Кто там стучится в дверь? - Кикнадзе Александр Васильевич (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗

День заполнен с утра до позднего вечера. Мы понимаем: предстоит пройти курс не за одну, а за две жизни, пусть немного громко сказано, но это так! Один курс за себя. Другой — куда более сложный — за того, кем готовимся стать. Знать не просто два языка и две страны — познать второй способ мышления, привыкнуть к новым измерениям, новым жизненным целям и ценностям. Убедить себя, что эти чужие ценности и цели теперь твои, пусть на срок, но твои; если ты будешь это только изображать, если будешь играть роль, имеешь куда больше шансов провалиться.

Вчера полдня провел как приготовишка. Учусь писать цифры. Думал раньше, что во всем мире арабская семерка — это арабская семерка. Как и пятерка и тройка. Но оказывается, немцы пишут их немного по-своему. Совсем небольшое отличие, но есть. И я должен забыть, как писал раньше. Показал Рустамбеков. Неторопливо и обстоятельно. Он все делает обстоятельно. И хочет, чтобы мы научились и этому умению. Понятия «умение» и «обстоятельность» тоже имеют свой национальный оттенок. Немецкое умение, насколько я понимаю, есть искусство делать дело достойно, без суеты и лишних слов.

Семерка — горизонтальная линия и под острым углом слегка изогнутая линия вниз. Никакой поперечной черточки. Линия, идущая от перекладины, чуть утолщается книзу. Время от времени, задумавшись о чем-то, я ставлю по привычке черточку. Тогда беру чистый листок и начинаю снова.

Изучаю обычаи, порядки и нравы Германии, невольно обращаю внимание на то, что «имеет там преимущество», иными словами на то, чему совсем не грех поучиться.

У меня появляется чисто профессиональное желание делать все как следует. Это не значит, что я собираюсь стать правильным человеком, правильным во всем: мыслях, поступках, делах. По-моему, нет ничего скучнее, чем такой вот правильный человек, который задался целью «изжить все собственные недостатки». На новой своей работе ты просто ни к чему не будешь годным, если вместе с «отрицательными качествами» потеряешь частицу своего «я».

Я должен научится писать без ручки, чернил и бумаги, хранить все это в памяти и при необходимости уметь читать «написанное». Я хочу, чтобы моя работа, моя профессия, мои задания, которые я буду получать в будущем, чтобы все это служило не разъединению, не вражде, не войне с Германией, чтобы я смог сделать то немногое, что мне будет дано, для сближения с этой прекрасной страной и ее народом. Верю, что фашизм — как кошмарный сон, когда опутаны ноги, руки, мысли, и что этот сон пройдет... Скоро ли? При жизни ли моей?

Сон — это одно мгновение, которое кажется растянутым на много часов (так говорит Назим Керимович, ему надо верить, но я не знаю, как и кому удалось проверить это утверждение). А ведь и жизнь человеческая — это тоже нечто мгновенное. Сколько имею в своем распоряжении лет, пока не одряхлеет мой ум и не состарится тело? Лет тридцать, от силы сорок. У людей моей будущей профессии срок не слишком долог: живут под напряжением. К нему привыкаешь, его не чувствуешь, а потом, рано или поздно, приходит пора платить по счету. Это если не происходит каких-либо других обстоятельств, сокращающих вышеназванный срок.

Тридцать или сорок лет. Но ведь это и чертовски много, если у человека есть цель и если он полон желаний достичь ее.

Аккуратно выписываю цифры.

Пришел черед тройки. Наверху спиралька и далее обычная полуокружность; главное — научиться выписывать спиральку и не забывать, что нижняя часть цифры должна быть больше верхней. Сегодня я напишу триста тридцать три тройки. Мое домашнее задание — написать «квантум сатис», сколько сочтется необходимым. Я мог бы вполне написать сотню, полторы. Но я теперь удивительно прилежный ученик. Мне иногда кажется, что это не я, а кто-то другой такой прилежненький ученик, готовый ежедневно перевыполнять свои задания и рапортовать о том самому себе.

Самому себе... Не исключено, что я окажусь в условиях, когда на какой-то срок это будет единственно допустимая форма рапорта.

