Искатель. 1965. Выпуск №5 - Пушкарь А. (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗
— Коммодор Прайс очень любит голос нашего Собинова. Коллекционирует записи теноров, — перевел капитан-лейтенант. И улыбнулся по-своему, добавил: — Удивлен.
У Андрея было такое торжественное лицо, будто сам собирался петь. Он поставил мембрану.
«Ах ты, черт возьми! — удивился я. И повторил про себя. — Ах ты, черт!» Вдруг встало перед глазами: Костя сидит на рундуке, вытирает со лба пот, на плече у него сквозь бинт проступает пятно крови. Сначала просто увидел, просто в который раз почувствовал, как мы далеко от дома, а потом вспомнил: здесь, в Америке, было что-то очень похожее и совсем-совсем другое: — бисеринки пота на лбу, платок в пальцах… Джон Рябинин, вот что! «Есть яхта… Я уверен, лучшая в мире жена. Иес…» «Ах ты, черт!» — замер я. Русский Собинов пел арию немецкого Фауста. Русский матрос, раненный в бою, вытирал со лба пот, а за ним вставала Россия…
Этот Матрос — живой человек, я ведь с ним говорил! Он свои ордена, чтобы не поцарапались, носит винтами наружу. Он мечтал о дальнем походе и не хотел ложиться в госпиталь, но явился туда, к «сестричкам», одетый по форме, а не как-нибудь. Он ругался с боцманом, своим лучшим другом. Они не сумели даже толком попрощаться.
Я посмотрел на Пустошного. Боцман стоял задумавшись, крупные губы подобрели. Может быть, казалось так? Нет. Я знал теперь, что бывает не только «второе дыхание» — «второе зрение» тоже. Иногда… А потом все вроде по-прежнему.
Пластинка кончилась. Прайс встал, чисто выговорил:
— Спасибо.
— Пожалуйста, — ответил Андрей.
Они ушли. А мы стояли молча и слышали, как Прайс, шагая по коридору, насвистывает арию Фауста.
Утром перебрались на корабль.
Вот это кубрик! Вдоль бортов тоже койки. Нет, отделения для постелей. С деревянными бортиками, чтобы матрацы не сползали. И каждое отделение задергивается занавесочкой. Надо же!..
Я оглянулся.
Рядом с трапом, правее от него, ослепительно белела широкая раковина умывальника. Над ней — большое зеркало. Боцман стоял, глядя на свое отражение. Заметил, что я смотрю, часто заморгал, отвернулся.
— Хоромы…
Я сделал вид, что взглянул на него случайно.
— Стол складывается, — сказал Федор. — Обе половины откидываются вниз. Видите?
Стол занимал место точно посередине кубрика, был закреплен наглухо, но, когда половины его откидывались, ходить можно было свободно. Мы уселись: я рядом с Федором, а напротив — боцман.
В кубрик спустился Андрей, за ним — кок. Гошин сразу сунулся в дверь справа от умывальника.
— Там что? — спросил из-за стола Федор.
— Камбуз, — ответил Гошин и захлопнул за собой дверь.
Андрей встал позади боцмана, отдернул занавеску, разглядывая место для постели, сказал довольный:
— А над головой лампочка… Сервис!
Пустошный повернул голову:
— Зачем?
— Для индивидуального пользования. Не спится — вруби свет, задернись и читай. Другим мешать не будешь.
— Хоромы, — сказал боцман, отворачиваясь.
Федор хотел зевнуть и передумал.
— Деревянный корабль — хорошее дело, а?
Пустошный молчал.
— Здесь чище, — сказал я.
Даже не посмотрел…
А ведь ему известно, как на железном корабле чистоту наводить — всюду солярка. Я драил железную палубу, знаю. Сначала окатываешь ее из шланга или из ведра, потом швабришь. Измучаешься, пока всю копоть, всю эту истоптанную солярку вылижешь, — и опять смазочка той же соляркой, чтобы нигде не ржавело. Какая уж здесь чистота!
На камбузе Гошин гремел какой-то посудой.
— А деревянная палуба — совсем другое дело, — сказал я. — Ее окатил, резиной покрепче продраил, согнав воду, насухо — и правда, «яичный желток»!
Боцман молчал.
— Только конопатка между досочками темнеет, но так даже красивее.
— Чего, чего?
