Голубой пакет - Брянцев Георгий Михайлович (чтение книг .txt) 📗

От одного этого голова идет кругом, а тут еще курьерская машина…

Шут с ней, с этой машиной! Пусть начальник гарнизона и комендант портят себе нервы. Не он — начальник гестапо — получил уведомление о проходе машины, а комендант. Не к нему идут шифровки, а к коменданту. Не он обязан был встречать машину и менять на ней охрану, а комендант. Так ему и карты в руки! Пусть и отбрехивается…

Начальник гестапо постарался даже не вспоминать об этом злосчастном курьере, которому, видимо, и в самом деле не повезло, и подумал о сообщении агента Филина. Это совершенно иное дело, конкретное, ясное.

Вчера он сам встретился с Филином и прочел письмо, им полученное.

Да, все обстоит так, как и доложил ему заместитель.

Командир партизанского отряда пишет:

«…Явится к тебе моя дочка. Устрой ее где-нибудь около себя».

Что это означает? Это означает, что дочка уже послана. Он не просит разрешения, согласия Филина, а посылает дочку. Возможно, уже послал. Об этом ясно говорит слово «явится».

Вот это интересно! Чертовски интересно! Не может быть никаких сомнений, что эта девчонка не обычный связной, а человек с определенными полномочиями. В письме идет речь не о том, чтобы Филин принял ее и приютил надень—два. Нет! Речь идет о том, чтобы устроить ее надолго. А командир отряда далее пишет: «Она девка способная, мастер на все руки»… и еще: «К тому же она и немецкий неплохо знает»…

И тут можно без ошибки сказать, что партизаны посылают в город человека для установления связи с местным подпольем, а может быть, и для руководства им. Партизанский отряд стоит сейчас далеко от города, а терять связи с подпольщиками не хочет. А возможно, партизаны решили воспользоваться радиостанцией подполья, которой сами не имеют. Наконец, не исключено и то, что партизаны подготавливают и намерены осуществить совместно с городскими подпольщиками какую-либо крупную диверсию.

Вот это дело! Настоящее, чисто агентурное дело, требующее ума и хитрости. Тут можно развернуть интереснейшую комбинацию. Можно заставить эту девчонку работать на себя и не только выловить подпольщиков, но и проникнуть в партизанский отряд.

И думать надо именно над тем, как заставить эту девчонку работать на нового хозяина. Хватать и сажать ее в подвал не имеет ни расчета, ни смысла. Так может поступить лишь круглый дурак, ничего не понимающий в вопросах контрразведки. Ее надо встретить, приютить, дать ей работу, но…

— Филин не дурак! — воскликнул начальник гестапо и прервал сам собственные размышления. — Теперь бы нам схватить этого «крота»! А может быть, он уже в наших руках? А может быть, и гостья уже пожаловала к Филину? А вдруг? Вдруг сразу и «крот» и гостья!

Вспомнив, что, покидая ночью службу, он просил не звонить ему на дом и не тревожить его, начальник гестапо вскочил с кровати и бросился к письменному столу, на котором стоял телефон. Он потребовал соединить его со своим заместителем. Немедленно!

Просьба была тотчас же удовлетворена, и в трубке послышался знакомый голос.

— А вы мне очень нужны…

— Знаю, — прервал его начальник гестапо. — Прежде скажите: как дела у Филина?

— Ждет. По старым условиям она должна явиться к нему с наступлением темноты и прямо на работу.

— Это сказал Филин?

— Совершенно верно.

— А как с «кротом»? — спросил начальник гестапо.

— Плохо…

— Опять прохлопали?

— Хуже.

— Что? Как хуже? Что случилось? Не тяните!…

— Его накрыли за работой, ворвались в дом, а он бросил гранату. Сам отправился на тот свет и прихватил с собой трех наших. А двоих тяжело ранил. Один из раненых полчаса назад отдал богу душу, а второй, кажется, готов последовать его примеру…

— Майн гот! [20]— воскликнул начальник гестапо. — Ослы! Идиоты! Кто руководил операцией?

— Оберштурмфюрер Мрозек, но я не вижу здесь его вины…

— То есть?

