В исключительных обстоятельствах 1986(сборник) - Писманик Моисей Львович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
– Как случилось, что вы не знаете аварийного адреса Люка?… Ни черта вы не знаете: ни квартиры, ни шкалы частот, ни расписания работы рации.
– Проконсультируйтесь с абвером, – кратко предлагаю я,- или с Шелленбергом, он, кажется, ведает разведкой в РСХА? (РСХА – Главное имперское управление безопасности.) Они объяснят вам, что элементарные законы конспирации лишают резидента возможности интересоваться аварийными квартирами сотрудников. Частоты же и прочее – прерогативы радиста, его святая святых… Вы засекли Це-Ку-Зет?
– Дважды.
– Что вы слышали о ней до меня? И не догадывались, что такая есть, не так ли?
– Это правда, – признает Эрлих и вновь принимается расхаживать по комнате. – Так-то оно так, однако ваша Це-Ку-Зет очень странная особа. Мы засекаем только ее, но не слышим ответа корреспондирующей станции. Це-Ку-Зет заканчивает, дает «дробь» и получает «квитанцию». И все. Откуда получает? Каков индекс корреспондента? Почему он не шлет ни привета, ни инструкций?… И вдобавок Це-Ку-Зет прыгает, по Парижу. В первый раз мы извлекли ее из Кубервуа, с окраины, а во второй – извольте – она барабанила уже откуда-то из Гренелля, из самого центра. Сколько же у Люка радиоквартир?
– Спросите его, – советую я и напоминаю: – Поторопитесь с информацией, Эрлих, и обратите внимание на качество. В персоналиях, выборочном списке частей и характеристиках не должно быть ошибок, СИС держит в Париже не одного меня. Пара пустяков сверить данные… Кто сейчас вместо Штюльпнагеля?
– Генерал Боккельберг, комендант Парижа… Штюльпаагель застрелился, я вам говорил.
– Помню! Постарайтесь охарактеризовать Боккельберга. И Варбурга!
– Это еще зачем?
Живой глаз Циклопа прищуривается.
– По моей версии для Лондона – он наш источник. Я придумал ему кличку «Зевс». Нравится?
– Интересно! – говорит Эрлих. – Очень, очень интересно! Какое же кодовое имя вы дадите мне?
«Циклоп», хочу сказать я, но вместо этого произношу:
– Еще не решил. Хотите «Карлхен»? Ласково и нейтрально.
Эрлих пожимает плечами.
– Пусть так.
…В последующие сутки ничего нового не происходит. Разве что Микки держится вежливее. Я слышал краем уха разнос, учиненный Эрлихом шарфюреру в передней, и, признаться, ожидал, что Лотта станет ниже травы и тише воды, но у нее есть характер, и единственно, в чем она изменила привычкам, – не сдернула утром одеяло. Хоть какой-то прогресс.
Ближе к полудню, в неурочный час, приехал Гаук, сделал вливание и сменил перевязку. Рука опухла еще больше, а запах усилился, и Микки пришлось опрыскать комнату одеколоном.
– Дрянь дело, – буркнул Гаук, накладывая бинты. – Температуру мерили?
– Тридцать восемь и две! – отрапортовала шарфюрер Больц, тенью маячащая за спиной Гаука. – Он плохо завтракал, гауптштурмфюрер! Он простужен!
– Это не простуда… Вы совсем не гуляете?
– Запрещено! – доложила Микки.
– Я поговорю с кем надо. Вам следует хотя бы час-другой дышать свежим воздухом. Комнатная атмосфера все одно, что бульон для микроорганизмов… Сядьте!… Так. Дышите… Глубже, еще глубже… Я вызову хирурга, посмотрим, что можно сделать.
Гаук отбыл, оставив после себя пепел на ковре и стойкий запах лавандового мыла. Вечером я ждал хирурга, но он так и не приехал, зато появился Эрлих с сообщением, что завтра я могу выйти погулять.
– Гаук? – спросил я.
– Мне дорого ваше здоровье, – ответил Эрлих, рассматривая ногти. – Придумайте маршрут, Одиссей, и постарайтесь, чтобы он пролегал не по самым людным улицам.
– Бульвар Монмартр годится?
– А еще?
– Тогда на ваш вкус.
– Ладно, – сказал Эрлих, – Пусть будет бульвар Монмартр. Но не делайте попыток заходить в магазины или телефонные будки.
– Там нет магазинов. И, что главное, он далеко от пансиона, где я жил. Нет риска встретить знакомых. Вам, полагаю, будет неприятно, если Птижана увидят в обществе господ с очень характерным выражением лиц?
– Договорились… Вы готовы диктовать?
