Тонкая нить(изд.1968) - Яковлев Андрей Яковлевич (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗

Следующим утром Миронов выехал в Энск, а Луганов — в Воронеж.

По прибытии в Воронеж Луганов быстро отыскал вдову профессора Навроцкого. Мария Семеновна Навроцкая сдавала иногда временным жильцам внаем одну-две комнаты своей обширной квартиры. Одна из таких комнат как раз пустовала. Василий Николаевич не замедлил этим воспользоваться. Явившись к Навроцкой, он заявил, что приехал в Воронеж на время, в командировку, а тут услышал, что Мария Семеновна сдает комнаты, ну и решил воспользоваться ее любезностью. Как, не отвергнет она одинокого странника? В гостинице-то ведь дороговато, да и с номерами трудно…

Навроцкая выслушала Луганова молча, церемонно поджав губы. Когда Василий Николаевич кончил, она заметила, что вообще-то комнат не сдает, разве кому из знакомых, но уж если такой случай… Разве что в виде исключения? На том, к обоюдному удовольствию, они и порешили.

Прошел день-два, и у Василия Николаевича установились самые дружеские отношения с суровой по виду, но в общем-то очень милой и простоватой теткой Ольги Корнильевой.

Скромность Луганова, дань восхищения, которую он искренне отдавал имени профессора Навроцкого (который, кстати, вполне того заслуживал), пришлись Марии Семеновне как нельзя по душе. Она быстро усвоила снисходительно-поощрительный тон в отношении конфузливого «командировочного», начала приглашать его разделить с ней вечерами чашечку чая и часами готова была рассказывать, рассказывать, рассказывать… Причем получалось как-то так, что о профессоре она говорила мало, о его работе, трудах не упоминала вовсе (да и знала ли она эти труды?), зато без конца предавалась воспоминаниям о своем прошлом, о прожитых годах, о своих многочисленных родственниках.

Однако о сестре — матери Ольги Николаевны Корнильевой, о ее семье, о самой Ольге Навроцкая поначалу не упоминала. По-видимому, просто не приходилось к слову. Между тем именно это, и только это интересовало Луганова.

Василий Николаевич решил ускорить события, попытаться навести разговор на интересующий его предмет, а тут вскоре и случай представился. Сидя как-то вечером у Марии Семеновны, Луганов небрежно перелистывал толстенный, в кожаном переплете альбом семейных фотографий Навроцких. Рассеянно скользя взглядом по изрядно надоевшим фотографиям, Василий Николаевич внезапно насторожился: на одном из снимков был изображен статный молодой офицер в мундире свиты его величества. Рядом сидела хрупкая миловидная женщина, чем-то напоминавшая, хотя и отдаленно, Марию Семеновну Навроцкую. И как он раньше не обратил внимание на этот снимок?

— Позвольте, позвольте! — воскликнул Луганов, кладя перед Марией Семеновной раскрытый альбом. — Неужели это вы? Но как вы тут выглядите! Наверное, снимались после тяжкой болезни, не так ли?

— Что вы! — горестно воскликнула Навроцкая. — Это не я. Я никогда не была такой слабенькой. Это — Катрин. Сестра. Бедняжка часто болела. Она умерла совсем молоденькой, и тридцати двух лет не было…

Мария Семеновна разговорилась. Вспоминая «бедную Катрин», она всячески старалась подчеркнуть, насколько была привязана к младшей сестре, и все же в ее рассказе нет-нет, а прорывались нотки, свидетельствовавшие о том, что наряду с привязанностью было и что-то другое: порой зависть, порой порицание, а пуще всего сознание собственного превосходства и этакого снисходительного сожаления. Но любить младшую сестру Навроцкая, в общем, любила. Это Василий Николаевич понял. К дочери же ее, Ольге, была глубоко и искренне привязана. Тут места для сомнений не было.

Причину некоторой двойственности в отношении Навроцкой к младшей сестре Луганов понял быстро: уж слишком по-разному сложились судьбы обеих сестер, и если одну из них судьба поначалу баловала, к другой же была мало благосклонна, то потом все изменилось, и изменилось круто.

…Катрин, по словам Марии Семеновны, была очень хороша собой и имела шумный успех «в свете». Она рано вышла замуж, сделав «блестящую партию». Муж Катрин был офицером, сыном крупных помещиков, человеком состоятельным.

