Домик на Шуе - Холопов Георгий Константинович (е книги TXT) 📗
Где же в это время пропадал и что делал Никита Свернигора?
Придя в посёлок за огурцами, он не застал там и половины населения, — народ эвакуировался в Олонец и дальше на восток. Он обошёл все дома и безрезультатно: огурцов нигде не было. Возвращаться же с пустыми руками в батальон было не в характере Свернигора, и он долго сидел в доме у колхозного кузнеца и мучительно думал: куда бы ещё пойти?.. Поблизости, правда, были ещё кое-какие деревеньки, туда можно было бы сходить, но старик-кузнец предупредил его, что и там он уже никого не найдёт, колхозы снялись с мест… Можно было бы сходить за двадцать километров в Олонец, но и там, говорил кузнец, не было привоза огурцов, колхозникам было не до них в это горячее, военное лето.
И вот сидел Никита Свернигора и мучительно думал, куда бы пойти за огурцами, как в избу вошла подслеповатая старуха с клюкой в руке, пропела:
— Спасибо, Семёнушка, на хлебе, на милостыне, кормилец, спасибо, спа-а-сибо-о-о-о, — и низко, в пояс, поклонилась Свернигора.
— Что тебе, бабушка? — спросил он.
— Хлеба просят, беженцы, — сказал кузнец и подал старухе кусок хлеба.
— Спасибо, Семён Васильевич, на хлебе, на милостыне, кормилец, спасибо, спа-а-а-сибо-о-о-о, — вновь пропела старуха и поклонилась Свернигора.
— Бабушка, да ведь меня не Семёнушкой и не Семёном Васильевичем величают! Да и благодарить его надо, — кивнул он на старика.
— Мне бы рубля, сыночек, далеко, говорят, от ворогов уходить надо, — выпрямилась старуха, — не чаяла, не думала, что на старости лет останусь сиротой, и вот побираюсь по людям… Ох, ох, горюшко моё, ноженьки мои никудышные!
Свернигора достал из кармана деньги, протянул старухе червонец, спросил:
— А из какой ты деревни будешь, бабушка? Нет ли у вас там огурцов? Вот скажи, что есть огурцы, — и тридцати не пожалею!
— С того берега она, там теперь финны, — сказал кузнец.
Старуха, увидев, что в этой избе можно немного отдохнуть, присела на скамеечку, вытянула ноги, застонала: «Ох, ох, горюшко моё, ноженьки мои никудышные!» Потом сказала: «Да как же не быть огурцам-то, милый ты мой сыночек, кадка трёхведерная дома стоит, много и всего другого осталось этим антихристам-фашистам»…
— Да что ты говоришь, бабушка! — Свернигора вскочил с места. — Побожись, что правда, а? Побожись, тридцатки не пожалею!
Старуха посмотрела вокруг себя и не увидев нигде икон, повернулась к окну, глядящему на восток, и перекрестилась, да и не раз, а раз десять!
Выслушал старуху Свернигора, загорелся весь, подробно расспросил её о деревне, о её доме и решил: он проберётся на тот берег, в деревню, в дом, в котором жила старуха! Он достанет огурцы, выполнит приказание командира!
Решено — сделано. Он пришёл в расположение второго батальона, где наиболее удобно переправиться на ту сторону, среди белого дня переплыл Тулоксу, скрылся в лесу. У гитлеровцев на том берегу не было никаких оборонительных сооружений, со дня на день они собирались к новым наступательным боям, а потому для смельчака не представляло особого труда пробраться к ним в тылы.
В лесу Свернигора набрёл на тропинку и пошёл по предполагаемому направлению к деревне. По пути ему встречались группы вражеских солдат, велосипедисты, но он их удачно обходил или пережидал, спрятавшись в кусты, пока к вечеру не выбрался на дорогу, ведущую в деревню, и не увидел деревни. Взяв левее от дороги, он стал осматриваться вокруг… Пролежал он больше часа в кустарнике, дожидаясь сумерек, как вдруг где-то поблизости послышались голоса русских мальчиков, потом раздался звон пилы.
Он пошёл на звон пилы и вскоре на небольшой поляне увидел двух мальчиков в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, которые пилили поваленную наземь сосну. Метрах в пяти от них сидел рыжеволосый гитлеровский солдат. Положив рядом с собой автомат на траву, он что-то писал, слюнявя карандаш и сосредоточенно выводя строки.
Свернигора с такой стремительностью бросился на солдата, что тот и опомниться не успел, как уже лежал с кляпом во рту. Он стянул ему назад руки и связал ремнём, а мальчики, навалившись всем телом на солдата, в неистовом восторге, точно коня, стреножили его.
Свернигора вскочил на ноги, крикнул мальчикам:
— Айда, ребятки, деревню брать!
Мальчики кинулись обнимать его, и младший сказал:
— Наши пришли!
— Я один — за всех! — ударил себя в грудь Свернигора.
