Трое в лодке, не считая собаки. Трое на четырех колесах (сборник) - - (библиотека электронных книг .txt) 📗
Вы никогда не слыхали Гарриса поющим комические куплеты? Иначе вы поняли бы, какую услугу я оказал человечеству. Гаррис твердо убежден, что умеет петь комические куплеты: те же из его знакомых, которым привелось слышать его, столь же твердо убеждены, что он не умеет их петь и никогда не научится и что не следовало бы позволять ему даже и пытаться.
Если Гаррис на вечере и его спросят, поет ли он, он отвечает: «Да, знаете ли, комическую песенку я спеть не прочь», и говорит это тоном, дающим понять, что такого рода вещи, во всяком случае, он исполняет так, что стоит услыхать его раз и умереть.
– Ах, вот это прелестно! – говорит хозяйка дома. – Спойте, пожалуйста, мистер Гаррис. И Гаррис встает и направляется к роялю, с веселой готовностью великодушного человека, собирающегося что-то кому-то подарить.
– А теперь, прошу тишины, – говорит хозяйка, поглядывая вокруг, – мистер Гаррис споет комические куплеты.
– Вот это приятно! – бормочут гости и спешат в комнаты из оранжерей, и бегут вверх по лестнице, и собирают друг друга по всему дому, и теснятся в гостиной, и садятся вокруг, заранее предвкушая удовольствие. Тогда Гаррис начинает.
Положим, для комического пения не требуется большого голоса. Вы не станете также ожидать ни правильной фразировки, ни вокализации. Вы не взыщете, если певец вдруг заметит, что взял слишком высокую ноту, и поспешит спуститься. Вы не следите в его исполнении за ритмом. Вы охотно извиняете его, если он заберется на два такта вперед от аккомпанемента и остановится на средине фразы, чтобы посовещаться с аккомпаниатором. Но вы, без всякого сомнения, вправе рассчитывать на слова.
Вы не считаетесь с тем, что исполнитель не помнит больше трех первых стихов первого куплета, которые повторяет без конца, пока не настанет очередь вступать хору. Вы не готовитесь к тому, что он прервет пение на половине стиха и начнет хихикать, говоря, что это очень смешно, но хоть убейте его, если он может припомнить продолжение, после чего он старается сам придумать конец, а потом, внезапно его припомнив, когда находится уже в совершенно другом месте песни, прерывает пение без слова предупреждения и тут же преподносит вам пропущенное. Вы не… да нет, я лучше представлю вам образец комического пения Гарриса, и вы составите себе о нем собственное мнение.
Гаррис (стоя перед роялем и обращаясь к выжидающей толпе). Боюсь, что это очень старая штука, знаете ли. Вероятно, она всем вам известна. Но это единственное, что я знаю. Это песенка судьи из «Передника» – нет, я не хочу сказать из «Передника» – я хочу сказать, ну, вы знаете, что я хочу сказать, я про ту другую штуку, знаете ли. Вы все будете мне подпевать.
Шепот удовольствия и нетерпения охотников участвовать в хоре. Блестящее исполнение вступления к песенке Судьи из «Суда присяжных» нервным аккомпаниатором. Пора вступать Гаррису. Он этого не замечает. Нервный аккомпаниатор начинает вступление заново. Тут как раз и Гаррис спохватывается и выпаливает две первые строчки песенки Первого Лорда из «Передника». Нервный аккомпаниатор пытается продолжать вступление, отказывается от этого намерения и старается аккомпанировать Гаррису песенку Судьи из «Суда присяжных» {38}, но убеждается, что ничего не выходит, старается припомнить, что он делает и где находится, чувствует, что рассудок изменяет ему, и останавливается.
Гаррис (с благожелательным поощрением). Да превосходно же! Право, вы превосходно справляетесь – продолжайте.
Нервный аккомпаниатор. Боюсь, что вышла ошибка. Вы что поете?
Гаррис (живо). Да песню Судьи из «Суда присяжных». Разве вы ее не знаете?
Кто-нибудь из приятелей Гарриса (из заднего угла комнаты). Вовсе нет, тупая башка, ты поешь песню Адмирала из «Передника».
Долгий спор между Гаррисом и приятелем Гарриса относительно того, что он на самом деле поет. Приятель под конец заявляет, что безразлично, что бы Гаррис ни пел, лишь бы продолжал и допел до конца, и Гаррис, очевидно, терзаясь сознанием обиды, просит аккомпаниатора играть. Пианист вследствие этого исполняет вступление к песенке Адмирала, и Гаррис, дождавшись того, что ему кажется подходящим моментом, начинает.
Гаррис. Был молод я, хотел Судьею быть…
Общий взрыв хохота, принятый Гаррисом за комплимент. Аккомпаниатор, вспомнив о жене и детях, отказывается от неравной борьбы и отступает; место его занимает человек с более крепкими нервами.
Новый аккомпаниатор (одобрительно). А ну-ка, старина, затягивайте, а я подхвачу. К черту вступление.
Гаррис (медленно проникаясь настоящим положением вещей). Ах ты, штука какая! Виноват. Ну да понятное дело – я спутал обе вещи. Это Дженкинс сбил меня, знаете ли. Ну, я готов. (Поет; голос его звучит словно из погреба и напоминает первые тихие предостережения приближающегося землетрясения.)
(В сторону аккомпаниатора.) Слишком низко, старина, давайте повторим еще раз, если вам все равно. (Повторяет два первых стиха, на этот раз высоким фальцетом. Аудитория чрезвычайно поражена. Нервная старушка около камина начинает плакать, и приходится ее вывести. Продолжает.)
Нет, нет…
Да провались оно совсем! – виноват – смешно, никак не могу вспомнить этой строчки.
Ну да все равно, перейдем к хору, и рискнем как-нибудь:
А теперь хор – понимаете, вы повторяете две последние строчки.
Всеобщий хор
И Гаррис никогда не замечает, какого осла изображает из себя и как надоедает целой куче людей, не сделавших ему зла. Он чистосердечно убежден, что доставил им большое удовольствие, и обещает спеть еще что-нибудь после ужина.
По поводу комических куплетов и вечеров мне припоминается довольно любопытный случай, которого я был свидетелем и которому, как мне кажется, следует быть отмеченным на этих страницах, ибо он бросает много света на внутреннюю, умственную работу человеческой природы вообще.
Как-то собралось светское и высококультурное общество. Мы были одеты в лучшие свои костюмы, красиво выражались и чувствовали себя вполне счастливыми, – все, за исключением двух только что возвратившихся из Германии студентов, заурядных малых, казавшихся беспокойными и недовольными, словно предложенное им развлечение было для них слишком пресным. В сущности говоря, мы были чересчур умны для них. Наша блестящая, но изысканная беседа, наши вкусы высшего разряда были им недоступны. Они были не на своем месте среди нас. Им, собственно, никогда бы и не следовало тут находиться. Позднее все с этим согласились.
Мы играли отрывки из старых немецких мастеров. Толковали о философии и этике. Флиртовали с изящным достоинством. Даже острили – необычайно тонко.
Кто-то прочел после ужина французское стихотворение, и мы нашли его прекрасным; а потом одна из дам пропела сентиментальную балладу по-испански, и некоторые из нас прослезились, до того она была трогательна.
