Пылающий лес - Кервуд Джеймс Оливер (читать книги полностью TXT) 📗
Она не знала, о чем он задумался. В его голосе, думалось ему, ничто могло его выдать. Он был уверен, что она не подозревала о происходившей в нем борьбе. Она улыбалась ему глазами, шила, считала стежки и болтала с ним, точно с другом Сен-Пьера. Рассказывала ему, как Сен-Пьер построил судно, самое большое из всех плававших по этой реке, построил из одного сухого кедра, потому-то оно и держалось на воде, словно перышко. Рассказывала, как Сен-Пьер привез из Эдмонтона пианино и как спас его от падения в воду, выдержав всю его тяжесть на своих плечах, когда они чуть не напоролись на опасные пороги.
— Сен-Пьер очень сильный, — сказала она с ноткой гордости. И прибавила потом: — Иногда прямо захватывает дух, когда он поднимает меня на руках.
Этими словами она полоснула его словно ножом. Он ясно представил себе, как это слабое прелестное существо почти задыхалось в могучих объятиях Сен-Пьера. На одно безумное мгновение он увидел это с такой поразительной живостью, как если бы это происходило перед ним здесь, сейчас, на залитой солнцем палубе судна. Он повернулся лицом к далекому берегу, где дикая природа словно уходила в бесконечность. Какое это было великолепие, это зеленое море сосен, елей и кедров, а над ним, словно серебряная пена, верхушки тополей и берез, еще же дальше — сторожевые горные вершины, прозрачные в пронизанном солнцем тумане, словно часовые у входа в лежащую за ними страну. Всего четыре дня тому назад Карриган стремился пробраться в этот загадочный край. Он жаждал проникнуть в тайны этих безлюдных мест, жаждал молчаливого простора этих равнин, на которые еще не ступала нога человека. И каким же глупцом он был! Об этом ему шептали далекие, любимые им леса, а следом за ними повторяла река, что леса, конечно, правы. Она лениво несла свои волны, словно набираясь сил перед тем грохотом и плеском, с которыми понесется по ближайшим порогам; в своем безмятежном спокойствии она пела нежную и тихую песнь глубоких и медленных вод. Эта песнь говорила Дэвиду все о том же, что он был глупцом. И снова его неудержимо потянуло к этим пустынным берегам.
Он взглянул на гребцов в двух Йоркских лодках, затем на другой конец судна и, наконец, на жену Сен-Пьера. И она смотрела на дикий берег, опять напомнив ему готовую к полету птицу.
— Мне хотелось бы туда, в эти горы! — сказала она, не глядя на него. — Забраться туда далеко-далеко!
— И мне… мне тоже хотелось бы уйти туда вместе с вами.
— Вы любите все это, мсье? — спросила она.
— Да, мадам.
— Почему же «мадам», когда я разрешила вам звать меня Мари-Анной?
— Потому что вы сами зовете меня «мсье».
— Но вы… вы не разрешали мне…
— Я делаю это теперь! — быстро прервал он ее.
— Благодарю! Удивительно, почему вы раньше не ответили мне такою же любезностью? — тихонько засмеялась она. — Мне не нравится «мсье». Я буду звать вас Дэвидом.
Она неожиданно встала, положив свое шитье в корзинку.
— Я совсем позабыла. Вам же надо пообедать, мсье, я хочу сказать, Дэвид. На некоторое время мне придется стать кухаркой, потому что я намерена испечь вам пирог.
Дверь за ней захлопнулась. Громкие голоса в Йоркских лодках и ответные крики Бэтиза с кормы заставили Карригана выйти на открытую палубу. Судно причаливало к берегу, и метис так работал багром, словно в его могучих руках находилась паровая машина. Еще несколько ударов, и гребцы с голыми до колен ногами, спрыгнув на отмель, принялись тянуть за канат. Дэвид посмотрел на часы. Было десять. Никогда еще время не проходило для него так быстро, как в это утро на палубе.
Ему так захотелось почувствовать под ногами твердую землю, что, не дожидаясь Бэтиза, перекидывавшего с палубы на берег длинную доску, он одним прыжком очутился на мягком песке. Жена Сен-Пьера дала ему свободу, а потому он взглянул на Бэтиза, желая узнать, какое впечатление произведет на метиса его поступок. Но Бэтиз с угрюмо-каменным лицом не издал ни звука, только в глазах у него сверкнул глубокий и опасный огонек, когда он взглянул на Карригана. В этом взгляде были подозрение, предостережение и смертельная угроза, если задумано бегство. Дэвид кивнул головою. Он понял. Несмотря на доверие жены Сен-Пьера, Бэтиз не верил ему. И когда Дэвид проходил мимо других гребцов, все лица обратились к нему, и во всех этих спокойных и пристально смотревших глазах он увидел то же подозрение и предостережение, ту же невысказанную угрозу, то же напоминание о том, что неизбежно случится, если он не сдержит данного Мари-Анне слова. Никогда еще, ни на одном судне, не приходилось ему видеть таких молодцов. Это не было то разноплеменное сборище, какое встречается в южных краях. Стройные, высокие, прекрасно сложенные, мускулистые — настоящие мореплаватели прошлых столетий, и все молодые, как на подбор. Кто были постарше, уехали за Сен-Пьером. Карриган понял и причину. Ведь среди этих двенадцати человек не было ни одного, кто не мог бы его обогнать, кто не настиг бы его в лесу, кто не отрезал бы ему дорогу, вздумай он только спастись бегством.
