Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - Йокаи Мор (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Я наперед объяснил Медведю, какая участь нас ожидает. Когда стена сравняется с отводным каналом, солдаты Шинявского выстрелом из аркебузы перебросят прочную веревку, с помощью веревки перетащат железную цепь и сорвут все сооружение.
Тогда нам хоть умирай от жажды, потому что запасать воду бесполезно: соляные горные породы сделают ее непригодной для питья.
— Нам грозит еще большее несчастье, — проворчал паша. — Ты всего не знаешь. — И с этой минуты он заметно помрачнел.
Гайдамаки совершили несколько ночных вылазок, дабы разрушить проклятую стену, но осаждающие были настороже, встречали их прицельным огнем, и возвращались разбойники с пробитой головой.
Теперь вся надежда банды оставалась на меня. На меня и на фельдшланг, хорошенько отполированный мною. Лафет, сработанный по моим указаниям, был готов, рядом лежали отлитые мной снаряды.
Между тем вражеский бастион достиг устрашающей высоты, сравнявшись с нашим отводным каналом. Оглушительно трещали барабаны, задорно гудели трубы — осаждающие предвкушали радость победы. Словно каменщики, что празднуют конец работы, ставя майское дерево, украшенное лентами и плодами, так и враги наши водрузили на стене виселицу, колесо и карающую руку с палашом. Яснее ясного так обозначался смертный приговор разбойникам.
Выбрав недоступное для наших пуль место, вражеский полковник самолично установил аркебузу на треножник, направил ее, как я и предполагал, в сторону отводного канала.
— Ну, а теперь гляди, — сказал я Медведю и взял на прицел вражеский бастион.
Выстрелили враги, выстрелил и я. Только после моего залпа исчезла виселица и полковник вместе с ней. Вторым залпом я прицелился в основание стены, а после шестого выстрела каменная громада с грохотом рухнула на мушкетеров, что суетились возле амбразур. Никто в живых не остался.
С диким ревом бросились гайдамаки из пещеры, спустились в хитроумных своих корзинах и напали на устрашенную толпу осаждающих. Пока они сражались с рассеянными в долине солдатами, подкатил я свой фельдшланг поближе к выходу и пустил ядро над головами гайдамаков в сторону спешащих на помощь отрядов Потоцкого. В результате гайдамаки одержали полную победу над тем и другим графом, вынудили их отступить в свои замки и забрали много всякого добра.
Вот какова пушка, если умеешь с ней обращаться!
(— Хватит злодеяний для одного дня, — прервал князь. — Пойдем спать, препоручив дух наш господу. А допрос продолжим завтра.)
Остров-сад
Вернулся Медведь с большой добычей в пещеру Пресьяка и сказал мне следующее:
— Ну, брат, не посрамил ты своего имени. Ты истинный Баран, настоящий боевой таран. Ты всех спас, тебе мы обязаны победой. Вот наши трофеи. Выбирай, что желаешь, по праву первого.
Он указал на груду золота и серебра.
Я ответил:
— Видишь ли. Медведь, не надо мне золота и серебра. Единственно желаю твою дочь, драгоценнейшую жемчужину, прекрасную Маду: ради нее служил, ее прошу в награду.
Медведь гневно замотал головой:
— Жалкие слова говоришь. Не по-нашему это. Голубком захотел поворковать. Кто с женой живет, человеком никогда не будет. Гайдамак натешится с женщиной да потом зарежет, а самый что ни на есть гайдамак — тот сразу убьет. Зачем тебе жена? Начнешь думать про дом, про семью. Не будь дураком никчемным, поразмысли. Забудь Маду, и я поставлю тебя своим помощником.
— Но я только о ней мечтаю. Прямо говорю. Только дурак никчемный от своих слов открещивается.
— Эх, Баран, не знаешь, чего требуешь. Не ты первый попадаешь в эту ловушку, много мы видели таких «никчемных». Парню, который воркует да вздыхает, не место среду нас. Можешь забрать Маду, но придется тебе нас покинуть.
— Уж попытаюсь как-нибудь пережить такое горе.
