Когда зацветают подснежники - Прокофьев Вадим Александрович (е книги txt) 📗
Убили Плеве, министра внутренних дел, ну и что? У царя министров хватает, во всяком случае, их значительно больше, чем одиночек-террористов из числа социалистов-революционеров.
Наверное, он в конце концов уехал бы из Астрахани, если бы не случай.
Познакомился с Ольгой Варенцовой. Старая социал-демократка, искровка, большевичка, она активно работала в Астраханском партийном комитете.
Смелый, находчивый, всегда ищущий приключений Богомолов мог быть полезным партии. Но только не как оратор или пропагандист. У Богомолова темперамент, он готов пройти по острию ножа, а вот на импровизированной трибуне митинга чувствует себя гостем.
Кесарю кесарево. И Богомолов вскоре показал себя. На деле, конечно.
К концу лета Соколов подобрал двух-трех помощников, наскоро проинструктировал их и разослал с тюками. В это время через Самарское бюро уже проходило по тридцать-сорок пудов литературы ежемесячно. Самому Василию Николаевичу пришлось ехать в Астрахань. Баку прислало туда посылку «кавказских чувячков».
В Астрахани посылки никто не ожидал. Конспиративной квартиры, на которой можно было бы рассортировать груз, не оказалось. Ольга Варенцова даже рассердилась, когда Соколов нагрянул:
— Предупреждать надо!
— Ничего, мы экспромтом…
— А когда же получать?
— Сегодня, завтра…
— Ну и народец!
А народец — это всего-навсего Соколов в единственном числе. Но сам идти за грузом он не может. Нужно подыскать получателя.
Варенцова хотя и ругалась, но получателя нашла быстро. Богомолов оказался очень расторопным человеком. Он уже имел кличку «Маэстро».
Получить «чувячки» — какой же здесь риск?
Богомолов доставил посылку Мирону. Они вместе упаковали литературу. Половину Соколов намеревался захватить с собой в Самару, а половину отправить малой скоростью в далекий Томск.
Посылка получилась компактной, но более чем увесистой. Соколова это беспокоило: а ну как спросят, что в ящике? Почему он такой тяжелый?
Соколов ничего не мог придумать и машинально бродил по комнате, подбирая обрывки бумаги, старые газеты. Именно эти старые газеты и пришли ему на помощь. В одной из них он обратил внимание на заметку об экспедиции Томского технологического института на Кавказ. Была газета от июня — значит, сейчас самое время экспедиции свертывать свою работу, собранные экспонаты домой отправлять.
Соколов повеселел. Теперь он знал, что лежит в ящике: «Минералогическая коллекция». Он так и написал на крышке.
Но веселился недолго.
Только ящик поставил на весы, как служащий конторы стал интересоваться тарифом. Листал, листал страницы тарифов:
— У нас такого товара не указано…
— Но это и не товар вовсе. Это собрала ученая экспедиция на Кавказе.
— Что же это такое?
— Это, знаете… камни разные, отпечатки раковин, угли каменные, минералы… Профессора и студенты там их собирали.
— Но по какому тарифу мы их станем оценивать? В номенклатуре нет таких.
— Ну, подходящий возьмите.
И ведь дернула нелегкая написать «Минералогическая коллекция»! Если бы еще он знал их номенклатуру! А он радовался. Сейчас этот усатый предложит вскрыть ящик.
— Знаете что, разрешите, я напишу другое название? К примеру, «учебные пособия»? Как раз подходящее, и в номенклатуре они значатся.
— Да, господин хороший, но книжечки всякие по тарифу оцениваются дороже.
— Ну и пусть себе…
Усатый что-то прикинул на счетах.
— Благоволите уплатить двадцать рублей…
Час от часу не легче. Обычно деньги платятся при получении груза, а тут на тебе! А у него в кармане разве что рублей пятнадцать и на обратный билет.
Кое-как уломал, заплатил половину. И, обессиленный, поплелся на пароход с трешкой в кармане.
Деловито перестукивают плицы. Им много работы — ведь сколько воды нужно взбаламутить, подгрести, оттолкнуть! И только у пристани колеса могут хоть немного отдохнуть.