Я отвлекаюсь от тройки, которая, сказать честно, порядком мне надоела, чтобы представить себе, как я должен буду вести себя  т а м, в какой-либо компании или на собрании (ведь и у них бывают собрания, правда, наверно, не такие частые). Насколько буду естествен? Насколько приучен, насколько способен вести спор? Тут важны не просто слова. Важна интонация. Важно выражение. И от того, как поведут себя руки, тоже кое-что зависит. Ловлю себя на том, что не умею улыбаться, нет у меня этой «располагающей улыбки».

Нам рассказывают, как они ведут банковские дела, как пользоваться чековой книжкой. Предупредили — никогда никому не предлагать, даже самому близкому другу, денег в долг, пока тебя не попросят. Как вести себя в банке, в конторе, в ресторане.

Под свежим впечатлением об услышанном я пригласил новую знакомую Веронику Струнцову провести вечер в ресторане Нагорного парка культуры и отдыха. Почему-то никогда так не ждал увольнительной, как в эти три дня.

Мы сели за столик, официантка довольно быстро оценила нас наметанным взглядом и, когда мы заказали скромный ужин — два беф-строганова, сыр, мороженое и лимонад, спросила удивленно и осуждающе:

— А пить ничего не будем?

— Почему не будем? Даже с большим удовольствием, — сказала Вероника, взяла в руки меню и сделала вид, что выбирает.

Толстогубая официантка расплылась в улыбке:

— А то есть такие, которые приходят время провести в ресторане.

— А мы и пришли провести время, — не совсем кстати произнес я.

Я был в штатском. Официантка посмотрела на меня так, что я понял: она с первого взгляда отнесла меня к тому порочному кругу молодых людей, которые привыкли экономить на любимых. Ведут в ресторан, заказывают одно блюдо и бутылку минеральной, а потом говорят близким: «Мы вчера ходили с такой-то в ресторан, славно провели время».

Официантка стояла ко мне боком, я видел ее засаленный передник, и мне почему-то захотелось уйти. Вовсе не потому, что сейчас Вероника могла заказать нечто такое, на что у меня не хватит денег, просто чувствовал, что у меня начинает портиться настроение, и, если бы я не учился воспитывать в себе выдержку, приветливость и прочая и прочая, я бы просто сказал Веронике: «Давай-ка поищем что-нибудь другое». Официантка превратилась в ожидание.

Вероника неторопливо скользила глазами по строчкам; официантка решила помочь ей:

— Есть шампанское, коньяк, портвейн...

— Принесите нам, пожалуйста...

Официантка поднесла карандашик к блокноту и замерла.

— Еще одну бутылку лимонада, пожалуйста, только похолоднее.

— Пошли бы в столовку лучше. Чего зря место в ресторане занимать? У меня план, да и время такое, скоро начнет клиент подходить.

Вероника приветливо улыбнулась и сказала, как лучшей подруге:

— Зачем же, милая, нам уходить? Нам и здесь хорошо.

Я заставил себя улыбнуться. Постарался изобразить приветливую улыбку. Я возвышался в своих глазах. Понимал, что способен владеть собой и что искусство самообладания постигаю не зря.

Вспомнил приличествующее случаю высказывание моего любимого Вальтера Скотта:

Сейчас я действительно испытывал блаженное состояние душевного покоя, ибо понимал, что «пожертвовал своими страстями» и не сказал официантке тех слов, которых она заслуживала.

Мы долго гуляли с Вероникой. Смотрели на город, казавшийся мне самым красивым в мире. Я рассказывал Веронике о Кандалинцеве. И об отце рассказывал тоже. В первый раз рассказывал об отце.

Рустамбеков спросил, какие качества кажутся нам противопоказанными для разведчика.

Канделаки ответил, не дав себе труда подумать: «Жадность». В его представлении жадность — это и скупость, и расчетливость, и способность так растянуть деньги, избегая вечеринок, чтобы их хватило до конца месяца. Если что-нибудь получает из дому, сразу выкладывает на стол. Он не создан для службы за кордоном: слишком живучи в нем дедовские нравы и обычаи, чтобы можно было посылать его в страну, где обитают люди расчетливые, привыкшие соразмерять желания и возможности; не трудно представить, какими глазами будут смотреть там на этого транжиру. С Канделаки на эту тему завели товарищеский разговор, а он ответил: «Что вы думаете, я и там буду эти хурджины получать? Или что у меня будет миллион на счету? Нет, там я буду другим человеком, имейте совесть, дайте, пока можно, побыть самим собой». Иногда трудно понять, серьезно он говорит или нет.