Захохотал Медведь:
— Понимаю. Не много ты по нас слез прольешь, коли мы тебя с Мадой отпустим на все четыре стороны. Так-то оно так. Но если кого мы заклеймили «никчемным», того отпускаем очень хитрым способом. Не вспоминаешь ли молодца, которого мы втиснули в расселину, когда ты впервые здесь появился? Он был тоже «никчемным». Каждого, кто влюбляется, охает да стонет, отпускаем мы только через расселину. Неразлучной парочке выдаем свечу, котомку с хлебом и вином. Они уходят в каменную трещину, идут, покуда можно идти, и живут, пока хватает хлеба с вином, и видят, пока свеча горит. Даже целоваться-миловаться могут. Многие прошли этим путем. Думаю, ты в каждом углу скелет найдешь, а то и два скелета, сплетенных в объятьях. Ну как? Выбирай.
Ничего не скажешь, радости мало среди скелетов свадьбу праздновать! Но когда я увидел устремленные на меня несравненные глаза Мады, забыл про свадебных гостей с того света и сказал: ну и ладно, лишь бы Мада стала моей, а свадьба пусть хоть в адской бездне играется.
И объявили мы бестрепетно, что любим друг друга и не страшимся трещины в скале. И велел Медведь позвать попа.
Бородач, знакомый мне по прошлой церемонии, на сей раз явился в еще более роскошном убранстве (взятом, надо полагать, из новых трофеев моего сиятельного тестя) и свершил весьма странный брачный обряд, пробормотав несколько малопонятных фраз, напоминающих цыганские заклинания.
Набросили нам на плечи драгоценные меха, надели на головы золотые колпаки, дали котомку с едой и кувшин, а затем подвели к той самой расселине, куда за несколько месяцев до этого впихнули трусливого бедолагу, коего сочли недостойным находиться в обществе. Откатили каменную глыбу, потом все пожали нам руки, а растроганный Медведь даже обнял и поцеловал дочь на прощанье. Выдали мне и Маде по свече, подвели к расселине и… задвинули за нами камень. Громкие голоса из пещеры доносились как слабый неясный шум, словно раковину к уху поднесешь.
Мада сделала мне знак не робеть, следовать за нею. Тесный проход в скале изгибался, нигде не расширяясь, и мы шли друг за другом, пока на пути нам не встретился грот размером с крестьянскую каморку.
Мада сказала, что нет смысла сегодня идти дальше — здесь хорошее место для ночлега.
— Ночь-то мы здесь проведем, — рассудил я. — Стоит только свечи погасить. А когда настанет завтра? Здесь не забрезжит заря, петух не прокричит. Кто воскликнет: вставайте, настало прекрасное солнечное утро!
— Ах, Баран, — упрекнула меня Мада. — Или ты пожалел, что ночь, проведенная в моих объятьях, никогда не кончится?
— Нет, совсем нет.
Тогда расстелили мы наши меха, достали еду и вино. Выпили, и стало нам весело и хорошо. А в хорошем настроении и поцелуи рождаются.
Потом спросила Мада:
— Как ты думаешь, в аду мы или на небесах?
— На небесах, конечно, — ответил я незамедлительно.
Она погасила свечи и прошептала в темноте:
— Ты меня видишь?
— Нет, не вижу.
— Нет, видишь. Смотри на меня и повторяй, что я скажу.
Мада принялась читать «отче наш», «верую», «богородицу», и с каждым словом лицо ее мне казалось светлее и светлее, и постепенно озарилось наше подземелье. Я, конечно, ничего не сказал, чтобы жена моя особо не возгордилась. Но с этого момента я уверовал: Мада — святая, посланная мне господом.
Никогда в жизни не был я так счастлив, как здесь — погребенный в каменной могиле.
Время проходило, и я не задавался вопросом, перейдет ли эта ночь в какой-нибудь рассвет, когда Мада нежно пробудила меня и зажгла свечи.
— Как ты считаешь, — улыбнулась она, — что дальше с нами будет?
— Думаю, гайдамаки просто решили нас испытать и скоро выпустят.
— Не надейся. Мы к ним больше не вернемся.
— Неужто Медведь оставит на погибель единственную дочь?
— Плохо ты знаешь Медведя. Кого он в расселину заключил, тому нет обратной дороги.
Ужаснулся я по-настоящему и стал было раскаиваться: ради любовных утех такую судьбу накликал. Но Мада поднялась и велела идти. Я вспомнил, как светилось ее лицо в ночи, и ко мне вернулась моя уверенность.
Шли мы каменным коридором, там и сям попадались гроты — маленькие и побольше. Пугливо я заглядывал в каждый грот — не увижу ли скрюченных скелетов, коими стращал меня мой тесть. Но не нашел ни единого мертвеца.
