Детство в Соломбале - Коковин Евгений Степанович (е книги TXT) 📗
Королев на этот раз надел не пиджак, а синюю матросскую куртку. Широколицый, загорелый, он и в самом деле походил на архангельского моряка. И только разговор выдавал его: он говорил чисто, гладко – по-петроградски.
Из предосторожности нам вскоре опять пришлось разделиться.
Мы плыли долго, но ни разу не приставали к берегу.
И вот снова перед нами корабельное кладбище: склоненные мачты шхун, узкий изогнутый островок, тихая бухта, яркая зелень листьев балаболки.
Меня высадили на островке. Отсюда было видно всю реку до поворотов.
Я должен был наблюдать за рекой и противоположным берегом, пока подпольщики разгрузят баржу и спрячут оружие в лесу. Если на реке покажется какая-нибудь лодка или катер, мне немедленно подать условный сигнал продолжительным свистом.
Костя отправился вместе с Королевым и другими подпольщиками к барже.
В бухте корабельного кладбища было по-прежнему тихо и уютно.
У песчаного мыска на мели игриво плескалась рыбешка, рассыпая на воде быстро исчезающие круги. Переливчатый птичий посвист долетал из кустарников.
Я лежал на траве, укрывшись за ивовым кустом, зорко всматривался вдаль и прислушивался. Косте досталось, пожалуй, более интересное дело – показать подпольщикам баржу и работать с ними. Однако и наблюдать – поручение тоже не пустяковое. Тут нужно иметь прежде всего зоркий глаз. И уж, ясное дело, не каждому мальчику можно доверить наблюдение.
Вскоре до меня донесся стук топора и скрип отдираемых с гвоздей досок. Начали!
Лежать и наблюдать пришлось очень долго. Сколько прошло времени, я не знал, но только оно тянулось неслыханно медленно, это томительное время ожидания.
Уже солнце стало клониться к берегу, когда я, наконец, услышал поскрипывание уключин. Это приехал за мной на «Молнии» Костя.
– Закончили! – сказал он. – Поедем. Нужно поесть – и домой!
Все очень устали, и потому было решено немного отдохнуть, прежде чем отправиться в обратный путь.
Костра не разжигали. Мы поели соленой селедки с хлебом и запили водой из реки. Конечно, мы могли наловить свежей рыбы, но сейчас об этом некогда было и думать. Королев прилег на траву.
– Итак, господа Пуль и Айронсайд, ваше дело проиграно, – сказал он, улыбаясь и играя головкой осыпавшейся ромашки. – Теперь вам только и остается – насмолить лыжи. Иначе вашим бокам достанется еще покрепче.
Мы знали, что Пуль и Айронсайд – английские генералы, находившиеся в Архангельске.
– Вот получен последний номер, – продолжал Королев, развертывая перед товарищами газету. – «Оперативная сводка. На Северо-Двинском направлении нашими войсками после упорного боя захвачено несколько селений по реке Северной Двине. Под могучими ударами красных войск союзники и белые отступают. Во всем Шенкурском уезде восстановлена Советская власть».
– Откуда такая газета? – спросил я Костю.
– Из Москвы.
– Союзники уже, кажется, удирают, – сказал молодой рабочий, который лежал рядом с Королевым. – Судов много уходит, и все с полным грузом.
– Грабят, – подтвердил другой подпольщик.
– Да, грабят, – кивнул Королев. – Но ничего, землю-то русскую им с собой не увезти. Они тут хотели навсегда остаться, колонией наш Север сделать. Не выгорело! И не выгорит никогда!
Из разговоров подпольщиков мы узнали, что найденными винтовками будет вооружен отряд архангельских рабочих, который начнет боевые действия с приближением частей Красной Армии к городу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В ПОГРЕБЕ
Наступила зима. Англичане и американцы еще осенью, вслед за французами, оставили наш город. Темными ночами уходили пароходы с войсками.
В Архангельске теперь оставались белогвардейцы во главе со своим генералом Миллером.
В Соломбале же открыто говорили, что красные громят белогвардейцев и скоро займут Архангельск.
Однажды со стороны Северной Двины послышалась пальба. Нам не нужно было объяснять, что случилось. Мы давно ожидали этого дня и знали, что он скоро наступит.
