В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени - Брандис Евгений Павлович (серии книг читать бесплатно txt) 📗
— Это ты, — сказала она равнодушно. — Вовремя при шел. Подашь мне полотенце.
— Послушай, — сказал он хрипло. — Послушай. Что происходит?
Она приподнялась, высунув из густой пены голову и плечи:.
— Ничего. Ровным счетом ничего.
— Уже подавать полотенце? — спросил он покорно.
Она пожала мыльными плечами:
— Разве не видишь — я не вымылась! Что за спешка?
Почему ее так раздражают его заботы? Что он плохого сделал?
— Что же случилось с нами? С нашей любовью? Куда ушла она?
— А куда уходит все, Павлик? Куда уходит время?
— Но любовь… Как мы ее не сохранили?
— Ты хороший человек, Павлик. И был мне очень хорошим мужем. Никогда у меня не будет такого. Ты старше, на тебя можно было опереться. Теперь не на кого. Я старше всех, а все моложе меня. Это так тяжело, Павлик. Плохо, когда женщине не на кого опереться.
— Но почему тогда… Почему ты не вернешься ко мне?
— Ты же знаешь. Я тебя больше не люблю.
— Но почему, почему?
— Прости, Павлик, любовь не спрашивает — почему, Так получилось. Не сердись. Наверно, мне всегда хотелось любить кого-то, кто ближе тебя. Более равного мне, что ли.
— Кто же тебе равен? Лощеный эгоист, который тебя бросил? Или мальчишка — долговязый очкарик?
— Не знаю. Я только пыталась найти себе пару…
— Павел Сергеевич! — кричали над ухом. — Вы меня слышите?
Он сидел на ступеньках, упираясь головой в теплую стенку. И вовсе не в подвал эта дверь, теперь он знает. Там ванная, она моется, она ждет полотенце…
— Павел Сергеевич! — отчаянно кричал Миша. — Встаньте, попробуйте по ступенькам подняться. У меня сил не хватит вас вытащить.
— Зачем вытащить? — тупо спросил он. — Ты что, из ванной меня выволок? — Кровь бросилась в лицо. Мальчишка видел, как она моется!
— Из ванной? Там только подвал, темный и захламленный.
Господи, так и ее не было? А разговор? Слышал ли Миша разговор? Павел Сергеевич положил ладонь на теплую притолоку и словно ощутил пульсирующую кровь родного человека, живую кожу ее.
— Павел Сергеевич!
Как сюда попал Миша?
— Павел Сергеевич! Оторвитесь от притолоки!
Что ему надо, этому длинному очкарику? Мальчишка, щенок. Оторваться от своего — что же тогда останется? Что останется?
— Дайте руку! Встаньте же!
Павел Сергеевич подчинился жесткому, требовательному голосу — с усилием, точно прерывающему сон звону будильника. Шатаясь, поднялся по ступенькам — на верхней лежала совсем почерневшая веточка миндаля. Где он ее видел? А, он сам ее сорвал недавно. Неужели не сто лет назад?
— Слушай, ты что-нибудь понимаешь? — хрипло спросил он.
Миша поправил очки;
— Догадываюсь. Какое-то преобразование пси-поля. Ну, вам же известно о преобразовании различных полей — магнитного, силового…
— Все виды энергии тождественны, — устало припомнил Павел Сергеевич.
— Вот-вот. Пси-поле, — повторил Миша. — Мы пытались его усилить, чтобы преобразовать. Ничего не выходило. А сегодня утром получилось нечто вроде замыкания в нашей установке. Хорошо, если это только перегрузка.
— Так… — Павел Сергеевич повернул боком «сундук» и уселся на него. У него вдруг ослабели ноги.
Миша опустился рядом на мягкую траву, зачем-то протер очки, закурил. «Ничего, кажется, парень, — подумал Павел Сергеевич. — Молод только. Поймет она, что этот тоже ей не пара. А может, уже поняла? Она только пыталась найти пару…» Он тихо спросил:
— Думаешь, есть надежда, что она…
— Не знаю, — сказал Миша. — Надо искать. Ее лучи нам сигнализируют — возможно, она жива.
— Постой, а где же ты был во время аварии?
— Да так… Встал рано, бродил по степи.
В последнее время она все нервничала, устраивала сцены. И все боялась, что мама опять захочет писать в парторганизацию. В Ленинграде Мише казалось, что многие осложнения на биостанции отпадут сами собой. Время шло, а лучше не становилось.
— Любишь ее? — спросил Павел Сергеевич.