— А это правда, что они Ленинград взяли? — спросил старший мальчик.
— Да что вы, ребятки, разве Ленинград мы отдадим фашисту? Кто вам такую чушь сказал?
— А вот они, черти! — Мальчик обернулся и ударил солдата ногой. — Они говорят, что и Москва взята. Но мы им не верили. Я даже плакал, когда они сказали, что Москва взята…
Рыжеволосый солдат, связанный по рукам и ногам, точно уж, извивался на траве, и его багровая, кровью налитая шея, казалось, готова была лопнуть от напряжения: он силился разорвать ремень на руках.
По совету меньшего мальчика, Бори, они углубились в лес. Прихватили с собой и пленного, — пришлось ему развязать ноги, — хотя и не знали, что делать с ним в дальнейшем. Но Свернигора осенила озорная мысль: «Приведу „языка“! Вот будет потеха в бригаде!» — и он рассмеялся, зажав рот рукой.
Мальчикам его весёлость казалась подозрительной, и они стали у него допытываться: кто он и зачем пробрался сюда с того берега?
— За кладом пришёл, ребятки! — сказал Свернигора.
— За каким это кладом? — настороженно посмотрев на него, спросил Саша, старший мальчик.
— А вот за каким! — Скорчив хитрую мину, Свернигора вынул из кармана листок бумаги, развернул его, показал план деревни, старушечий дом и ткнул в него пальцем: вот здесь, в этом доме, хранится клад!
Мальчики переглянулись и рассмеялись: да ведь это дом Антонихи, их соседки, и никакого клада там не может быть, старуха она пребедная, живёт только помощью сына из города.
— Вы, кажется, принимаете нас за дураков, — даже обиделся Саша. — А мы не дураки. Я кончил семь классов, с отличием сдал экзамены. Все на пятёрки! А Борька кончает ремесленное училище…
— Я знаю, кто вы! — с загадочным видом сказал Боря. — Вы — разведчик! Пробрались сюда взорвать штаб у фашистов! Правда, нет?.. Собрать нужные сведения для командования? Правда, нет?
— Правда, ребятки, я разведчик, — сказал Свернигора.
— Ну, давно бы так! — обрадовался Саша. — Будемте знакомы. Меня звать Саша, его — Боря…
— А меня — Никита, — Свернигора крепко пожал мальчикам руки.
— А вы знаете, одного вашего моряка они сожгли на костре! — сказал Боря.
Свернигора нахмурился:
— Ну, этого не может быть…
Мальчики вновь переглянулись и с сожалением посмотрели на него: какой он наивный, право! Саша стал рассказывать про раненых краснофлотцев, захваченных гитлеровцами при отходе морской бригады от Видлицы на Тулоксу, про их казнь на народе… Он рассказывал и плакал. Прослезился и Боря. Он взял руку Свернигора и положил себе на голову.
— Видите, сколько шишек на голове? Верите?
— Кто бил? — совсем помрачнев, спросил Свернигора.
— Вот он, собака! — Боря указал на рыжего солдата. — Он целый день сидит и пишет письма, а мы всё пилим дрова, а если перестаём пилить, он встаёт и бьёт нас автоматом по голове.
Свернигора подошёл к гитлеровцу, готовый выпустить в него очередь из автомата, но только пнул его ногой, сказав:
— Снимите-ка, ребятки, с него одежду! Мы им покажем, проклятым фашистам, где раки зимуют.
Мальчики охотно принялись выполнять его приказание, а Свернигора с автоматом в руках стал на часах.
Это были хорошие, смелые русские мальчики. Саша был из Ленинграда, в деревню он приехал к тётушке на каникулы. Боря учился в ремесленном училище на Свири-3, в деревню приехал навестить бабушку. В тот день, когда деревня была занята гитлеровцами, они с утра ушли бродить по лесу: Саша — вооружённый охотничьим ружьём, а Боря кухонным ножом. С ними ещё был Томик, пёс верный, помесь волкодава с гончей. Саша и Боря подбирали в лесу винтовки, каски, противогазы, помогали санитарам выносить раненых, пока не встретились с вражескими автоматчиками… Они горько плакали от обиды, что им не удалось «повоевать» с фашистами, и ещё им было жаль Томика. Автоматчики убили собаку, а их вместе с другими пленными бросили в сенной сарай на окраине деревни. Пять дней их держали без воды и хлеба, а на шестой вывели в лес, и с того дня, с утра до позднего вечера, до самых сумерек, заставляли пилить дрова для офицерской столовой. И их всё караулил этот рыжий солдат с автоматом, перекинутым через плечо; под звон пилы с утра до вечера он или сочинял стихи, или же писал письма своей возлюбленной. Рыжий особенно недолюбливал Борю, потому что тот болезненно переносил побои. Саша же больше всё молчал, кусал себе губы и сквозь зубы только твердил одно: «Ладно, ладно!» И солдату больше нравилось бить автоматом Борю, слышать его стоны и плач…
