Невеста Солнца (Роман) - Леру Гастон (чтение книг .txt) 📗
И они, в свою очередь, остановили мулов, с напускным равнодушием поджидая возвращения маркиза.
Минут через десять он вышел.
— У меня записаны и имя, и адрес, — произнес он как- то озабоченно.
— Ну, и как же зовут отправителя? — спросила Мария- Тереза.
— Его зовут Атагуальпа.
— Значит, шутка еще не кончена, — изменившимся голосом проговорила Мария-Тереза.
— Очевидно. Я подробно расспросил почтового чиновника, принимавшего посылку. Он хорошо запомнил физиономию отправителя, так как и его поразило это странное имя — Атагуальпа. Посылку сдавал индеец из племени кечуа. На вопрос чиновника он ответил, что его имя действительно Атагуальпа. В конце концов, такое возможно.
— Раз вам известен его адрес, давайте нанесем ему визит, — предложил Раймонд.
— Я только что сам хотел это предложить, — сказал маркиз и поехал вперед. Дядюшка ехал в арьергарде, примостив свою книжечку на седельной луке и все время что-то записывая.
Они переехали вброд ручей, впадающий в приток верхнего Марапона, миновали развалины церкви св. Франциска — первого христианского храма, построенного в Перу — и, попутно расспрашивая о дороге, очутились на площади, кишевшей индейцами.
С одной стороны площадь замыкалась древними стенами, еще сохранившими форму дворца. Это было жилище последнего царя инков. Здесь он жил, окруженный славой и величием, здесь готовился к мученической смерти.
Вот куда направил почтовый чиновник маркиза Кристобаля де ла Торреса — во дворец Атагуальпы.
Маленькая группа всадников, попавшая в густую толпу, сама не заметила, как оказалась за воротами дворца, в первом дворе.
То был большой, просторный двор, полный индейцев. Одни — видимо, вожди — стояли с горделиво поднятыми головами. Другие лежали, простершись на земле возле центрального камня, священного камня, камня мученичества.
За этим камнем, стоя на табурете, туземец в багряно- алом, ослепительно ярком плаще, какого ни один испанец не видал еще на плечах индейца, произносил речь… Все остальные слушали в благоговейном безмолвии.
Он говорил на языке индейцев-кечуа нараспев, словно читал псалмы.
Когда во дворе появилась группа наших всадников, позади их раздался голос, обращавшийся к человеку в багряно-алом плаще:
— Говорите по-испански. Все поймут.
Маркиз и Мария-Тереза обернулись.
Позади них стоял конторщик из франко-бельгийского банка и кланялся, давая понять, что это он оказал им эту любезность.
Странное дело — подобное вмешательство, которое могло бы показаться святотатством, не вызвало ропота. И индеец в багряно-алом плаще заговорил по-испански.
Он говорил:
— В то время Инка был всемогущ: войско его было большое и сильное. Дома в городе были из глины, обожженной на солнце, а вокруг города шли три спиралью выведенные стены из тесаного камня. И еще укрепленная цитадель и монастырь, где жили «девы солнца». Гостеприимный Инка, ничего не боявшийся и не ведавший предательства, велел впустить белых людей в город. В этом городе, который мог стать их тюрьмой, они были приняты, как друзья, как благородные послы другого великого императора, царствующего по ту сторону моря. А вождь иноземцев тем временем разделил свою маленькую армию на три части и повел ее на город в боевом порядке, ибо он не доверял благородству и великодушию инков. Видя это, Инка сказал: «Раз они не доверяют нам и боятся нас, выйдем все из города этого, где они расположатся на отдых, и возвратим мир их сердцам». И когда Конквистадор подступил к стенам города со своими солдатами, никто не вышел им навстречу, и он на коне проехал через весь город, не встретив живой души и не услыхав иного звука, кроме тяжелых шагов своих воинов.
