Голубой пакет - Брянцев Георгий Михайлович (чтение книг .txt) 📗
Заболотный быстро, насколько позволяли ему ведра, юркнул во двор и хотел было запереть калитку, но запыхавшийся человек окликнул его:
— Степан!
— Даниил!
Только теперь они разглядели друг друга. Неизвестный оказался Готовцевым.
— Я к тебе… Степан… укрой… скорее… — выговорил он задыхаясь.
— А что с тобой? — с тревогой спросил Заболотный.
— Убил немца!… Сейчас убил!… Скорее, они будут искать!…
— Беги в дом, там открыто, — торопливо сказал Заболотный, — а я запру калитку!
Отдышавшись и придя в себя, Готовцев рассказал, что произошло. Он шел с вокзала, где работал в ночную смену, и нагнал двух людей, шедших впереди. Один был немец — унтер-офицер, а второй — русский, молодой парень. Унтер-офицер, держа в одной руке пистолет, другой толкал парня вперед. Он наносил ему удары по затылку, и тот плакал, как ребенок.
Готовцев не мог перенести этого зрелища, и решение созрело у него мгновенно. Налетев на унтер-офицера сзади, он выхватил из его рук пистолет и выстрелил ему прямо в лицо. Тот упал. Парнишке Готовцев приказал бежать, и в это время услышал свистки патруля, привлеченного выстрелом. Вот и всё.
Слух о расправе с немецким унтер-офицером облетел полгорода. Все поражались смелости неизвестного, дерзнувшего открыто напасть на представителя оккупантов.
Естественно, что Готовцевым заинтересовался и Чернопятов. Заболотный рассказал все, что знал о Готовцеве. Отец его много лет работал поваром и умер за два года до войны. Сестра Готовцева, учительница, жила в Минске. Месяца четыре спустя после убийства немецкого унтер-офицера Чернопятову через Бакланова удалось выяснить, что сестра Готовцева по заданию белорусских партизан устроилась работать в минскую военную комендатуру переводчицей.
Эта маленькая подробность ускорила решение: Чернопятов поручил Заболотному привлечь Готовцева к подпольной работе, на что тот, не колеблясь, согласился. Заболотный представился Готовцеву как доверенный человек партизанского отряда, скрыв свое отношение к подполью.
По договоренности с Чернопятовым было решено использовать Готовцева как хозяина явки.
Он мог принимать людей не только дома, но и на работе: в вокзальном ресторане и в офицерском кафе. Дополнительно его решили использовать для сбора разведывательных сведений: он вращался среди гитлеровских солдат и офицеров.
До появления Тумановой явочный пункт Готовцева ни разу не использовался, зато он регулярно сообщал Заболотному сведения о проходивших через город воинских частях, нумерации их, пути следования и вооружении.
Но подпольщики не знали главного: Готовцев с декабря сорок первого года уже состоял агентом гестапо под кличкой Филин. Это выяснилось только сейчас.
Оказывается, унтер-офицер, в которого стрелял Готовцев, не умер. Он выжил и назвал Готовцева. Обстоятельства дела были вовсе не такими, как об этом раньше рассказывал Готовцев. Унтер-офицер заведовал складами на вокзале, и через Готовцева ему удалось успешно сбыть на рынок большую партию похищенных продуктов. Когда пришло время делить куш, унтер-офицер поскаредничал и предложил своему сообщнику ничтожную часть. Готовцев возмутился и пригрозил выдать унтера. Тот решил избавиться от свидетеля. Он дал понять Готовцеву, что просто пошутил, затянул его к себе в конторку, и они выпили. Потом отправились домой к Готовцеву, чтобы обо всем договориться.
На улице унтер-офицер нарочно затеял ссору и вытащил пистолет. Завязалась борьба. Готовцеву удалось повернуть руку противника, и пуля угодила в хозяина пистолета.
Немец на допросе покаялся во всем и был послан в штрафную роту, а Готовцев на шестой день после покушения принял предложение гестапо и стал осведомителем.
Все это, рассказанное им самим и дополненное Заболотным, занес в протокол допроса Чернопятов. Осталось выяснить еще кое-какие подробности.
— А почему ты его не выдал? — и Чернопятов кивнул в сторону Заболотного.
— Клавку пожалел, — ответил Готовцев. — Любит она Степана… Да и я от него ничего худого не видел. В тот раз, когда получилась история с унтером, он все-таки укрыл меня…
— Н-да!… — усмехнулся Чернопятов. — Ты, оказывается, еще не лишен благородства!
