В Курляндском котле - Автомонов Павел Федорович (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
На подходе к Дундыге отряд был окружен карателями, начавшими в те дни наступление на дундыгские леса.
Партизаны приняли бой.
Несколько раз враги бросались в атаки, но безуспешно. Ручными гранатами, огнем пулеметов и автоматов партизаны отбивали все атаки врага. Девушка сражалась в первых рядах. В минуты затишья она, оставив автомат, перевязывала раненых.
Бой продолжался весь день. Из пятидесяти бойцов отряда в живых осталась одна треть. Не было больше патронов. И тогда партизаны решились на последнее — ударить на врага, с боем вырваться из окружения. Удар их был стремителен. Враг не выдержал натиска… Победа была одержана, но девушка не увидела ее. Девушку эту звали Аустрой.
Это была наша Аустра. Простая латышская девушка, жившая, как солдат, и погибшая, как герой…
Схваченный первыми заморозками лес притих. Осыпав последние листья, обнаженные березы терялись в зелени елок. Природа сложила крылья и, усыпленная морозом, ждала снега.
На нашем участке фронта было затишье, пользуясь которым фашисты усилили борьбу против партизан. Чаще происходили стычки. Мы узнали о приказе немецко-фашистского командования о том, чтобы прочесать все леса, проверить поголовно все население. Таким путем гитлеровцы надеялись ликвидировать не только партизан, но и тех, кто помогал партизанам.
В середине декабря арестовали деда Галабку. Кто-то донес, что его сын Григорий сражается в партизанах.
Прежде чем покинуть дом, дед Галабка все же успел перемолвиться несколькими словами со своей старухой. Разговор был так мимолетен, что Галабке не успели помешать. Натягивая на голову лохматую шапку, он заявил громко: «Не тревожься, старуха. Господин комендант не такой дурак, как тот, кто оболгал меня. Господин комендант поймет».
В комендатуре Галабка держался спокойно.
— Осмелюсь сказать, господин комендант, что никаких партизан я не знаю. Сосед, он, конечно, мог наговорить. Мы не ладим с ним с тех пор, как я переехал в Курляндию. Да того я проживал в Латгалии, — вытянувшись перед столом коменданта, говорил Галабка, отвечая на предъявленные обвинения.
Комендант задал ему еще несколько вопросов, но старик отвечал уверенно и спокойно, начиная каждую фразу со слов «осмелюсь сказать, господин комендант». Отношение коменданта явно изменилось в пользу Галабки. На вопрос о сыне Галабка сказал, что ничего о нем не слыхал.
— Мой сын мобилизован на работу в великую Германию и, осмелюсь смазать, господин комендант, грешно мне, старику, путаться с кем-то. Осмелюсь просить, господин комендант, поставить ко мне на хутор на постой ваших солдат. Я буду спокоен. А ежели, как к соседу, явятся из лесу за провиантом, то у меня и охрана будет. Можно, при случае, кого и захватить из них…
Это предложение понравилось коменданту. Он пристально посмотрел на старика.
— Хорошо. Ты докладывай нам все, что узнаешь о партизанах. Германия тебя не забудет, — сказал он.
— Осмелюсь сказать, господин комендант, доложу все, что узнаю.
Галабку отпустили. Вернувшись на хутор, он опустил журавль своего колодца, что означало — идти в дом нельзя, опасность.
Вечером на хутор к нему явилось двое солдат из комендатуры.
— Бабка, кушайт давай, — заявили Они, перешагнув порог.
Старуха засуетилась, искоса сердито поглядывая на Галабку. Тот словно не замечал ничего.
После ужина один из пришедших спросил хозяйку:
— Не было сегодня партизан близ хутора?
— Были, пятеро или шестеро, — ответила старуха. — Они тут каждый день ходят.
— Вооружены?
— Какое у них оружие! Не то, что у вас. У вас настоящее, длинное, а у них короткое, все в дырках, да еще с колесом, — разъяснила старуха.
— Дура бабка! — вскочили солдаты и надели пилотки. — Это гут оружие. Пистолет-пулемет! Нам пора, дед. Дела есть!