Судьба Навроцкой сложилась иначе. Долгое время никто не обращал на нее внимания, не добивался ее руки. Профессор, который тогда был начинающим врачом, случайно встретил Марию Семеновну на одном из модных курортов и вскоре предложил ей руку и сердце. Мария Семеновна ухватилась за представившуюся возможность и стала женой Навроцкого. Нельзя сказать, чтобы, выходя замуж, она уж слишком страстно любила мужа, но привязаться к нему она привязалась искренне, и жизнь свою они прожили согласно.

Было время, когда она завидовала Катрин, ее успеху, положению. Но как повернулась жизнь! Блестящий гвардеец, богач превратился в нищего, мелкого служащего, а его молоденькая избалованная жена стала влачить жалкое существование. Зато ее, Марии Семеновны, муж делал головокружительную «карьеру». Известный врач в городе, потом главный врач клиники, профессор, доктор наук…

Подстрекаемая вопросами Луганова, Навроцкая рассказала и о детях Корнильевых, о своих племяннике и племяннице. Георгий, племянник, тот гордый, в отца пошел. После смерти матери забрал сестренку и пошел в детский дом, а мальчишке и одиннадцати не было! Ну, Оленьку-то (так звали дочку Катрин) Мария Семеновна с профессором забрали к себе, благо своих детей у них не было. Удочерили девочку. Как же иначе? Так Оленька и росла в их семье, как родная дочь. Хорошая девочка!..

Георгий? С тем сложнее. Георгия они тоже хотели взять к себе, но тот наотрез отказался; так и остался в детском доме. Ничего, однако, стал человеком. Воевал. Институт кончил. Теперь на научной работе. Геолог, что ли, или археолог. Только, заявила Навроцкая, мы с ним чужие. Напишет он раз в два-три года, редко когда чаще, и все. И она, Мария Семеновна, ему почти не пишет. Не о чем. И поселился-то где-то у черта на куличках — в Алма-Ате! Ведь это подумать только!

— А что с Оленькой? — не без волнения спросил Луганов. — Как у нее жизнь сложилась?

Навроцкая тяжело, часто задышала и приложила к глазам платочек:

— Что вам сказать, Василий Николаевич? Незадачливая у нас Оленька, несчастная. Не заладилась у нее жизнь, ой не заладилась…

— Но почему же? В вашей семье, у вас? Нет, нет, не понимаю! Отказываюсь понимать! — горячо произнес Луганов, подбивая Навроцкую на дальнейший рассказ.

— Видите ли, — чуть подумав, заговорила Мария Семеновна, — трудно сказать, как воспитывала свою дочку Катрин, но, когда Оленька попала в нашу семью, это была… был… Как бы вам объяснить? Ну, одним словом, enfant terrible — ужасный ребенок. (Навроцкая употребляла время от времени французские выражения.) Своевольная, взбалмошная, но в то же время очень добрая, просто очаровательная девочка. Такой она и росла — мила, ласкова, умна, послушна, а то вдруг такое выкинет, что диву даешься. Вы знаете, — Навроцкая вдруг понизила голос до таинственного шепота, — что Оленька устроила незадолго до начала войны? Ужас! Ужас! Только уговор, Василий Николаевич, никому ни слова, строго entre nous. Vous comprenez? [1] Так вот, Ольга вступила в какое-то общество, что ли. Тайное. Что они замышляли, толком не знаю, но что-то нехорошее. Раскрылось это случайно: прибирала я однажды Оленькин стол, смотрю — бумага. Какая-то странная — клятва. «Я, мол, такой-то и такой-то, клянусь в верности старшему наставнику», ну и всякое прочее. Очень это на старые, дореволюционные скаутские штучки смахивало. «Старший наставник»! Ишь ты! Я как прочитала — так к мужу. А Оленька очень любила профессора, уважала…

Когда Оленька пришла, заперлись мы втроем в столовой — и бумагу эту на стол. Оленька поначалу было запиралась, а потом призналась во всем. Собиралось их, оказывается, несколько человек школьников, всё больше те, чьи родители были дворянами, ну и решили мстить властям. Устроил эту штуку Марковский. Серж Марковский. Вы не слышали такую фамилию? Впрочем, откуда…

Марковские, — продолжала Навроцкая, — это в прошлом крупнейшие воронежские помещики. После революции, году этак в двадцать пятом — двадцать шестом, всей семьей выехали за границу. Кажется, во Францию или в Германию. Впрочем, это неважно. Мальчик же их тут остался. Почему остался, как жил, у кого жил — не скажу. Не знаю. Только незадолго перед войной появился этот Марковский в нашей семье.