Готовцев с досадой пожал плечами. Его раздражало, что эти люди не могут понять самой простой вещи.
— Если бы я сказал о Степане, — объяснил он, — надо было говорить и о себе. А тогда бы они сели на меня верхом и заездили. Штауфер и так попрекает меня, что я плохо работаю!
— Так, допустим, — проговорил Чернопятов. — Теперь объясни нам, как же ты выкрутился перед своим Штауфером, когда выдавал ему девушку, названную твоей сестрой? Что ты ему сказал?
— Я знал, что вы об этом спросите, — усмехнулся Готовцев, вытаскивая из кармана помятый конверт, — я тоже кое-что соображаю. — Он развернул листок бумаги, заполненный печатным шрифтом от руки, и протянул его Чернопятову.
— «Дорогой Даниил Семенович! — прочел вслух Чернопятов. — Выручи ради старой дружбы. Явится к тебе моя дочка, устрой ее где-нибудь около себя. Она девка способная, мастер на все руки и давно просится в город. К тому же она и немецкий неплохо знает. А чтобы не было лишних хлопот перед начальством, она будет представляться твоей сестрой. Постарайся, дружище! Я тебя отблагодарю. Дела у меня идут неплохо. Бургомистр и комендант довольны работой. Переселился на новую квартиру, где раньше жил военком. Приезжай, будешь дорогим гостем. Твой Петр Новожилов. 9 июня 1943 года».
Подпольщики недоумевающе переглянулись, Чернопятов нахмурился, силясь что-то сообразить. Готовцев смотрел на них, не скрывая насмешливой улыбки.
— Это письмо я получил по почте, — он взглянул на конверт, — и в тот же день показал Штауферу.
На конверте были ясно видны печати и даты почтового ведомства.
— Петр Новожилов? — спросил Чернопятов.
— Вот именно, Петр Новожилов, — подтвердил Готовцев, — командир партизанского отряда. А что он был когда-то моим другом, пол-города знает. Три года сряду работали вместе на мебельной: он завстоловой, а я поваром. Я так и сказал Штауферу. Знать, мол, ничего не знаю, получил письмо, а.вы уж решайте, как быть. Мое дело маленькое. А объяснять Штауферу, кто такой Новожилов, надобности не было. Эта фамилия ему хорошо известна.
— Выходит, что Новожилов… — начал было Заболотный, но Готовцев не дал ему возможности докончить фразу.
— Ничего не выходит! — отрезал он со свойственной ему напористостью и, обращаясь к Заболотному, добавил: — Это письмо я написал сам и бросил в почтовый ящик через час после того, как ты сказал, что, быть может, приедет гостья. Я знал, что рискую, но другого выхода не было. Штауфер поверил. Да и не мог не поверить. Гостья-то все-таки явилась? Явилась! И я в стороне. Что она там расскажет, это уже не мое дело.
Чернопятов откинулся на спинку стула и пристально смотрел на Готовцева.
— Какой же ты подлец! — тихо произнес он.
— Куда чище! — горько усмехнулся Калюжный. — Не только своих продавал, но и гестаповцам — хозяевам — мозги морочил!
Чернопятов не сводил глаз с Готовцева. Поражало, что в начале беседы предатель дрожал, хныкал, пытался разжалобить, а потом вдруг осмелел, начал рассказывать о своих делах развязно и цинично. Чернопятов записал что-то на листке бумаги и подвинул его Готовцеву.
— Прочти и напиши: «Все со слов моих записано правильно, в перечисленных преступлениях признаю себя виновным».
Вертя карандаш, Готовцев что-то напряженно обдумывал. Его окружали грозные и неумолимые судьи. Они имели чистую совесть, крепкие руки. К предателям такие руки беспощадны. Это он понимал. Его нижняя губа мелко дрожала.
Судьи ждали.
— Ну? — произнес Чернопятов.
Готовцев откинул липкие волосы, издал какой-то рыдающий звук и приготовился писать. Рука вначале не повиновалась ему. Буквы становились дыбом, наскакивали друг на друга. Потом он, видимо, успокоился и обратился к Чернопятову:
— Продиктуйте лучше.
Чернопятов начал диктовать. Готовцев подвинул к себе плошку и… дунул на нее. Язычок пламени сорвался, плошка погасла.