— Дом был закрыт, и его пришлось брать штурмом. Я на месте Мрозека поступил бы так же, как поступил и он: ломать двери и врываться.

— А рация?

— Он ее уничтожил.

— Но кто же этот он? Что это за герой?

— Молокосос… Подросток лет семнадцати — восемнадцати.

— А с кем он жил?

— Со старухой матерью.

— Ее схватили?

— К сожалению, нет. Скрылась.

— Черт знает что…

После долгой паузы заместитель осведомился:

— Когда вас ожидать?

Начальник гестапо помолчал и затем ответил:

— Я не приду… Да, да… Я прихворнул, и надо отлежаться. Командуйте там… — и он положил трубку.

16

Опустилась ночь. Плотная тучка на горизонте слизнула огрызок поздней луны. Темнота прикрыла временные аэродромные сооружения, боевые машины, упрятанные в земляных гнездах.

Лес, окружающий взлетную площадку, слился с темным небом.

Капитан Дмитриевский и Юля отдыхали на траве возле «эмки». Он сидел, прислонившись спиной к парашюту, а она полулежала рядом.

Оба молчали. Уже все было переговорено, каждый думал о своем. Он — о том, что в который уже раз любимый человек уходит в неизвестное, навстречу опасности. Сейчас снова улетит Юля, и медленно потянется время, без счета… И он снова будет думать о ней, волноваться до той поры, пока она не окажется опять рядом. Он попытался представить себе ее первые шаги на той стороне, мысленно ставил себя на ее место и последовательно, шаг за шагом, старался проследить путь в Горелов и обратно.

Она думала о другом. В тот самый миг, когда самолет оторвется от земли, лейтенант Юлия Туманова исчезнет, прекратит существование. Будто и не было ее. Она перевоплотится, перейдет в другое состояние, станет не тем, кем была минуту назад. В самолете будет сидеть совсем другая девушка… Такова профессия разведчика. Она не может предугадать, что случится с нею в воздухе, над территорией, захваченной противником, как не может предсказать и того, что ожидает ее. Надо быть готовой ко всему.

В мыслях своих она уже была там. Как всегда в таких случаях, хотелось ускорить течение времени и начать немедленно действовать.

Юлия Туманова была девушкой смелой, то есть умела преодолевать, подчинять своей воле то стихийное чувство страха, полное отсутствие которого вряд ли вообще возможно. Опыт многих опасных заданий подсказывал, что распускаться нельзя, что чувство страха лишает человека способности принимать правильные решения, а это еще более увеличивает опасность.

В памяти Тумановой промелькнули все события последнего времени.

…Разведчик Ковальчук три недели назад выбросился ночью с парашютом под Борисовом и достиг земли уже мертвым: его сразила в воздухе вражеская пуля. Радистка Вера Серебрякова, прыгнувшая весной этого года в районе Чернигова, спустилась на минное поле и мгновенно погибла. Младшего лейтенанта Остапенко парашют отнес в расположение фашистского концентрационного лагеря. Он упал на колючую проволоку, повис на ней и, окруженный врагами, застрелился.

А разве думали Ковальчук, Серебрякова и Остапенко, отправляясь на задание, что идут они в свой последний путь?

Переживания Тумановой как бы вращались по кругу: секунды какой-то неопределенной слабости чередовались с моментами твердой решимости.

Подсознательно Юля чувствовала, что она найдет в себе силу и твердость. И это ощущение было самым главным.

— Ты не уснула? — спросил капитан, проводя рукой по ее волосам.

— Что ты! Какой тут сон! — улыбнулась Юля.

Дмитриевский сжал ее руку. Он вложил в это пожатие все: свою любовь, свое уважение перед ее скромным мужеством и все-таки спросил:

— Не трусишь?

— А если и трушу, то не скажу.

— Понимаю тебя, Юленька, и прошу об одном: будь осторожна, проверяй и выверяй каждый свой шаг, прежде чем сделать его. Ведь ты одна у меня на свете. У тебя есть я, брат, мать, а у меня никого.

— Одна… одна… — повторила Туманова. — А как ты меня называл, когда я стала работать у вас? Помнишь?