— Да, — просто ответил Миша.
— Так мне сразу и показалось, когда я тебя увидел, еще в Ленинграде, — вздохнул Павел Сергеевич.
— Погляди, что там такое? Видишь?
Миша заслонил ладонью стекла очков, чтобы не отсвечивало садящееся солнце. Они шли по узкому немощеному переулочку. Если бы не поблекшие и покоробившиеся листья недавно таких свежих растений, ничто не напоминало бы о снеге. Переулок упирался в Социалистическую улицу — по ней ходили автобусы, соединявшие поселок с городом и с биостанцией. Сейчас Социалистическая, как и другие улицы, вымерла, затихла. Только отсвечивали на солнце аккуратно выкрашенные щиты с номерами и расписанием автобусов.
Ахнув, Миша невольно остановился. Почудилось, что улица так и кишит огромными крокодилами, покрытыми крупной серой чешуей, они вздыбливали серые спины, шумно били хвостами, будто кто-то невидимый внезапно потревожил их стадо. Откуда здесь, в отдалении от воды, в высохшей степной местности, могли взяться эти гигантские пресмыкающиеся? Он снова услышал Павла Сергеевича:
— Видишь? Диабаз шевелится. Будто — мостовая ожила.
— Диабаз? Ах да, конечно. Откуда бы тут взяться крокодилам?
— Крокодилам? — не понял Павел Сергеевич. — А вообще похоже! Этакий взбесившийся крокодилий питомник!
Значит, это всего только гладкие камни мостовой. Хотя в известном смысле было бы легче, если бы это корчились и ходили ходуном живые крокодилы, а не бездушная каменная мостовая.
— Не пройти, — понял Павел Сергеевич. — Куда теперь?
А сам вспомнил: однажды шли вдвоем по пляжу и вдруг она дернула его за руку:
— Смотри, смотри! Зайчик!
— Где, какой зайчик? — недоумевал он.
— Да нет же, не вниз, чудак, ты вверх смотри! Во-он то облако! Увидел? Правда, совсем будто зайчик? С хвостиком!
— Да ну тебя, — он с досадой махнул рукой. — Какой еще зайчик? Облако как облако. Выдумаешь тоже! С хвостиком…
Они повернули назад по пыльному переулку.
— Отчего же такое? — спросил Павел Сергеевич. — Цветы гибнут, стенки теплые, мостовые оживают. Что вы тут наколдовали? Если бы только взрыв, а то ведь какие последствия! Нет, давно я уже говорю, нельзя бабам руководство доверять! Нельзя!
— Павел Сергеевич! — Миша повернул к нему искаженное страданием лицо. — Не надо, я прошу вас! Она… на язык просилось слово «была», он с усилием загнал его куда-то в пересохшую от жажды гортань. — Она настоящий-ученый. Это слово к ней неприменимо. — Так же трудно сказать о ней «баба», как и «была». — Это одно из имен, которыми по праву гордится советская нейробиология.
— Слушай, ты, я столько лет был ее мужем, не хуже тебя понимают! — прикрикнул на него Павел Сергеевич.
— Сдается мне, что вы как раз мало ее понимали. — Миша возразил пугающе тихим голосом.
— Я-то понимал, — жестко сказал Павел Сергеевич. — Я ее полюбил именно за эту нестандартность. Всегда мог простить ей все. Согласен был по столовкам обедать, сам полы мыл. Потому что понимал, что наука для нее — важнее всего. Даже ребенка из-за этого потеряли. Дочку, Оленьку. Ты небось и не знаешь. Она никому не говорит. Пришлось моей глухой тетке ее отдать. Погибла двух лет от менингита, только холмик остался.
«Значит, правда, — похолодел Миша. — Не почудилось».
— Это тебе не понять, — продолжал Павел Сергеевич, — что значит — похоронить вместе ребенка. И надежду иметь другого, не захотела она больше рисковать. Да разве кто станет ей ближе меня после того, как мы гробик в могилку опускали? Это ты пойми. Женщина нынче не хочет быть женщиной — в том смысле, как это было раньше. Не желает жить одной любовью, интересами любимого, детьми, кухней. Лезет она, раскрепощенная женщина, на производство, в науку, в политику. А природа своего требует; она в глубине души остается бабой, которой, как сказал один классик, к травке бы поближе, да мужа попроще, да детей побольше. Вместе то и другое не выходит. Тут, Миша, величайшая трагедия нашего времени. И взрывы — через это. Да. Все катастрофы от этого.
