Время крови - Ветер Андрей (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
– А чтобы не по случаю чьей-то смерти? – не унималась Маша. – Такие праздники случаются?
– Бега, – сразу ответил Иван, – пожалуй, нет ничего более весёлого, чем бега.
– Это состязания?
– Да, зимние. Устроитель бегов рассылает приглашения соседям. На шесте вывешивается приз. Бегают по кругу до тех пор, покуда не начнут валиться от усталости. Победителем считается самый выносливый… Много у Чукоч всяких состязаний. Такие развлечения им очень по сердцу. Они и наперегонки на нартах носятся, и по мишеням из луков стрелы пускают… Думаю, что вам что-нибудь удастся повидать. Скоро мимо Раскольной пройдут пастухи, прогонят свои стада, наверняка остановятся ненадолго поблизости. Но долго не пробудут здесь, так как оленье стадо не стоит на месте, олени находятся летом в постоянном движении из-за того, что их кусает мошкара…
– Иван! – донеслось снизу. Все обернулись на голос, звал Григорий. – Спустись ко мне, потолковать надо.
– Кажется, он чем-то озабочен, – сказал Алексей. Иван пожал плечами.
– А что вчера произошло между ним и подпоручиком Тяжловым? – спросила Маша.
– Вздор, какой-то вздор. Тяжлов постоянно домогается драки, – следопыт остановился и развёл руками, – такой уж он человек.
– Вы недолюбливаете его?
– Господина подпоручика? Почему ж недолюбливаю? У меня нет причин для этого. А что до его дурного характера, так я и похуже людей встречал.
– Скажите, сударь, как по-вашему, они будут драться? – Голос Алексея дрогнул. – Здесь это принято?
– Разве что на ножах, – ответил Иван после недолгого колебания. – Но тут Вадим Семёныч не потягается с Григорием, ловкости не хватит. Вот если он за шпагу возьмётся, тогда ему не найдётся равных. Но шпага в Раскольной не в почёте, казаки предпочитают дубины или пики, а лучше всего кулаки… Вы уж извините меня, Марья Андреевна, я должен идти.
Следопыт кивнул и быстро пошёл вниз, легко переступая по деревянным ступеням. Алексей Сафонов не без зависти проводил взглядом ладную фигуру Ивана, одетую без всякого шика, почти бедно, но всё же выглядевшую на удивление изящно. Украдкой посмотрев на сестру, мол, не догадалась ли она о его мыслях, он снова перевёл взгляд на Ивана и признался себе, что испытал вдруг нечто похожее на зависть к этому дикому обитателю крепости. Иван остановился перед Григорием.
– Ты звал?
– Вишь ты, какое дело складывается, Ваня, – заговорил казак, – надумал я уйти ненадолго. Не хочется мне, чтобы неприятности случились.
– Ты не про Тяжлова ли говоришь?
– Про него, чертяку прилизанную, про него, про его барское отродье, – ответил Григорий. – Думаю, что надобно мне на пару деньков уйти, чтобы он поостыл маленько, а то ходит, глазами рыскает, того гляди с кулаками бросится… Схожу в горы, поохочусь. Вернусь – поедим козлятины. Господин подпоручик, ясно дело, обиду не забудет, но охладится, зубищами щёлкать перестанет.
– Может, ты и прав. Нечего зря кровь мутить, – согласился Копыто.
– Не хочешь со мной?
– Нет, Гриша, меня Гаврилыч просил последить за дикими, чтобы не натворили чего по горячим следам. Ты же знаешь их: договориться о мире – одно, а соблюдать его – совсем другое дело.
– Оно, конечно, верно…
– Вижу, ты хоть и надумал идти, но не очень-то хочешь.
– Тоскливо мне, Ваня, ой как тоскливо… Любить очень хочется… – едва слышно сказал Григорий.
– Любить? – Копыто посмотрел сквозь него, словно не понял, о чём шла речь, и пытался увидеть это самое «любить» в пространстве. Затем сфокусировал взгляд на товарище и переспросил: – Любить? Да-с…
Охота
Григорий остановился, с наслаждением втягивая холодный воздух. Впереди виднелись в горном тумане каменистые пики – гольцы, постоянная обитель чукотского снежного барана. Северный склон, по которому взбирался казак, был ещё изрядно заснежен, хотя с ветвей лиственниц снег уже осыпался, и зелёный кедровый стланик почти всюду вылез из-под белого покрывала. Глядя на горы, Григорий подумал, что было бы здорово показать Марье Андреевне, как мохнатые кедровые лапы, с осени похороненные, вдруг начинают с шумом распрямляться, как пружины, швыряя к солнцу ослепительные крупицы подтаявшего снега. «Теперь уж поздно, – размышлял он, – зелень уж вся выперла. Через несколько дней тут не пройти будет». Весна на Чукотке развивается бурно, торопится жить, ибо лето скоротечно и непостоянно.
