Лесник - Эмар Густав (книга жизни .txt) 📗
…Тут я воспользуюсь своим правом романиста и вместо слов Гастона де Транстамара вставлю свой собственный рассказ, в убеждении, что интерес повествования от этого только выиграет.
Молодой человек прекрасно заметил внезапное молчание, воцарившееся в толпе около дона Филиппа при его неожиданном появлении в дверях; он медленно подошел к
дону Филиппу, раскланиваясь направо и налево, и очень спокойно сказал:
— Извините, кабальеро, вы, кажется, беседовали о чем-то чрезвычайно занимательном, когда я вошел. Надеюсь, вы не сочтете мое поведение нескромным, если я спрошу, что именно так сильно заинтересовало вас?
— Несколько, сеньор, — дерзко ответил дон Филипп, — мы говорили о незаконных сыновьях!
— Лучше вас, кабальеро, — холодно возразил Гастон, — никто не может обсуждать подобный вопрос. Позвольте узнать, здорова ли ваша матушка?
— Сеньор! — воскликнул собеседник в порыве гнева. — Такое оскорбление…
— Оскорбление? Когда я осведомляюсь о здоровье вашей матери, кабальеро? Да что с вами?!
Дон Филипп прикусил губу.
— Я говорил о вас, — процедил он сквозь зубы.
— Стало быть, я, по вашему мнению, незаконный сын? — вскричал Гастон, и молния сверкнула в его черных глазах. — Клянусь Богом, вы солгали! Оказывается, вы не только глупец, но еще и клеветник!
— Да что же это, сеньоры! — вскричал с гневом один из молодых людей. — Разве сыновья куртизанок станут нам предписывать законы? Вышвырнуть вон этого человека, и делу конец!
— Никто не должен трогаться с места! — громко вскричал Гастон, останавливая друзей, которые, казалось, хотели броситься к нему на помощь. — Это касается меня одного!.. Вы будете вторым после дона Филиппа, граф Касерес! Ну, господа, кто еще намерен поддерживать эту позорную ссору?
— Я!
— И я также! — вскричали почти в один голос двое.
— Очень хорошо, маркиз д'Альвимар, а после вас будет очередь, если не ошибаюсь, графа Сьерра-Бланка. Господа, я согласен драться с вами по очереди или разом со всеми четырьмя, что, полагаю, было бы вам всего приятнее.
Молодые люди испустили крик ярости при этом новом оскорблении.
— Сеньоры, — сказал молодой Медина-Сидония, подходя к ним, — я стыжусь за ваше поведение в доме моего отца, который вам следовало бы уважать. Граф де Транстамар мой друг и гость, благородный дворянин, любимый нами. Вы вели себя, без всякого повода с его стороны, как конюхи! Мои друзья и я, мы сумеем поддержать его в этой ссоре, которая касается также и нас.
— Да, да! — вскричали все, увлеченные примером, и подошли, чтобы крепко пожать Гастону руку.
Обидчики остались в одиночестве, и вокруг них образовалась пустота.
— Благодарю вас, господа! — вскричал с чувством Гастон. — Мне приятно убедиться, что я не упал в вашем мнении.
Раздались крики, единодушно утверждавшие противное.
— В эту же ночь я уезжаю из Мадрида, господа, — продолжал Гастон, — и буду ждать вас на рассвете у Энареса.
— Мы все придем туда и будем вашими секундантами! — восторженно вскричали его друзья.
Через два часа Гастон выходил из дворца герцога Медина-Сидонии. Вернувшись домой, он привел в порядок некоторые бумаги, вооружился, сел на лошадь и, сопровождаемый слугой, выехал из Мадрида, направляясь к деревне Энарес, куда прибыл минут за десять до восхода солнца.
При въезде в деревню он увидел человек сорок знатных вельмож, которые ждали его, чтобы составить ему свиту.
Такое выражение внимания подействовало на Гастона отрадно. Он с жаром поблагодарил друзей, не бросивших его в трудную минуту, и, сопровождаемый ими, достиг довольно уединенного места позади картезианского монастыря, избранного секундантами обеих сторон местом сражения.
Там молодые люди сошли с лошадей и отдали поводья слугам.
— Господа, — сказал Гастон своим друзьям, — дело это касается меня одного, я один и должен покончить с ним.
Медина-Сидония и Осуна хотели было протестовать, но Гастон остановил их.
