Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
— Жив Шкаликов!
— Жив? Хм! Удивляться не хочу! Всякое может быть… Фокус, конечно, занятный! Но плохого вы от меня о нем не услышите! Жизнь он мне спас!
— Вы что же, без него не решились бы на побег?
— Побег? Оттуда? Из немецкого лагеря? Каждый час о побеге думал! И не я один! Только бежать некуда! Далеко не убежишь! Так хоть надежда какая — свои вот-вот придут! А побег — это очередь из автомата!
— Вас выводили на работы… Это было за пределами лагеря. Завалы, разрушения…
— Протокол нашего допроса, я вижу, вы изучили, Никита Алексеевич! Сохранился?
— Сохранился…
— Со Шкаликовым не беседовали?
— Ищем, чтобы побеседовать!
— Нового он вам ничего не расскажет! Бесполезно! Хотя придется объяснить, зачем умер! — Власьев грустно усмехнулся: — Выжил я, товарищ полковник, потому, что умел молчать. Разные там и всякие подворачивались с разговорами о побеге… Может, кто и искренне искал попутчиков, а чаще — от лагерного начальства проверку делали… Игру такую любили. Сколотит провокатор группу для побега, соберутся. Немцы даже помогут. Только из лагеря долой — они следом… И весело, и начальству реляция, вот, дескать, какие мы молодцы ребята! Никто от нас уйти не в силах! Шкаликова откуда-то перевели. Шальной он, что ли, или испугался, что из нашего лагеря уже никуда не переведут. Он прямо в открытую предлагал всякому и каждому… Бежим — и все тут!
— На этот раз вы не испугались, что это провокация?
— Я опять же ничего ему не ответил… Завалы, обвалы там всякие… Это все не существенно… Шкаликов ударил по очкам немецкого солдата. Сбил очки. Голубев вырвал у солдата автомат и прошил очередью немца. Как они убили немца, я сразу и решил — можно бежать! Если Шкаликов провокатор, то и ему беда! Не простят! И в побеге он не выдаст…
— Вы этого не рассказывали на допросе…
— А если Шкаликов не провокатор, а просто шальной и отчаянный малый? А? Загубил бы я его таким предположением! Потому и не рассказывал…
— Почему именно он пошел на хутор договариваться? Голубев считает, что по своей смелости…
— Голубев доходил… Он обессилел от голода… Куда ему идти? Раскольцев сам не спешил… Я так считал: если Шкаликов провокатор, а на хуторе немцы — не пойдет! Должен провокатор знать, где беглецов ждать договаривались… Нет немцев — снова риск… Вызвался идти, пусть идет. Жребий кидать между мной и Им надо было.
— Ну и как сейчас вы считаете? Провокатор он или нет?
— Никак не считаю… Не знаю, и точка! Всем, чем могу помочь, помог бы ему оправдаться!
— Помогите! Почему вы решили, что мы обязательно хотим его в чем-то обвинить? Во всяком расследовании всегда есть две стороны. Я тоже был бы рад, если бы он оказался честным человеком. Может быть, так оно и есть… Человек он, во всяком случае, сложный. Он исчез из дому. Скрылся… Разыграл спектакль… Утонул… И пятнадцать лет каждый месяц посылает деньги дочери… Такое напридумывал с этими переводами, мы ищем, никак найти его не можем! То из одного города идут переводы, то из другого! И все под разными фамилиями…
— Мне он там особо сложным не показался… Говорю, скорее шальным! А этот его фокус с переводами объяснить не могу. Не виделись с той самой поры, как к следователю из особого отдела ходили…
— Раскольцев-то женился на той польке…
— Да ну! — воскликнул Власьев и подался ко мне через стол.
— Это вас удивляет?
— Приглянулся он ей, значит… На голодного не похож был… Может, он в каком хозяйстве у немки батрачил… Подхарчила. Смазливым он был пареньком…
— Он старше вас.
— И я тогда был не старик. Что он там в протоколе показывает?
— Перечисляет лагеря, где был…
— По том временам другого ему не оставалось… Не нравилась мне его ухватистость… Да ведь недолго мы вместе были… И помалкивали… Польку мне хотелось бы повидать…
— Умерла она… Дочь от нее осталась…
— Они в Польше жили?
— Нет! Здесь. Раскольцев врач… Заметный! Специалист по печеночным заболеваниям!
— Печень у меня больная, но лечиться к нему не поеду!