Проходя мимо них, он остановился и оглянулся на судно, на носу которого стояла Мари-Анна и тоже на него глядела. Даже на таком расстоянии он разглядел на лице ее тревогу. Она не улыбнулась, когда он замахал ей шляпой, а только слегка кивнула головой. Тогда он повернулся и через некоторое время углубился в зеленую чащу, начинающуюся в пятидесяти шагах от реки. И как только он очутился в сумраке, куда никогда не проникало солнце и где мягкий мох поддавался под его ногами, в нем разом проснулась вся его жизнерадостность. Точно в огромном безмолвном храме шел он под густой тенью закрывавших небо сосен и кедров; наконец вышел к пригорку, где среди вечной зелени мелькали своей листвой березы и тополя. У пригорка звучал невидимый хор голосов, тихое чириканье робких зябликов, песнь спрятавшихся малиновок, перебранка далеких соек. Шагах в двенадцати от него с треском прошел дикобраз. Затем он вышел на дорожку, выбитую в холодной сырой земле копытами оленей. За полмили от судна он уселся на полусгнивший пень и принялся набивать трубку, прислушиваясь ко всем звукам этой жизни, которую он так любил.
И вдруг появилось странное чувство, что он не один и на него смотрят чьи-то глаза, не принадлежащие животным или птицам. Это чувство все крепло в нем. Его словно касался этот взгляд, устремленный на него из темной чащи, стерегший каждое его движение, неотступно за ним следовавший. И тотчас от этого невидимого присутствия обострились все его инстинкты охотника за людьми.
Он начал замечать перемену в голосах некоторых птиц. В ста ярдах от него сойка, самая болтливая из всех лесных обитателей, издала какую-то новую пронзительную ноту. С другой стороны, в густой чаще тополей и елей, резко оборвала свою песнь малиновка. Он услышал взволнованное «пью-пью-пью» испуганного маленького зяблика, предупреждавшего о непрошенном нарушителе покоя у его гнезда. Тогда он встал, мягко посмеиваясь и уминая пальцем табак в своей трубке. Жанна-Мари-Анна Булэн могла верить в него, но Бэтиз и другие ее воинственные слуги желали по-своему укрепить свою веру.
Время близилось к полудню, когда он повернул назад, но только возвращался уже не по оленьей тропинке. Он умышленно направился туда, где был гуще мох, а земля еще сырее и мягче. И пять раз ему встретились следы мокасин.
Бэтиз, засучив рукава, скреб палубу, когда Дэвид поднялся по трапу на судно.
— Здесь водятся олени, но боюсь, что помешал вашим охотникам, — с усмешкой сказал Карриган метису. — Очень они у вас неуклюжие, такие неловкие, что даже птицы их выдают. Боюсь, что придется нам завтра остаться без свежего мяса.
Конкомбр Бэтиз посмотрел на него, словно оглушенный ударом, и молча пропустил Дэвида на переднюю палубу. Сидевшая под тентом Мари-Анна воскликнула с радостным облегчением:
— Я рада, что вы вернулись, мсье Дэвид!
— Также и я, мадам! — ответил он. — Я думаю, что лесные прогулки не подходят для моего здоровья.
Он чувствовал, как от соприкосновения с землей к нему вернулась изрядная часть его прежней силы. Вдвоем они уселись за обед и Мари-Анна снова звала его Дэвидом, ему же было легче теперь звать ее Мари-Анной и смотреть ей в глаза, не боясь, что он обманывает самого себя. Почти весь день он провел с ней и непринужденно рассказывал ей о своих приключениях на Севере, о том, как весь он телом и душой ушел в северный край и надеялся в нем умереть, когда придет его время. Ее глаза блестели, когда она слушала его; затем она в свою очередь рассказала ему, как прожила два года в Монреале и Квебеке, и как тосковала там по родине, и как обрадовалась потом, вернувшись в свои леса. Казалось, они совсем забыли на время о Сен-Пьере. По крайней мере, они не упоминали о нем ни словом. Дважды показывался калека Андрэ, но имя Роджера Одемара не было произнесено. Мельком она рассказала ему и о заветном рае Булэнов, там, далеко, за Большим Медведем, в незанесенной на карту пустыне Йеллоунайф, о большом бревенчатом замке, который был ее родным домом.
