Золотой огонь Югры (Повесть) - Бутин Эрнст Венедиктович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Глядя прямо перед собой, Еремей вернулся к берегу. Подобрал на ходу топор, подозвал Антошку.
Вдвоем они прикладами и топором разбили в щепки один из обласов. Второй перевернули днищем вниз, столкнули в воду. Парамонов и Степан исподлобья наблюдали за ними. Мальчики, не взглянув на них, не спеша сели в лодку и отплыли.
— Ну, гаденыш, мы ишшо встренемся! — заорал Степан.
Антошка, сидевший на дне обласа, вздрогнул, съежился.
— Распрямись! — зашипел Еремей. — Пусть видят тебя смелым, пусть знают, что мы их не боимся!
Он мерно взмахивал веслом, голову держал высоко, гордо.
— Я не за себя боюсь, — Антошка расправил плечи. — Я о стойбище нашем думаю. У нас ведь тоже один из этих остался — Иван.
Еремей нахмурился, промолчал, стал грести быстрее, злей.
Степан и Парамонов, пошатываясь, укрепляясь в позе поустойчивей, проводили глазами облас, пока тот не скрылся за стеной кедрача на мыске.
— Ну, развязывай! — Степан, пригнувшись головой к коленям, задрал над спиной руки. — Никто ведь, окромя нас самих, не сслобонит.
Парамонов, дергая зубами хитросплетения тынзяна, ослабил путы, а затем и развязал их, но вот с брезентовым ремешком ему пришлось повозиться. Тычась носом в запястья партнера, вцепившись зубами в тугие узлы, тянул их, терзал, пытался даже перекусить, пережевать.
— У-у, иуда, затянул, постарался! — Степан свирепел, сжимал пальцы в кулаки, пытался ткнуть ими в нос приятеля. — Выслуживался перед зверенышем, каин. Шкуру свою спасал!
— Не гневись, Степа. Остячонок ведь в лоб мне целил. — Парамонов наконец вздохнул облегченно: — Ну, кажись, все.
Степан, вяло пошевелив кистями, стряхнул ремешок. Посжимал затекшие пальцы, поразглядывал их с легким недоумением. Потом неспешно достал из-за голенища нож, просунул его между связанными руками Парамонова, распластал путы. Поглядывая на стенку избушки, где дотлевал черный, обуглившийся узел награбленного добра, выковырял из песка наган с квадратной дырой вместо барабана, выбитого пулей.
— От-те, язви его, волчонка. Чего натворил! — покачал обескураженно кудлатой головой. — Двух таких здоровенных мужиков острамил. Посадил, можно сказать, голым задом в крапиву… Зачем ты ему про сродственников-то наплел? Быдто увезли их.
— Дык как же, Степушка. — Парамонов хозяйственно сматывал остаток аркана. — Узнал бы, что мы порешили евонную семью, и ухлопал бы нас. — Сунул тынзян в карман шинели. Поднял изуродованную винтовку. — Как думаешь, Степа, получится хучь бы обрез? Аль выбросить?
— Выкинь! Я того щенка голыми руками возьму… — Степан, откинувшись, дотянулся до бутыли. Взболтнул ее, поглядел через остатки розоватого спирта на свет. — Будешь пить шайтановку, ай нет?
— Как не буду, как не буду! — забеспокоился Парамонов…
Они, захмелевшие, сидели у костра, разведенного из сухих, жарко полыхающих щеп обласа, и голодно поглядывали на закопченный казан хозяев стойбища, в котором, исходя аппетитным паром, доваривалась уха из приготовленных Сатарами запасов рыбы, когда за дальним песком вверху по течению показалась медленно ползущая серединой реки лодка.
— Глянь, никак их благородие возвертаются? — Парамонов испуганно вскочил, прищурился подслеповато.
— Он самый… — Степан тоже поднялся, замедленно, нехотя. — Один, чегой-то. Выходит, прими господи душу раба твово Кирюшки?
Мужики понимающе переглянулись и направились к берегу: Степан вразвалку, косолапя; Парамонов, опередив его, мелкими, прыгающими шажками.
— С возвращеньицем, вашбродь! — крикнул он медовым голосом.
Арчев с трудом повернул голову и, устало, вразнобой, ворочая веслами, направил лодку к берегу.
Степан вошел по пояс в воду, схватил лодку за нос, дернул на себя, и, перехватывая борта, толкнул к берегу. Арчев обессиленно уронил руки меж колен, свесил к груди голову.
— Где… остячонок?.. Живой?.. — заглатывая слова, спросил с частыми всхрипами. — Вы… не покалечили… его?