Григорий обернулся и посмотрел на Раскольную. Крепость выглядела крохотным квадратиком посреди холмов. Вокруг двигались чёрные точки – люди, олени, байдары на воде. Он неторопливо двинулся вперёд. Ему оставалось пройти совсем немного до вершины горы, там начинался спуск, оттуда крепость не была видна.
Над головой низко пролетели гуси.
Внезапно он увидел впереди неподвижного медведя, лежавшего на спине с задранными кверху лапами. Вся кожа на медвежьих боках была сорвана до мяса, а на лапах висела мохнатыми чёрными лентами. Медведь, точнее говоря, медведица была мертва. Вокруг неё на земле валялись клочья шерсти и вырванные куски потемневшего на солнце мяса.
Григорий взял ружьё на изготовку. Он прекрасно знал, что здесь произошло, – видел такие вещи пару раз: иногда старый медведь убивает свою жену-медведицу из-за ревности. Бывалые охотники рассказывали, что медведь, если медведица погуляла с другим самцом, сразу обнаруживает это и тогда убивает её и разрывает шкуру медведицы именно вот так – лентами.
Казак осмотрелся. Свежих следов самца поблизости не было. «Вот бы показать эту картину Марье Андреевне, – подумал Григорий, – то-то она подивилась бы». Он вздохнул и побрёл дальше, не переставая озираться. Пройдя ещё немного, он присел на поваленный ствол лиственницы и запрокинул голову к небу.
«А вот если бы сюда сейчас Марью Андреевну, – размышлял он, – не для того, чтобы задранную медведицу показать, не для знакомства со всей здешней красотой, а просто так… Просто, чтобы рядом была… чтобы мы вдвоём, только вдвоём… Вот коли бы так случилось, то как бы я повёл себя? Устоял бы? Не переступил бы через совесть? Ведь нравится она мне смертельно, никогда такого со мной не бывало. Едва глаза прикрою, так вижу её лицо… Хочу эту женщину, здорово хочу, нестерпимо хочу… и оттого мне тошно… Что же делать мне? Хорошо, что не случится никогда такого, чтобы мы с ней наедине остались. Нет, не сдержался бы я… Не понимаю, что со мной творится. Откуда этот недуг нагрянул?.. Удивительная штука – жизнь. Мечусь, страдаю, жажду чего-то. А что искать-то? Вот оно, самое главное – тайга, горы, голубое небо. Разве ж этого мало? Разве не за этим я пришёл сюда издалека? Разве нужно что-то ещё помимо этого? Да и есть ли что-то ещё? И вот я повстречал женщину, почти ещё совсем девчонку, и сердце моё впало в беспокойство… Что мне надо? Зачем думаю о ней постоянно? Не о женитьбе ж я помышляю… Неужто тело её меня свело с ума? Но ведь не видел я её тела… Если бы тело… Так ведь я любую дикую из здешних могу купить на день и на ночь. Зачем же связываться мне с Марьей Андреевной?.. А какие у неё глаза… Глупо всё это, мальчишество какое-то паршивое… Хотел ты воли, брат, вот и получай её, а про девицу эту думать забудь! Не пара ты ей, барышне оттуда. Не пара! Ты выбрал своё место под солнцем, нашёл его на краю света, вот и довольствуйся тем, что выбрал по доброй воле. И не пытайся охотиться за Марьей Андреевной, она тебе не добыча…»
Григорий почувствовал, как в груди у него всё сжалось, щиплющие комочки пробежали по спине. Он зачерпнул рукой мокрого снега и обтёр им лицо, но холодное прикосновение не взбодрило его и не отогнало возникший в воображении облик Маши.
– Ох, горе, горюшко! – закричал казак во всё горло и упал спиной в кустарник, стискивая кулаки с такой силой, будто желал раздавить терзавшее его чувство неодолимой любви.
Вчера он слукавил, разговаривая с Иваном: он покинул Раскольную, конечно, не ради охоты и не ради того, чтобы дать Тяжлову возможность успокоиться. Подпоручик Тяжлов был злопамятен, как самый коварный демон, и Григорий прекрасно знал об этом. Никакие два-три дня не могли исправить сложившуюся ситуацию в лучшую сторону. Григорий ушёл из-за Маши, из-за неё же он не расправился с Тяжловым на месте.