На верхней палубе жара сморила пассажиров. Они перебрались на теневой борт, и теперь штурман ругается, пугает, что пароход перевернется. А он и правда перекосился, вот-вот кверху брюхом поплывет.
Угрозы штурмана действуют, но ненадолго. Солнце выжигает у пассажиров всякое благоразумие, и они вновь ищут спасительной тени.
Учитель Царицынской гимназии забрался в салон, открыл окна и вдруг обнаружил, что продуваемый сквозняком салон хорошо защищает от жары. Лишь бы сюда народ не набился, а то тогда духота станет невыносимой.
Так прошло несколько часов.
Напрасно метрдотель ресторана приглашал обедать. Кому сейчас, в такую жарищу, до еды!
Учитель задремал тяжелым сном. А когда проснулся, солнце уже клонилось к далеким синеватым бликам горизонта.
В салоне сидели красный, потный становой пристав, не по уставу расстегнувший все пуговицы мундира, и поп. От пота поповская грива слиплась смешными косичками, рукава рясы были закатаны выше локтя, так что достопочтенный батюшка напоминал молотобойца или волжского грузчика.
Увидев, что учитель открыл глаза, пристав немедленно предложил:
— А не сгонять ли нам пулечку по-поповски?
— Не худо бы, не худо… Оно, может, и ночь скорее пролетит. Все одно в каюте как в аду…
Учитель тоже был не против. По-поповски, конечно, много не выиграешь, но зато и проиграть не проиграешь. Вот только четвертого партнера нет.
— Втроем будем?
— Нет, батенька, втроем это не игра… — пристав никак не мог подобрать подходящее сравнение, — а черт знает что!
— Четвертый найдется! — учитель с надеждой посмотрел на прилично одетого мужчину лет этак тридцати — тридцати пяти, который только что вошел в салон и с наслаждением подставил разгоряченное лицо освежающей струе ветра, бьющего из окон.
Мужчина понял — его приглашают. Но, увы, он не умеет играть, да, право, и не хочется, к тому же у него и с деньгами туго: поистратился в Астрахани.
— Да вы хоть так посидите, чтобы место занято было, — уламывал учитель.
Поп убеждал:
— Вчетвером ведь всегда один холостой — выходной, как говорится, показывать будет. Причем по сороковой даже ребятам на подсолнухи не выиграешь, не проиграешь. А время провести надо. Принципиального ущерба, поверьте, никакого…
Уломали.
Сели. Сдали. Соколову везло, хотя сам он почти не играл, так как каждый свободный от игры партнер завладевал его картами.
Но выигрыш неизменно записывался ему.
— Везет как утопленнику, простите за выражение. То ли вы в сорочке родились, то ли с чертовой бабкой в дружбе…
— Может, перемениться местами?
— Нужно всем передвинуться, чтобы не мешать сдачу…
Пересели. Потом еще раз. Ничего не помогло. Карта шла и шла к новичку.
Пулька кончилась. После расчетов на столе около удачливого игрока выросла куча бумажек и даже поблескивало золото.
Учитель совсем проигрался — это видно было по его кислому лицу. Наверное, деньги, с таким трудом накопленные, чтобы купить родным недорогие подарки или просто припасенные с отпуска, оказались в чужом кармане.
Учителю хотелось отыграться. Поп, проигравший немного, почесывая гриву, басил:
— Играй, да не отыгрывайся! А не скинуть ли нам в банчок?
Учитель с надеждой посмотрел на Соколова. Становой нерешительно принялся тасовать колоду. Они плохо верили в то, что человек, огребший такую солидную сумму, вновь рискнет счастьем. Он вправе и отказаться — тогда прощай денежки.
Соколов чувствовал себя страшно неловко. Вид денег, выигранных в карты, вызывал отвращение. Может быть, он сумеет их спустить в банчок, о котором не имеет никакого понятия?
Игра оказалась простой. И снова, как бы подтверждая суеверие, карта шла к новичку. Уже поп стал задумываться каждый раз, когда нужно было делать ставку. Учитель распорол подкладку и дрожащими руками залез в потайной карман.
Игру прервал хриплый вой парохода, возвещавший о подходе к пристани.
Попу и становому нужно было выходить. Игра оборвалась. Учитель, пошатываясь, побрел в каюту…
