Гюг-Волк (Невероятные истории о вервольфах) - Фоменко Михаил (книги без сокращений .txt) 📗
— Каспер, — сказал Спервер, входя в комнату, — я доволен тобой. Вчера все было хорошо: косуля, рябчики и щука. Я справедлив; люблю всегда громко сказать, что человек исполнил свою обязанность. Сегодня тоже: эта кабанья голова на белом вине имеет очень вкусный вид, а раковый суп распространяет восхитительный запах. Не правда ли, Фриц?
— Конечно.
— Ну, так наливай нам стаканы! Ты достоин повышения.
Каспер опускал глаза со скромным видом; он краснел и, по-видимому, упивался похвалами своего хозяина.
Мы сели, и я восхищался, как старый браконьер, который бывал некогда счастлив, когда мог приготовить себе сам картофельный суп в своей хижине, разыгрывал теперь роль важного барина. Будь он прирожденным графом Нидеком, он не мог бы держать себя за столом более благородным и достойным образом. По одному его взгляду Каспер подавал требуемое им блюдо или откупоривал нужную бутылку.
Мы только что собрались напасть на кабанью голову, когда явился Тоби. Но он был не один. К великому нашему удивлению, мы увидели за ним барона Циммер-Блудерика и его берейтора.
Мы встали. Молодой барон пошел навстречу нам, сняв шляпу. У него была красивая голова с бледным, гордым лицом, окаймленным длинными черными волосами. Он остановился перед Спервером.
— Сударь, — сказал он с чисто саксонским акцентом, неподражаемом ни на каком другом диалекте, — я обращаюсь к вашему знанию этой местности. Госпожа графиня Нидек уверила меня, что никто лучше вас не может дать мне сведений об этой горе.
— Я думаю, сударь, — ответил с поклоном Спервер. — Я к вашим услугам.
— Важные обстоятельства заставляют меня отправиться, несмотря на бурю, — ответил барон, указывая на занесенные снегом окна. — Мне хотелось бы добраться до Вальдгорна, который находится в шести милях отсюда.
— Это будет трудно, милостивый государь, все дороги занесены снегом.
— Я знаю… но так нужно.
— Вам необходим проводник: если желаете, пойду я или Себальт Крафт, здешний главный ловчий; он отлично знает гору.
— Благодарю вас за предложение, сударь, но я не могу принять его. Мне достаточно будет указаний.
Спервер поклонился, подошел к одному из окон и распахнул его. Сильный порыв ветра донес снег до коридора и захлопнул дверь.
Я оставался на своем месте у кресла, положив руку на его спинку; маленький Каспер спрятался в угол. Барон и его берейтор приблизились к окну.
— Господа, — воскликнул Спервер. Он говорил громко, чтобы заглушить завывания ветра, — вот карта здешней местности. — Он протянул руку. — Если бы погода была ясная, я пригласил бы вас подняться на сигнальную башню; мы увидели бы бесконечную даль Шварцвальда… но к чему это? Отсюда вам видно острие Альтенбурга, а дальше, за той белой вершиной, Вальдгорн, где беснуется ураган. Ну, так надо идти прямо к Вальдгорну. Там — если позволит снег — с вершины скалы в виде митры, которую называют «Расколотой скалой», вы увидите три гребня: Беренкопф, Гейерштейн и Трифельс. Вам нужно идти правее, к этому последнему. Долину Рее пересекает поток, но теперь он, должно быть, покрыт льдом. Во всяком случае, если вам невозможно будет идти дальше, подымаясь налево по берегу, вы найдете на половине дороги пещеру, так называемую «Полую скалу». Вы проведете там ночь и завтра, когда, по всем вероятиям, ветер спадет, вы будете иметь перед глазами Вальдгорн.
— Благодарю вас, сударь.
— Если бы вам удалось встретить угольщика, он мог бы указать вам брод через поток, — сказал Спервер, — но я сильно сомневаюсь, чтобы нашелся кто-нибудь в горах в такую погоду. Отсюда трудно объяснить. Старайтесь только обойти подножие Беренкопфа; спускаться с другой стороны невозможно: там отвесные скалы.
Во время этих объяснений я наблюдал за Спервером, дававшим их точно, ясным, отрывистым голосом, и за молодым бароном, который слушал его со странным вниманием. По-видимому, никакие препятствия не пугали его. Старый берейтор казался не менее решительным.
