Дата на камне(изд.1984) - Платов Леонид Дмитриевич (электронная книга txt) 📗
Кочевые народы, гоня перед собой табуны лошадей и стада овец, шли и шли с востока на запад по бескрайней степи. Некоторые растворялись среди других народов, обрастая новыми обычаями и верованиями, иные упрямо сохраняли свою самобытность и свой язык. Так, на новых тучных пастбищах осели мадьяры, которых Маркс назвал «народом, заблудившимся в Европе».
А бурлящий вулкан где-то на востоке Азии продолжал толчками выбрасывать на поверхность потоки человеческой лавы. Из-под земли. Из преисподней… Раскосые всадники на косматых лошадях по представлениям средневековых географов могли явиться только из преисподней.
Однако одно из первых великих переселений произошло на несколько тысячелетий раньше — и не с востока на запад, а с запада на восток. В поисках новых охотничьих угодий с места стронулись аборигены Сибири, палеазиаты-монголоиды. Прошли вереницей по перешейку, соединявшему два материка (пролива в этом месте еще не было), и постепенно расселились по Америке, став предками индейцев.
Но, неотрывно следя за проходящими мимо толпами, разноязычными, поющими, громко вопящими, Савчук слышит одновременно и тихий голос пана Водички. Лингвист размеренно читает над ухом его куски из рукописи на пальмовых листах.
Таинственные язычники-беглецы, несколько десятков мужчин и женщин, да, вероятно, числом не более сотни, бредут вереницей по узким горным тропам над пропастями, упрямо берут перевал за перевалом, то исчезают в ущельях, то вновь появляются на вершинах, обдуваемые злым ветром. Камни и песок осыпаются из-под ног. Какая крутизна! Савчуку страшно за беглецов, голова его начинает кружиться…
И вместе с тем действительность постоянно вторгалась в эти бредовые видения. Из-за стены доносилась перебранка соседей, а с улицы гудки машин и крикливые голоса продавцов мороженого…
За дверью вдруг послышался разговор на высоких нотах, кто-то кого-то не пускал в номер, потом дверь рывком распахнулась и на пороге появился Ныяз, отец Надиры. Этнограф сразу узнал его, хотя со времени первой их встречи прошло несколько лет. За ним стоял кавалер двух орденов Славы толстый дядя Абдалло.
— Ну, здравствуй! — сказал Ныяз. — Женщина в коридоре не хотела пускать к тебе. Сказала: нельзя! Почему нельзя? Я думаю, друзьям можно, да?
Он присел на край кровати. Дядя Абдалло, благодушно улыбаясь, устроился на стуле рядом.
Но вслед за непрошеными гостями, трепеща от негодования, в номер ворвалась коридорная.
— Нельзя, нельзя! — кричала она. — Доктор сказала: нельзя! Доктору пожалуюсь на тебя!
— Хоть самому главному доктору, — невозмутимо ответил Ныяз, не удостоив ее взглядом. — Бери ручку, бумагу, садись, пиши жалобу на меня, заверю подпись твою!
И он вынул из кармана внушительных размеров печать — видимо, своего колхоза. Коридорная удивилась и замолчала. Ныяз мигнул дяде Абдалло. Тот, не мешкая, завернул рукава халата, нагнулся над Савчуком, подсунул под него руки и, подняв вместе с одеялом, подушкой и простыней, сделал несколько шагов к двери.
— Что делаешь, безумный! — завопила коридорная, преграждая ему дорогу. — Людей из гостиницы крадешь? Одеяло, простынь положи! Казенные! Положи обратно, говорю тебе! Не положишь, директора позову!
Она метнулась к дверям, но столкнулась на пороге с врачом, которая вошла, помахивая своим чемоданчиком.
— Что здесь происходит? — строго спросила доктор, останавливаясь посреди комнаты и осматриваясь.
Ныяз смутился.
— Вот Володью, друга нашего, хотим в кишлак к себе. Воздух очень хороший у нас. Сушеных абрикосов много. Хорошо поправится.
Казалось бы, самоуправцам, которые среди дня крадут людей из гостиницы, немедленно же дадут грандиозную, заслуженную выволочку — к полному удовлетворению коридорной. Но доктору предложение Ныяза неожиданно понравилось.
— Посмотрим, — сказала она, подсаживаясь к кровати и раскрывая свой чемоданчик. — Смеряю давление больному, прослушаю его пульс… В общем, я не возражаю, товарищи. Воздух и витамины — самое важное для него сейчас. И тишина. А эта улица слишком шумная. Уход будет обеспечен ему?