— Умоляю вас именем нашей дружбы! — сказал он. Друзья крепко пожали ему руку и замолчали. Приехали противники Гастона, но почти одновременно
подоспел старый герцог Медина-Сидония, который примчался во весь опор.
Несмотря на свой почтенный возраст, он проворно соскочил наземь и подошел к Гастону, который в свою очередь поспешил к нему навстречу.
— Граф де Транстамар, — громко сказал герцог, снимая шляпу и бросая гордый взгляд вокруг себя, — я узнал, что в
эту ночь, во время посещения, которым вы удостоили меня, вам было нанесено жестокое оскорбление в моем доме. Прошу вас, граф, принять мое нижайшее извинение! Я считаю вас за благороднейшего, истого дворянина и ставлю себе за честь быть в числе ваших друзей.
Эти слова, произнесенные одним из высших представителей испанского дворянства, тронули Гастона до слез.
— Благодарю вас, герцог, — сказал он дрожащим голосом, — вы восстановили мою честь в глазах всех. С Божьей помощью, моя шпага довершит остальное.
— Искренне желаю этого, граф, — ответил почтенный старик.
— Долой плащи, господа! За шпаги! Это борьба не на жизнь, а на смерть! — вскричал Гастон звонким голосом, сбрасывая на землю верхнее платье. — Ваша очередь, дон Филипп!
Испанцы по природе народ храбрый, для них дуэль почти то же, что увеселительная прогулка. Дон Филипп уже стал в позицию. При втором выпаде шпага Гастона проткнула его насквозь.
Граф Касерес уже стоял перед ним, обнажив шпагу.
Гастон сделал ему знак, что готов, и противники ринулись один на другого.
Через несколько мгновений граф Касерес повалился как сноп, шпага Гастона воткнулась ему прямо в сердце.
Присутствующие пришли в ужас. Они уже хотели вмешаться, но Гастон остановил их.
— Прочь! — крикнул он, размахивая окровавленной шпагой. — Эти люди принадлежат мне.
— Я вас жду, — сказал маркиз д'Альвимар.
— К вашим услугам! — вскричал Гастон с ревом тигра. Это был уже не человек, гнев и кровь ослепляли его, он
видел перед собой лишь смертельного врага.
Маркиз упал со шпагой противника, воткнувшейся ему в горло.
Почти мгновенно граф Сьерра-Бланка стал в позицию.
— Убейте же и меня! — крикнул он резко.
— Постараюсь, сеньор, — последовал грубый ответ.
На этот раз бой был продолжительный и ожесточенный. Оба противника были мастера фехтовать. Утомленный предыдущими стычками, Гастон утратил добрую долю своего проворства. А Сьерра-Бланка, хладнокровный, методичный, рассчитывал каждый удар и не давал противнику поразить себя, извиваясь вокруг него как змея; шпага его составляла как бы непроницаемую броню.
Гастон понял, что погиб, если не переменит тактики. Он мгновенно напал на противника, сильным ударом отразив его шпагу, ринулся вперед, прежде чем тот имел время дать отпор, и всадил ему лезвие прямо в сердце.
Граф упал, даже не вскрикнув; он был мертв.
Четыре врага теперь лежали у ног Гастона бездыханные.
— Исполнил ли я свой долг, как человек храбрый и дворянин? — спросил он, воткнув в землю конец шпаги.
— Да, — грустно ответили ему друзья, — вы сражались доблестно.
— Так прочтите теперь вслух эту бумагу, герцог Медина-Сидония.
Он подал герцогу бумагу, которую тот немедленно прочел, — это было свидетельство о браке короля Филиппа IV с доньей Христианой.
— Итак, я законный сын! — гордо вскричал Гастон. Все склонили голову в знак согласия.
Тогда молодой человек взял свою шпагу и сломал ее о колено.
— Слушайте все, — сказал он, — сломав эту шпагу, я одновременно разбил и свою клятву верности испанской короне. Я отрекаюсь от своего отечества, не хочу служить королю-клятвопреступнику, который попирает ногами честь женщин своего дворянства, отказывается от своих детей! Пока я жив, испанская монархия не будет иметь врага более неумолимого, чем я! Повсюду я стану преследовать ее без отдыха, без пощады. Скажите это королю, господа, чтобы он знал, что сын, от которого он отрекся и права которого подло украл, сохранил драгоценнейшее из всех благ — честь. Прощайте, господа! Граф де Транстамар умер. Скоро вы услышите о мстителе. Клянусь вам в этом прахом моей матери, ставшей жертвой этого презренного короля!