Мы лишь переглянулись с Костей, поспешно спрятали свои лыжи и дворами, через заборы, выбрались на соседнюю улицу.
Это был самый удобный и безопасный для нас путь – дворами, через заборы. Никто не остановит, не задержит, а к Двине мы попадем быстрее.
На Никольском проспекте мы увидели отряд рабочих с красными повязками и винтовками. По площади бежали солдаты и стреляли. У них тоже на рукавах были красные повязки.
Но главные события происходили на Двине.
По реке, разбивая толстый лед, уходил в сторону моря ледокол «Минин». Из двух широких труб ледокола валил густой черный дым. Кочегарам, видимо, приказали угля не жалеть. Даже издали, с берега, была заметна сумятица, царившая на ледоколе.
С палубы еще не убрали горы тюков, мешков, чемоданов, в спешке погруженных как попало. Среди военных папах и башлыков можно было различить шляпы, высокие каракулевые шапки и платки.
Многие архангельские богатей тоже решили бежать на ледоколе за границу.
Вместе с ледоколом «Минин» в море уходила большая паровая яхта «Ярославна». И она была переполнена белогвардейцами.
Группы рабочих и матросов с берега обстреливали из винтовок отплывающие суда.
Мы с Костей спрятались во дворе небольшого домика и смотрела через открытые ворота на Двину.
– Эх, винтовку бы нам! – сказал Костя. – Вот бы стрельнули… Давай побежим туда!
Пригибаясь так же, как это делали матросы, мы перебежали к самой реке и укрылись за катером.
– А где сам Миллер? – спросил один из рабочих, стоявших вместе с нами за корпусом катера.
– На «Минине», – ответил другой. – У него весь штаб на «Минине», уже сколько дней!
– Так ведь он уйдет! Надо на лед выходить.
– С одними винтовками ледокол не задержать. Сюда бы орудие! По капитанскому мостику ударить да по рулю.
Рабочие побежали дальше, то и дело стреляя по ледоколу.
Вдруг на «Минине» грянул орудийный выстрел.
– Ложись!
Мы рухнули в снег.
Вслед за первым грохнул второй выстрел, потом третий.
Один снаряд разорвался на берегу, подняв в воздух облако снега и угольной пыли. Второй угодил в крышу маленькой деревянной церкви.
– Не разобрал сдуру, куда бьет! – засмеялся молоденький матрос, привстав на колено и укрываясь за причальными тумбами. Вкладывая в магазин винтовки обойму за обоймой, он торопливо прицеливался и стрелял по ледоколу. – Эк, струхнули! Неужели уйдут, гады?..
– В спину поветерь! – пожелал белогвардейцам какой-то старик.
«Минин» уходил все дальше и дальше.
Мы вернулись на главную улицу Соломбалы. Тут и там развевались красные флаги. С красными повязками шли в колоннах рабочие и пели песни.
Стало известно, что в город уже вступили части Красной Армии.
– Вот бы Николая Ивановича увидеть! – сказал я.
– Сейчас ему некогда, не до нас, – ответил Костя, пристраиваясь к колонне рабочих. – Потом увидим еще.
Я встал рядом с Костей. Мы прошли в рядах всю Соломбалу.
Костя шагал серьезный, сосредоточенный и тоненьким, срывающимся голосом подтягивал песню, которую пели рабочие. Он отставал в пении, потому что не знал слов песни и лишь повторял их окончания.
Усталые и возбужденные, мы пришли домой только к вечеру. Я уже хотел лечь спать, но в это время к нам прибежал Костя:
– Димка, пойдем смотреть прожектор! Красиво!
Мы выскочили во двор. Морозило. В вышине горели крупные, удивительной чистоты звезды. Тонкий луч прожектора перекатывался по небу. Он то падал за крыши домов, то вдруг снова поднимался белым высоким столбом, упираясь в мягкую темноту неба.
Мы любовались прожектором, пока он не погас.
Было холодно.
– Теперь отец вернется, – сказал Костя и задумчиво добавил: – Если не расстреляли…
– Не расстреляли, – уверенно, чтобы подбодрить Костю, ответил я. – Ведь Николай Иванович говорил!
– Он давно говорил… А этим теперь зададут! – Костя погрозил в сторону орликовской квартиры.
