешь налаженной жизнью с четким распорядком, как-то и не приходит в голову, что такое может происходить где-то совсем рядом: кажется, что раз у тебя, то и у всех людей есть кров, еда и ясность. Кстати, относительно ясности…
– Так что у вас было? – Тут я спохватился, что уже спрашивал об этом. – Если не хотите, не отвечайте. Она утвердительно кивнула:
