Приключения 1990 - Молчанов Андрей Алексеевич (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Минут через пятнадцать Олег, сморкаясь и с хрустом разгибая суставы, встал.
— Полет закончен? — спросил я, в общем, заинтригованный.
— Вот что, — осоловело глядя в угол, сказал он. — Идея есть. Ты приходишь... куда-нибудь. Ну ресторан... компания. Заводишь разговор. Парапсихология. Телепатия. Скептики, конечно. Ну говоришь: есть знакомый, угадывает мысли на расстоянии. Не верят. Споришь. Сто рублей... Ну вытаскиваешь колоду карт. Выбирайте. Тянут туза пик... к примеру. Идешь к телефону, набираешь номер. Даешь трубку. Тот спрашивает: «Олега Сергеевича». Я говорю: «Да». Он: «У нас тут с вашим товарищем спор. Вы телепат...» Понимаешь? Я ломаюсь. Тот, естественно, настаивает: какую, мол, карту вытащил? Отвечаю: «Туз пик». Сто рублей. Ну, пополам...
— Ты чего? — не уяснил я. — В самом деле телепат?
— Я хочу достигнуть, — вдумчиво сказал Олег. — Йога дает много...
— Что-что?
— Путь к совершенству долог, но когда он пройден, дух может стать свободным от тела...
— Это... когда помрешь, что ли? — спросил я, разбегаясь в мыслях.
— Да нет же, — расстроился Олег от моего непонимания. — Ты можешь покинуть свою оболочку ну... на час, потом вернуться... Свобода, ясно? Дух твой неограничен в перемещениях по вселенной! Звезды, луна... Космические корабли? Ха-ха... Как жалко и нелепо все! Есть два пути к познанию. Познание через моторы, бензин, лекарства, книги и — углубление в себя, раскрытие в себе вселенской силы, чья мощь... Ракеты... хе! Что тело? — он погладил себя по загорелому волосатому животу. — Кокон! А дух — это прекрасная бабочка, и, покидая тело, она делает нас свободными истинно! Тут есть неувязки с буддизмом...
— Ну так... насчет... — осторожно перебил я.
— А, — вспомнил Олег. — Значит, так. Олег Сергеевич — туз пик. Алексей Иванович — дама крестей. Короче — кого подзовешь к телефону. Отчество — масть, имя — карта.
В величайшем восхищении я потянулся к стакану, намереваясь поднять тост за светлую голову своего приятеля. Но водки уже не было. Кончилась.
Владимир Крохин
Черные стволы, паутина ветвей на серо-голубом фоне зари... Гашу настольную лампу. Рассветные сумерки лилово ложатся на лист бумаги. Сижу, с озлоблением сочиняя «подводки» к радиопередачке, должной сегодня до полудня оказаться перед очами редактора. «Подводки» — это то, что слащавыми голосами повествуют ведущие в интервалах между рассказиками, байками и песенками, передачку составляющими. Если рассказик, к примеру, содержит идейку труда и лени, как тот, что я выбрал сейчас, то предварительно и вскользь следует намекнуть, что речь пойдет о труде и противлении труду и последнее — плохо. При этом желательно, чтобы в «подводке» присутствовала репризочка, пословица или же краткое соображение по данному поводу некоего писателя, философа, что ценится порой дороже легкомысленной репризы. В шпаргалке, именуемой сборником «Крылатые слова», ничего подходящего не обнаруживается. Тогда, страдая от жуткого недосыпа, пытаюсь вспомнить что-либо сам. Из памяти ничего, кроме «Без труда... рыбку из пруда», не выуживается. Выхода нет, приходится прибегнуть к запрещенному, хотя и часто используемому мной, приемчику, Досадуя на неначитанность свою, цитату из классика выдумываю сам. Пишу так: «Плоды труда ярки и вкусны, плоды безделья — пресны и бесцветны». Афоризм от края до края перенасыщен дидактикой, но — сойдет. Таким образом, ведущий произнесет следующее: «Как заметил древний философ...» — ну и далее — сентенцию. Остается надеяться, что принуждать редакцию конкретизировать авторство этого перла радиослушатели просто поленятся. Ну-с, и последнее: «До свиданья, друзья! До новых встреч!» Вроде бы все, свобода.
Домашние мои, судя по голосам из кухни, сопению чайника и хлопанью дверцы холодильника, приступили к завтраку. Я достаю скрепку, зашпиливаю ею рукопись и, удовлетворенно потягиваясь, встаю из-за стола, думая, как удивительны превращения написанного мною в радиоволны, затем в почтовый перевод и, наконец, в деньги — великого законодателя метаморфоз. Взгляд мой падает на журнальный столик, где вижу пухлую папку с моими стихотворными публикациями за все десять лет творческой активности. Каким образом папка оказалась на столике, а не в книжных полках, где ее место, непонятно, однако, раскрывая ее, уясняю суть моментально и пронзительно ясно. Жеваные, драные листы с наклеенными вырезками, сплошь покрытые той диковатой живописью, что по манере свойственна лишь абстракционистам и малолетним пакостникам. Гнев поднимает веки мои, я срываюсь с места и через секунду тащу за ухо к папке своего наследника Коленьку. И — пошло-поехало! Рев, вот уже сын ткнулся в колени заступнице-теще, из кухни прискакала жена, явился, дожевывая бутерброд, тесть в пижамных брюках и в ветхой, дырявой майке... Все — негодующие. Детей бить нельзя, с детьми надо ласково, я не отец, а зверь, и далее — перечисление моих предшествующих грехов, с детским воспитанием связанных. Дитя, утерев сопли и уцепившись за надежный подол тещиного халата, смотрело, как мне читают нотацию, — торжествующе-мстительно, что меня доконало вконец. Я вспыхнул, и в ту же секунду жена была дурой, теща тоже кем-то около этого определения, и скандал забушевал с открытым переходом на личности. Когда, собрав запас сарказма, супруга отметила, что в действии ребенка был элемент истины, ибо вирши мои — бред, я быстренько оделся и вышел из дома. Черт возьми, дурацкое положение! Дурацкое, дурацкое... И все из-за квартиры! По закону площади хватает всем. Значит, на что-то отдельное рассчитывать не приходится. Правда, есть выход: кооператив. Но деньги? Кабала ведь — где бы я ни был, что б ни делал, вечно в долгу... Размен? Комнатенка в коммуналке? Чушь! Да и что, собственно, значат все эти варианты, перебираемые едва ли не каждодневно, если ни один из них не увлекает всерьез хотя бы потому, что жену я не люблю и понимаю, что разрыв с ней неминуем, только вот оттягиваю разрыв всячески не то из-за слабоволия своего, не то из-за сына, не то... Да и порвать. Куда деваться? К мачехе идти, ныне вдове, въедливой, капризной бабе, вроде меня воспитавшей и так далее, но от которой я буквально сбежал в свое время к жене? Или искать другую? Чтобы с квартирой, приятной наружности, без тещи и, желательно, с покладистым характером? А-а, черт!.. Сплошная неопределенность. Во всем. А ведь тридцать лет. И в главном неопределенность — в работе, творчестве. Все написанное, за исключением десятка стихов, — дрянь, однодневки, неправда...
Подхожу, руки в карманах, к «Жигулю». Вот, ради этой телеги и писал. А что можно создать, когда сверхзадача твоих произведений — штампованная металлическая коробка с примкнутыми к ней такими же штампованными частями из резины, стекла и пластмассы? И еще творил во имя гаража — тоже шаблонного, как и сотня других, в чей стройный безрадостный ряд он втиснут. Идея, ха-ха, куда в случае развода можно вселиться. В гараж!
Готовлюсь забраться в машину, но тут замечаю, что крышка багажника странным образом вздыблена... Тоскливо заползает в глубь живота предчувствие беды. Заглядываю назад. Бампер расплющен и вдавлен в заднюю панель. Крыло съежилось гармошкой. Крышка багажника — горбом. Фонарь — вдребезги. Свежий снежок запорошил следы, однако понятно, что ночью здесь разворачивался лихой грузовичок. Вызываю ГАИ. Составляется протокол. Машина застрахована, но инспектор, соболезнуя, говорит, что случай туманный и рассчитывать на возмещение расходов по ремонту за счет Госстраха — вопрос и ответ. Жена, ребенок, теща и тесть, наспех накинув шубейки, выходят на улицу, читая мне нравоучение номер два. Относительно шикарного гаража и моей лени ставить туда каждый раз машину. Они правы, хотя я и огрызаюсь. Сын Коленька, обожающий автомобили, а мой — более всех, смотрит на него и на меня с искренним сочувствием, за что в душе моей его художества где-то наполовину прощаются. Инспектор застегивает планшет и удаляется, рекомендуя до ремонта на машине по городу не выступать, иначе — до свидания номера! Но ехать мне надо — сегодня масса дел и, уповая на трамвай, с ними не справиться. Я пускаю движок и некоторое время сижу пригорюнившись. В довершение всех бед не хватает одной — чтобы зарубили таких мук стоившую передачку.