Микки сняла чехол с машинки, и началось утомительное и нудное перечисление псевдонимов, домов, обстоятельств встреч и разговоров… Если я рассчитал правильно, на изучение моего романа в Берлине должны потратить самое малое неделю. Семь дней. Сколько это будет в переводе на часы?
Эрлих выглядел расстроенным. В первый раз за все время он не задал ни одного вопроса; сидел задумчивый и прервал меня буквально на полуслове, когда часы показывали половину второго. Я вздохнул про себя, радуясь, что избежал очередных ловушек. Хотя все, казалось бы, доказывает Эрлиху, что Стивенс говорит правду и нет оснований сомневаться ни в его показаниях, ни в британском происхождении, каждый день я чувствую себя инфузорией, рассматриваемой под микроскопом. Взять ту же прогулку. Доверие это или еще одна проверка?
…Мы приехали на бульвар в стареньком «ситроене» с гражданским номером и шофером-французом. Два заботливых стража помогли мне выбраться на панель и тут же отделились – один пошел шагах в двадцати впереди, другой – на таком же расстоянии сзади. Бульвар был малолюден, и старухи, присевшие в тени с вязанием, не обращали на нас внимания.
Не вызвали мы интереса и у патруля, вольно вышагивающего навстречу: воротники мундиров были расстегнуты на оба крючка; старший, обер-ефрейтор, помахивал веточкой каштана и мурлыкал под нос. Автомат висел у него через плечо, словно клюшка для гольфа. «Розумунде та-та-та-ти-та-та-та…» – напевал обер-ефрейтор, отгоняя веточкой докучливую мошкару…
Мы прошли по бульвару раз, другой, и я ни разу не присел, к вящему удовольствию своих спутников. Вообще Огюст Птижан вел себя скромнее пансионерки на экскурсии в Версале. Окурок, брошенный им в вазу для мусора – третью от спуска, ведущего в сторону музея Гревен, заставил было гестаповцев насторожиться, но уже следующий, опущенный пять минут спустя в другую, не вызвал у них эмоций.
Я был доволен и уехал, унося я памяти терпкий запах каштанов, пыли, краски с оград – запах свободы… Мне хотелось улыбаться…
…Улыбкой я и встречаю Эрлиха, еще более хмурого и замкнутого, чем в предыдущий вечер. Государственные заботы так и выпирают из него вместе с холодным взглядом, которым он одаривает меня и Микки.
– Надеюсь, вам лучше, Одиссей?
– Я превосходно погулял.
– Больц, приготовьте кофе. И уберите машинку. Мы не работаем.
Микки испаряется, а Эрлих буквально падает в кресло.
– Минуту, – говорю я. – Привстаньте, Шарль.
– Что еще?
– Вы сели на вязанье. Мадемуазель Больц вяжет носки для солдат.
Эрлих вытаскивает клубок и спицы и с размаху швыряет в угол.
– Сумасшедший дом!
– Что с вами, Шарль?
– Ничего, – говорит Эрлих и добавляет уже по-французски: – Фогель был здесь?
– Нет. Я, правда, отсутствовал… Он узнал адрес?
– Хуже. Варбург получил рапорт Фогеля, где тот обвиняет меня в сделке с врагом. Спасибо, что Варбург, а не группенфюрер Мюллер в Берлине!… Поставьте чашки, Больц, и не крутитесь тут! Если я наткнусь на вас вне кухни, пеняйте на себя!
Задик Микки, повернутый в нашу сторону, выражает величайшее негодование и презрение. Хотел бы я увидеть лицо Лотты!…
– Расскажите толком, Эрлих, – прошу я, отпивая глоток.
Кофе жидок и слаб, совсем в духе экономной Микки. Пакетики с сахарином аккуратной стопкой лежат на отдельном блюдечке. Две крахмальные салфетки заключены в мельхиоровые кольца. Идеальный порядок в сочетании с идеальной скупостью. Хоть бы печеньице подала, что ли…
Циклоп, забыв положить сахарин, долго и тщательно перемешивает кофе.
– Скверно складывается, Одиссей. В доносе сказано, что штурмбаннфюрер Эрлих, маскируя свои изменнические действия интересами империи, добился освобождения английского агента и прячет его от гестапо. Прямо анекдот, если б не одно «но»: в Берлине из таких вот анекдотов делают смертные приговоры…
– Я не проговорюсь и в Берлине.
– Допустим. И все-таки ситуация щекотливая. Прикиньте: вы действительно почти на свободе; гестапо до сих пор не внедрилось в резидентуру СИС, ваш отчет перепевает известную по другим источникам информацию, и все остальное в том же духе. Подбейте баланс и сообразите, что-будет, если через неделю мы не выйдем на Люка.