— Дык чего ему исделается? Живой стервец, — отводя глаза в сторону и делая постное лицо, смущенно начал тянуть Парамонов.
— Сбег шаманенок! — решительно оборвал Степан это несмелое бормотание.
— Что-о-о? — Арчев удивленно посмотрел на него снизу вверх. — Упустили? Не справились с ребенком? Какого-то сопливца не смогли удержать? — Ощерился, вскочил, но снова рухнул на скамью, схватившись за поясницу. — Пропади оно все пропадом: и весла эти, и спина, и вы, дурачье безмозглое! — Ударил в отчаянии кулаком по борту. — Живо за весла!
— Дык, эт самое, вашбродь… Ушица тама преет, — неуверенно повел рукой в сторону костерка Парамонов. — Можа, похлебаем сперва?
Арчев уставился на него бешеными глазами, но не проронил ни слова.
— Слушаюсь! — Парамонов резво прижал руки к бедрам, вскинул бороду, вытянулся в струну. И тут же кинулся к лодке, где уже сидел Степан, проворно вскочил в нее, схватился за весло.
— И это былая гордость сотни Иисуса-воителя?.. Гроза коммунии?.. — желчно, сквозь зубы процедил Арчев, развязывая мешок. Достал фляжку, отвинтил крышечку, плеснул на ладонь водки. Морщась, зажал фляжку коленями, брезгливо потер руки. — Вы не мальчишку, вы свое безбедное будущее упустили!
— Поймаем, шаманенка, вашбродь, не сумлевайтесь, — бодро пообещал осмелевший Парамонов.
— Я тому змеенышу сам башку сверну, — откидываясь назад и сильно загребая, заявил Степан.
Арчев, поднесший фляжку к губам, поперхнулся.
— Тупицы! — выкрикнул, откашлявшись. — Мальчишка нам только живой нужен… Если кто из вас хоть пальцем тронет его, пристрелю, как Серафимова.
Мужики, загребавшие умело, сильно, без плеска, отчего лодка ускоряла плавными рывками ход, сделали сбой.
— Я так понимаю: он, шайтаненок, то исть, в тое стойбище заглянет, — подчеркнуто скорбно вздохнул Парамонов. Покосился, выжидательно улыбаясь, на Арчева. — А тама Иван…
— Иван ухлопает мальца, — закончил Степан. — Вы же, вашбродь, сами приказали не оставлять свидетелей. Откуль Ивану знать, что остячонок вам нужон. Как пить дать, изничтожит малого!
— Дьявольщина, все может сорваться! — Арчев заерзал. И уже не приказал — попросил умоляюще: — Гребите, гребите, братцы…
4
Только-только долбленая лодчонка скользнула на травянистый берег, как Антошка с трехлинейкой, а следом и Еремей с карабином метнулись через борт. Привычно, на ходу, вдернули обласок подальше на сушу и, пригнувшись, бросились к стойбищу, огибая, чтобы не шуршать, заросли малины.
На взгорке, где кустарник поредел, осторожно выпрямились и облегченно переглянулись — стойбище казалось нетронутым: двери лабаза на низеньких толстых стойках, избушки тулых хот и сарая кул хот, в котором зимой хранят рыбу, были закрыты; мирно лежал на берегу не успевший еще потемнеть от времени облас Сардаковых. Только непривычно пусто и тихо — ни людей, ни собак, ни оленей.
Антошка неуверенно вышел из кустов, окликнул:
— Ачи! Котты вусын? [7] — и замер, прислушиваясь.
Дверь избушки тихонько приоткрылась — смутно мелькнуло в темной щели чье-то лицо — и широко, единым махом распахнулась. Через порог вышагнул толстый, с жирным бабьим лицом, коротко остриженный мужик в гимнастерке без ремня. В правой руке он держал нож, в левой — необглоданную кость.
— Глянь-кось, живой! — удивился он. Сыто икнул, вытер толстые губы кулаком с ножом. — Ты ведь здешнего хозяина сын, ага?
— Где люди?.. Сардаковы где? — отрывисто спросил Еремей.
— Хозяева-то? Тама вон лежат, — мужик показал костью на сарайчик кул хот. — Преставились, в нижний мир, как вы говорите, ушли…
Антошка взвизгнул, вскинул винтовку и, не задумываясь, выстрелил в мордастого. Тот метнулся было к мальчишке, но бабахнул выстрел Еремея — вылетел нож из руки. Мужик ошалело присел, но тут же резко развернулся, прытко шмыгнул в избушку. И почти сразу же оттуда раздался выстрел. Мальчики упали.