Краснокожий остановился, как бы стараясь сосредоточиться, и затем продолжал:
— Дело шло уже к вечеру. Чужеземец сейчас же отправил послов в лагерь Инки. Брат Чужеземца, по имени Фернандо, явился в лагерь с двадцатью всадниками, прося, чтобы его допустили к Инке. Атагуальпа принял его, сидя на своем троне, окруженный всей своей царской пышностью, сановниками и женами. Чужеземцы говорили медовые речи. Инка же сказал им: «Передайте вашему начальнику, что я держу пост, который кончится завтра. Тогда я явлюсь к нему вместе с главными моими вождями. Разрешаю ему пока что занять общественные здания на площади, но никаких других до моего прибытия, а затем я распоряжусь». После этих милостивых слов один испанский всадник, решив отблагодарить Инку, который никогда еще не видал человека верхом на лошади, стал ему показывать свое искусство наездника. Инка остался недвижим, но некоторые из присутствовавших обнаружили признаки страха, и за это Инка велел предать их смерти, как оно по справедливости и подобало. После этого послы Чужеземца испили чичи из золотых чаш, поднесенных им девами Солнца. И возвратились в Каямарку. И там с унынием доложили своему вождю, что они видели: пышность лагеря, силу и численность войск, превосходный порядок среди них и дисциплину. И отчаяние вселилось в сердца солдат Чужеземца, особенно когда настала ночь, и на склонах гор, освещая их, вспыхнули огни лагеря Инки, казалось, такие же несметные, как звезды на небе.
Краснокожий опять сделал торжественную паузу и затем продолжал:
— Но Чужеземец, которого ничто не могло смутить и остановить, прошел по рядам, стыдя всех, укором и насмешкой возвращая им мужество. На другой день, в полдень, Инка со своими вождями пышным кортежем двинулся в путь. Высоко над всеми идущими виднелась фигура короля, которого несли на носилках важнейшие из сановников. Позади него армия развертывалась по широкому лугу вплоть до самого горизонта. Во всем городе царила глубокая тишина, прерываемая лишь от времени до времени криком часового: тот с высоты крепостной башни сообщал о каждом движении армии Инки.
Прежде всего в город вступили несколько сотен слуг с песнями ликования, отдававшимися в ушах Чужеземца адским воем. Затем — воины, стража, владетельные князья в одеждах с золотой, серебряной и медной каймой. Нашего Атагуальпу, сына Солнца, внесли на носилках и поместили высоко над всеми на трон из массивного золота. Шествие дошло до самой середины площади, не встретив ни единого белого. Атагуальпа, сын Солнца, вступивший на площадь с шестью тысячами наших соотечественников, осведомился: «Где же чужеземцы?» В это мгновение монах, которого раньше никто не заметил, приблизился к Инке с крестом в руке. С ним был индеец-переводчик, изложивший основание веры Чужеземца. Он убеждал инков отречься от своей веры и поклониться христианскому Богу. Атагуальпа ответил им: «Вашего Бога умертвили те самые люди, которых он создал. Мой же, — и он указал на солнце, которое в эту минуту во всей своей славе заходило за горы, — мой бог и поныне живет в небесах, откуда он смотрит на детей своих».
При этих словах краснокожего оратора все индейцы, окружавшие маркиза и его спутников, с громким кликом ликования, прощания и надежды повернулись к солнцу, готовому скрыться за Андами. В проломе стены видно было яркое зарево заката. Вся сцена была так величественна, что Мария-Тереза и Раймонд невольно вздрогнули. Да, у древнего бога Солнца сохранилось еще много верных слуг, как и в тот трагический вечер — последний вечер величия Атагуальпы. Достаточно было взглянуть на этих возбужденных, дрожащих от волнения людей, в течение стольких веков сохранявших тот же язык, те же нравы. Завоевание прошло над ними, не изменив их. Они свято хранили традиции. И, быть может, не сказки рассказывали, что где-то далеко в горах, в неведомом городе, о существовании которого и не подозревают другие народы, в городе, защищенном неприступными твердынями Анд и вечными снегами, обитают жрецы, неустанно поддерживающие священный огонь. История этого скрытого священного города, веками передаваемая из уст в уста, оказалась долговечней памятников инков — поражающих путешественника не менее, чем руины Луксора и Карнака. Быть может, произошло это потому, что народ их не знал письменности. Ни письменности (в царстве инков запрещено было писать), ни литературы, ни поэтической лжи. Только верная память при помощи кипос, веревочек с завязанными на них узлами, повторяла из века в век одни и те же слова и заставляла проделывать в одни и те же часы одно и то же.