В ту минуту, когда они хотели отойти от окна, стало как будто яснее; то был один из тех моментов, когда ветер быстрым движением подымает массы снега, словно развевающиеся полотнища занавеси. Взгляд мог проникнуть дальше: видны стали три остроконечные вершины за Альтенбургом. Обрисовались детали, о которых говорил Спервер; потом снова все смешалось.
— Хорошо, — сказал барон, — я видел цель моего путешествия и надеюсь достигнуть ее, благодаря вашим объяснениям.
Спервер молча поклонился. Молодой человек и берейтор поклонились нам и медленно вышли из комнаты.
Гедеон запер окно и обратился к Тоби и ко мне:
— Нужно быть одержимым, чтобы выходить в такую погоду, — улыбаясь, проговорил он. — Мне совестно было бы выгнать волка. Впрочем, это касается их одних. Лицо молодого человека мне очень нравится; старика также. Выпьем- ка! За ваше здоровье, господин Тоби.
Я подошел к окну. В то время, как барон Циммер и его берейтор садились на лошадей на большом дворе, я заметил, несмотря на снег, носившийся в воздухе, что налево, в башенке с высокими окнами, приоткрылось окно, и бледная графиня бросила долгий взгляд на молодого человека.
— Что ты там делаешь, Фриц? — крикнул Спервер.
— Ничего, смотрю на лошадей этих господ.
— Да, чудесные животные; я видел их сегодня утром в конюшне.
Всадники поскакали. Занавес задвинулся.
Прошло несколько дней без всяких перемен. Моя жизнь в Нидеке была очень однообразна; утром всегда раздавались грустные звуки рожка Себальта; потом посещение графа, завтрак, бесконечные размышления Спервера о «Чуме», неумолчная болтовня Марии Лагут, господина Тоби и всего сонма слуг, у которых не было других развлечений, кроме выпивки, игры в карты, куренья и сна. Только Кнапвурст вел сносную жизнь; он по уши уходил в свои хроники и, дрожа от холода, с покрасневшим носом, неутомимо продолжал свои любопытные поиски.
Можно себе представить, как я скучал. Спервер раз десять показывал мне конюшни и собачью конуру; собаки начинали привыкать ко мне. Я знал наизусть все грубые шутки дворецкого после выпивки и ответы Марии Лагут. Меланхолия Себальта овладевала мной все более и более; я охотно поиграл бы на его рожке, чтобы излить горам мою жалобу, и постоянно обращал мой взор к Фрейбургу.
Болезнь господина Иери-Ганса протекала своим чередом. Это было мое единственное серьезное занятие. Все, что рассказывал мне Спервер, подтвердилось; иногда граф просыпался в испуге, приподымался на кровати и, вытянув шею, с блуждающими глазами, тихо бормотал;
— Она идет! Она идет!
Гедеон качал головой и подымался на сигнальную башню; но напрасно смотрел он направо и налево; «Чума» оставалась невидимой.
Размышляя об этой странной болезни, я пришел к заключению, что владелец Нидека — сумасшедший; странное влияние старухи на его ум, переходы от бреда к ясности мысли — все поддерживало меня в этом убеждении.
Доктора, занимавшиеся изучением умопомешательства, знают, что периодическое безумие не является редкостью; у некоторых оно проявляется несколько раз в год, — весной, осенью, зимой; у других оно проявляется только раз в год. Я знаю в Фрейбурге одну старую даму, которая, в продолжение тридцати лет, сама предчувствует приближение приступа. Она является в сумасшедший дом. Ее запирают. Несчастная видит каждую ночь воспроизведение ужасных сцен, свидетельницей которых она была в молодости: она дрожит под рукой палача; она покрыта кровью жертв; она стонет так, что заплакали бы камни. Через несколько недель припадки становятся реже. Ей возвращают свободу с уверенностью, что на будущий год она снова появится.
«Граф Нидек находится в подобном же положении, — говорил я себе, — очевидно, существует какая-то, никому не известная, связь между ним и „Чумой“. Как знать? Эта женщина была молода… Должно быть, красива». И настроенное воображение создавало целый роман. Только я никому не говорил о нем. Спервер никогда не простил бы мне, что я мог заподозрить его господина в любовных отношениях со старухой; что касается графини Одиль, одно слово «сумасшествие» могло нанести ей ужасный удар.