Галабка усмехнулся и довольно почесал бороду.
«НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО»
Ночь. За окном гудит ветер. Анна — жена нашего Яна — сидела, наклонив голову, и вязала. На скамье, прислонившись спиной к теплой печке, курил трубку старый отец, и тень его от слабого огонька лампочки расплывалась серым, ломаным силуэтом.
Вдруг раздался громкий стук в дверь.
Анна оставила вязанье, выглянула в сени.
— Кто там?
— Свои, открой!
— Отец, узнаешь голос? — обернулась она. — Риман, начальник полиции.
Стук раздался сильнее.
— Ночью я никого не пускаю. Если что нужно, приходите утром, — крикнула Анна.
— Открой! — донесся тот же голос. И так как Анна не ответила, он добавил: — Ломайте дверь!
Дверь затрещала. Холодный ветер ворвался в комнату.
— Обыскать! Сегодня у нее муж должен быть, — раздалась команда.
Искали всюду, куда можно было только заглянуть: в комнате, в сенях, на чердаке…
— Господин Риман, партизан не обнаружено, — докладывали полицейские.
Риман допрашивал Анну. Она стояла с побелевшими щеками. По виску у нее стекала струйка крови.
— У тебя муж партизан, — говорил начальник полиции. — Когда бывают у вас связные — из отряда? Где сейчас находится отряд?
— Я ничего не знаю, никто ко мне не ходит, — отвечала Анна.
— Ты должна сказать! Этим ты спасешь свою жизнь.
Она не ответила. Молчанье женщины разозлило палача.
— Советские самолеты бомбили наш аэродром, зажгли склады… Чья это работа? Разве ты не передавала сведения большевикам?
— Нет. Никого я не знаю.
Риман подскочил к женщине, ударил ее по лицу.
— Ты скажешь? — прошипел он.
Не успел он что-либо еще предпринять, как Анна неожиданно метнулась в сторону, выбежала на кухню и заперла за собою дверь. Куда бежать? Дом окружен.
Следом раздались выстрелы. Анна бросилась на чердак, надеясь избежать погони. Неожиданно обожгло ногу, словно кто-то ударил в икру острым и тяжелым. Анна упала. Ее схватили и снова приволокли в дом.
Риман допрашивал старика, и так как тот на все вопросы отвечал молчанием, Риман приказал высечь его. Анну полицейские увели с собой.
Анна была русская, Ян — латыш. Поженились они в 1940 году. Она была настоящим другом Яна.
Мы понимали, какая опасность угрожает ей. Один за другим строили мы планы освобождения Анны. Мы надеялись, что ее будут пока держать при полиции в Кулдыге, но Риман, не добившись от женщины ответов на свои вопросы, передал ее гестаповцам.
На «Рождество» по всей Курземе стояла тишина. Мы даже получили от нескольких близких с нами крестьян приглашение в гости.
Мы сидим за длинным, празднично накрытым столом, сидим не раздеваясь, с приставленными к ногам автоматами.
— Ну что же, товарищи, — поднялся Капустин. — Выпьем за тот день, когда мы встретимся здесь, в Курземе, с нашими братьями — воинами победоносной Советской Армии, за нашу победу, за освобождение советской Курляндии от фашистских захватчиков.
От выпитого домашнего пива немного кружится голова. Латыши затянули песню. Им подпевал Леонид Петрович.
Хороши латышские песни, они лиричны, полны поэзии, любви к человеку, к труду. Они прекрасны, как и сам создавший их народ, как окружающая его природа, — луга, леса, ласковые балтийские воды.
Сильнее бьется в груди сердце, хочется петь, хочется, чтобы и наши голоса звучали так же проникновенно и горячо; чтобы песня выразила то, о чем нельзя сказать словами.
— Павел, а ну — давай нашу, — крикнул Капустин Ершову. — Споем!
Павел приосанился. Он знал цену своему высокому чистому голосу. Прежде чем запеть, он подождал, пока затихнет шум. Песня, которую он запел, была сложена в псковских лесах, партизаны принесли ее сюда, в Курземе, й по вечерам у костра часто пели ее.