«Ничего! — ответил я про себя. — Красивее. Видно, что дерево, чисто… Кубрики тоже не сравнить. Одно дело жить в железной коробке. Ночью случайно ногу голую высунешь из-под одеяла, дотронешься до борта — брр! — попробуй после этого согрейся. Другое дело, когда кругом дерево. И такая отделка, как на этом американском катере. Кают-компания, а не кубрик!»
— Нам нужно много кораблей, — глядя на меня в упор, сказал боцман. — Понятно?
Я кивнул:
— А то нет!
— Железные-то корабли клепать быстрее, чем такие строить, понятно? Вот мы и клепаем. И правильно делаем. Нам не занавесочки нужны, а чтобы корабль мореходный был, ходил с приличной скоростью и вооружение имел хорошее.
— Ну, это ты брось, боцман! — сказал Андрей. — Что, здесь вооружение плохое?
Мы все изучали это вооружение: реактивную установку на носу, потом «бофорс» — сорокамиллиметровый полуавтомат, что стоит чуть позади, ближе к рубке, и два крупнокалиберных пулемета «эрликон». Они установлены за рубкой, на специальной площадке «барбете». Глубинные бомбы, конечно… Вооружение хорошее — чего там! Я встретился глазами с Федором, понял: боцман в чем-то все-таки прав. Пожал плечами.
Андрей усмехнулся, сел за стол рядом с Пустошным.
— Никто не спорит, что железные корабли строить быстрее. А если бытовые условия хорошие, разве не приятно?
— Бытовые… Я эти занавесочки-то сниму. По тревоге выскакивать — запутаетесь, — сказал боцман, оглаживая широкой ладонью поверхность стола.
Доска была желтоватая, полированная.
— Ножом не скоблить, понятно?
«А сам доволен, — думал я, глядя на него. — Еще даст нам жизни с приборками. Особенно мне, юнге… Дипломат! В чем-то он все-таки прав!» Дело было тут даже не в споре, какой, кубрик лучше, совсем не в этом. Что-то он, боцман, знал мне неизвестное.
Стрельбы кончились. Я не пошел в радиорубку — решил посмотреть, как будут вылавливать ящик. Это был самый обыкновенный ящик из-под консервов, довольно большой, крепкий. Мы такую тару использовали вместо плавучих мишеней: их у нас не было. И снарядов на отработку стрельб американцы давали нам строго определенное количество, только на день — не разгуляешься. В этот раз на один ящик и не хватило. Решили его выловить.
Катер уже сбавил ход, вода за бортом шуметь перестала. Она только всхлипывала, отлепляясь от обшивки, когда корабль медленно переваливался с борта на борт. Океан был спокоен, дышал глубоко, ровно и почти незаметно — как спящий. Но даже в мертвый штиль, если ход сбавлен, всегда покачивает. Палуба слегка парила — ее недавно окатили из ведра. Было жарко и одновременно свежо.
Боцман стоял у края борта. Я видел, как он надвинул пониже на лоб фуражку и поднял в руке длинный отпорный крюк. Чехол на его фуражке был чисто-белый и роба тоже — стиранная-перестиранная, синел только воротник на спине. Но океан впереди посверкивал на солнце, а стоило чуть сощуриться, фигура боцмана начинала казаться темной, а отпорный крюк — гарпуном. Двигатели работали «самым малым», можно было постараться не слышать их и, совсем сощурясь, представить себе даже, что ветер шумит в парусах, что поскрипывают высокие мачты… на корабле, который идет, например, к Острову сокровищ. Океан ведь такой же, как и в те времена, каким всегда он был, вечно…
Я стоял и щурился. Смаковал те редкие на службе минуты, когда, не занятый ни вахтой, ни авралом, ни построением, остаешься наедине с самим собой и думаешь, о чем хочешь, и представляешь себе что в голову взбредет.
А боцман тогда кто — Джон Сильвер? Чепуха…
Нет, ничего у меня не получалось: океан был все тот же, но я, как ни щурился, смотрел на него своими глазами и — хотел этого или нет — думал о своем.
Собинова тоже знают на всей земле. Но не всякий его слушал, как я. В этом смысле юнге Джиму из «Острова сокровищ» до меня далеко. А легко у него все выходило: сразу стал на корабле самым нужным, сразу подвиги!..
На политбеседах в Школе юнг говорили: «Вольетесь в дружный матросский коллектив». Слово-то какое, «вольетесь»! Как будто само собой получается. Вот если бы служил эти месяцы на корабле, был в деле! А так что? Учились…