— О, самый лучший уход!
— Давление приличное. Пульс, правда, частит. А на чем собрались перевозить его? На арбе?
— Зачем, доктор, на арбе! На грузовике. Пригнали сюда грузовик из колхоза. Траву положили в кузов, очень много травы. Как на матраце поедет друг наш Володья.
— Хорошо. Разрешаю. Но с одним условием: буду навещать его раз в неделю, чтобы контролировать лечение.
— Контролируй, контролируй, — пробурчал себе под нос Ныяз, помогая дяде Абдалло завернуть безропотного Савчука в привезенный из колхоза ковер. — Лечить не можешь, так хоть контролируй, пожалуйста!
По счастью, доктор не услышала этой непочтительной воркотни. Услышал ее только Савчук, которому было сейчас все равно.
Дядя Абдалло осторожно спустился по лестнице, держа на руках больного, закутанного в ковер. Следом Ныяз нес коробку с лекарствами, и по тому, с какой гримасой нес, ясно было, что едва отъедет от гостиницы, так сразу же выбросит за борт за ненадобностью. Шествие замыкали врач и коридорная, от изумления потерявшая дар речи.
Савчука устроили в кузове на охапках травы, подле него сел заботливый Ныяз, дядя Абдалло поместился в кабине.
— Осторожнее вези! — предупредил Ныяз водителя. — Понимай, кого везешь! Володью, друга нашего, везешь! А он — бедный больной. Не гони, не тряхни! Ухабы и ямки объезжай!
Грузовик тронулся. Врач и коридорная замахали руками вслед Савчуку…
На траве было и впрямь удобно лежать. Водитель очень старался — вел машину со всей осторожностью. Над собой Савчук видел только небо, ритмично покачивающееся. Было оно ярко-голубое, весеннее, не успевшее еще выцвести от яростного летнего зноя.
Дурманящее благоухание исходило от недавно скошенной травы. Все начало покачиваться вокруг Савчука, поплыло, поплыло, но по-другому, не так, как недавно в гостинице. И мало-помалу его потянуло в сон — уже без снов, значит, в самый глубокий, освежающий и исцеляющий сон…
6. Целебная магия танца
Очнулся Савчук в кишлаке. С лязгом откинули борт грузовика и с негромкими предостерегающими возгласами внесли больного на руках в дом.
Первые дни пребывания у Ныяза Савчук помнит недостаточно отчетливо. Ему почти не давали есть, зато заставляли пить невообразимо горькие настои. Перед ним надоедливо мелькали низенькие (или сгорбленные?) тени, бормоча при этом что-то с интонациями тревоги и озабоченности. Видимо, то были старухи, родственницы хозяина дома, которые приняли на себя обязанности лекарок и сиделок.
А быть может, тени эти были по-прежнему лишь порождением измученного, истощенного усталостью мозга? На этот вопрос Савчук не в силах был ответить с полной убежденностью. Ведь шествие кочевых народов мимо его ложа возобновлялось по временам.
Наконец состоялся консилиум старух. Усевшись на полу, они перебранивались с большой энергией, но шепотом, похожим на шорох ящериц, которые взапуски бегали по стене. Кого напоминали Савчуку эти проворные, гибкие ящерицы?
Спор у ложа его то разгорался, то затихал. Все чаще повторялось имя Нодира. Кто это — Нодира? Он не мог вспомнить, как ни старался.
Наконец консилиум пришел к какому-то решению. В комнате загорелись курильницы, запахло благовониями, потом стали слышны удары бубна, глухие и редкие. Такой, наверное, пульс у великана.
Внезапно посреди комнаты Савчук увидел тоненькую девичью фигурку. Она выросла будто из-под земли и некоторое время стояла неподвижно, выпрямившись, широко раскинув руки, будто собираясь взлететь.
Так прошли две или три томительные минуты.
Пульс великана убыстрялся. Повинуясь ритмичному его аккомпанементу, руки танцовщицы задвигались — чуть заметно. Начиная от кончиков пальцев на руках, оживало с медлительной постепенностью все тело, словно бы просыпаясь. Качнулись плечи, заколебалось туловище, потом дрожь прошла сверху вниз по бедрам, затрепетали колени и послушно зашевелились пальцы маленьких босых ног.