…Все, однако, смешалось в моем повествовании, хотя я и стараюсь развертывать действия, как шло расследование. Но события развивались не в одном плане. Мы пока видели одну цель: найти Шкаликова, выяснить, кто его ищет, кого он боялся.
Случай на станции Рязань II с Василием вызывал сомнения. Но не такая уж это случайность, если разные люди ищут одного человека. Могло с Василием сыграть злую шутку просто нервное напряжение.
А между тем существовал во всей этой истории второй план.
…Нейхольд дождался на аэродроме своего гостя. Не Сальге — Иоахима Пайпера встретил он, а господина Эдвардса.
Это уже было похоже на мистификацию. Пять лет тому назад полковник одной из иностранных разведывательных служб приезжал сюда туристом.
Он посетил нашу страну ранее Сальге — Пайпера. Турист, да еще в группе. Он ходил по музеям, по выставкам, осматривал достопримечательности Ленинграда и Москвы. Обычный туристский маршрут. Заниматься его персоной мы тогда не имели никаких оснований. Позже стало известно…
Пойдем, однако, по порядку.
Жил-был художник-реставратор Евгений Прокофьевич Казанский. Пять лет тому назад ему было двадцать шесть лет. Ходил он к тому же в начинающих художниках-живописцах.
Само по себе все, что произошло с Казанским, не следует типизировать. Озлобленная бесталанность может принять самые неожиданные, а порой и чудовищные формы.
Казанский учился в Суриковском институте, но разошелся с профессурой в оценке своих работ. Не приняли его «самовыражения». Казанский освоил ремесло реставратора. Реставрация тоже искусство, но на второстепенных ролях терпит она и ремесленников, достаточно, конечно, искусных. Для того чтобы платили деньги, надо было овладеть ремеслом. Казанский им овладел…
В мастерской он расчищал древние иконы. Это требовало виртуозных навыков и специальных знаний. Но и то и другое доступно изучению.
Древнерусская церковная живопись обладает удивительным свойством. В ней присутствует кажущаяся простота приема, простота сюжетных решений, наложений красок, она легко вызывает подражание. От подражания к копированию грань перехода незримая.
Казанский в некоторых своих собственных работах переплавил церковные мотивы, и ему казалось, что сделал открытие в искусстве, обогатил современность древними национальными мотивами.
Художники этого за ним не признали, легко отличив подражание от настоящего искусства.
На том и конец бы… Однако совпало обращение Казанского к иконописи с модой на русскую икону в Европе и за океаном.
О том, что такое древнерусская живопись, известно было давно. Никто не сомневался, что она утвердила себя навечно в мировом искусстве. Как и всякое искусство различных эпох, имела она и знаменитых своих мастеров. Однако долгое время имена Андрея Рублева, Даниила Черного, Феофана Грека оставались лишь легендой… Тогда еще многим было невдомек, что эти великие мастера пятнадцатого века и начала шестнадцатого скрыты от нас множеством последующих записей на иконах. Только в начале нашего века химия помогла реставраторам снять наслоения последующих записей. Засверкали краски русских мастеров. Тогда и вспыхнула впервые эта эпидемия.
Русская икона писалась, как правило, на доске. На доску вначале закреплялась поволока, наклеивался холст. Он смягчал соприкосновение доски с последующими слоями, держал на себе левкас — слой гипса. По гипсу скрижалями наносился рисунок. Затем на этот рисунок клались краски. Древние писали темперой. Мастерство определялось умением создать гамму красок, достичь в них потрясающей яркости. Краски от выгорания защищали прозрачнейшей, специально выдержанной олифой. Рассказывают, что такая олифа выдерживалась десятилетиями в иконописных мастерских и сотни раз процеживалась. И все же через восемьдесят — сто лет олифа темнела. Она темнела не сразу. Постепенно скрывалось изображение, пока совсем не исчезало в полной черноте. Но это еще не все. Религиозный обычай предписывал зажигать возле чтимых икон лампады и свечи. Олифа прогревалась, икона потела. На этот почти невидимый ее «пот», на проступившие капли олифы садилась копоть. Под слоем копоти краски древнего мастера гасли окончательно. Тогда приглашался художник. В иных случаях искусный иконописец, в иных случаях ремесленник-самоучка. В меру своего умения он «поновлял» икону. Если он улавливал изображение сквозь копоть и проступившую олифу, он раскрашивал ее заново по своему разумению красками, которые случались под рукой.
