Его отец. Сборник рассказов - Иркутов Андрей Дмитриевич (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
Ну и наклевал. Как пришел НЭП и разрешили вольным делом торговлю вести, так я, конечно, от продовольственного дела в сторону и лавочку открыл. Опять-таки не без патента, а все честь честью. Открыл лавочку мясную на Трубном рынке и сразу же в ход пошел. Связи да знакомства помогали. Почитай, все мои начальники да сослуживцы только у меня мясо и брали. И нахвалиться не могли. Опять-таки я им первый сорт всегда продавал. А что погнилее да поплоше случайному покупателю шло. Тут, кстати сказать, и по семейному делу мне облегчение вышло, прежде всего, жена с соседом ушла и буфет напротив моей лавки открыла. Потом двое стариков родителей во-время померли.
Осталось нас двое: я да сын подросток, лет четырнадцати, что ли. Малый учился и по части учения большие надежды подавал.
Одно только очень крепко обидно мне было. Пристал малый к комсомолу к этому и у них там своим человеком заделался. Ну пока я на службе состоял, так оно как будто ничего, даже удобно было, а как по торговле пошел, так словно бы и негоже выходит. Сперва я, однако, ему вида не подавал, пусть думаю, покуражится. А как увидел, что и в самом деле НЭП-то этот всерьез да надолго, так решил, что надо мне его в помощники определить. Позвал раз парня да и сказал ему это. Что ж бы вы думали. Уперся сынок мой. Да мало того что уперся, а еще говорит:
— Я тебя, отец, бросаю. Стыдно мне с тобой жить, потому ты нэпман и паразит.
Хотел я его поразить в щеку за этого самого паразита, да надо вам сказать — сдержался. А вдруг как в суд подаст? От них всего станет. Так и не поразил. А только плюнул да на дверь показал. Скатертью, мол, дорога.
Так парень и ушел, и остался я на своем торговом деле один без помощников, зато и без лишних ртов, так что весь доход только на меня самого шел. Жил я себе ни в чем не отказывая: и по винной и по женской части полное удовольствие имел. И прожил так полтора года, пока эта самая история не случилась.
III
Закупил я партию мяса несвежего. Дело чисто обделал. Где надо — помазал, где нельзя мазать хитростью взял. И пустил это мясо между другим в продажу, так что за фунт хорошего полфунта гнили шло. Первый день все благополучно было и даже ни одного скандала с покупателями я не имел. На второй тоже ничего. Однако, на третий, когда мясо совсем подгнивать стало и мне бы бросить уже, я эту историю продолжать стал. Ну и нарвался.
Кто и как на меня донес сказать не могу. Не иначе супружница моя бывшая, которая напротив, если вы помните, буфет держала. Она ли, не она ли, а только является ко мне комиссия, и что бы вы думали? Секретарем в этой самой комиссии мой сын единородный.
Эх! и вскипело сердце у меня. Я, думаю, тебя пащенка на свои деньги писать, читать учил (хотя надо сознаться за учение ни копейки в те поры не было плочено), я тебя читать, писать учил, а ты со своим ученьем мне же пакость пришел строить. Однако, и виду не подал, что знаком он мне. И он тоже: будто никогда меня и не видел.
— Вы, говорит, такой-то будете?
— Я говорю, такой-то буду, гражданин товарищ. А что вам собственно угодно?
— А известно, говорит, нам, что торгуете вы гнилым мясом. И пришли мы на вас акт составить и вас по закону оштрафовать.
Все у меня внутри вскипело: схватил я кусок свежей телятины, взял нож большой, да давай эту телятину кромсать.
— Это, говорю, гнилое? Это? Это? Это?
Он, однако, спокойно так в лавку проходит и достает самое что ни на есть распрогнилье. Потом на бумагу все записал, расписаться меня заставил и вышел.
Плюнул я ему вслед и слово нехорошее сказал. А он через пять минут обратно да с милиционером, да лавку мою запечатали.
Пришел я домой и чуть не плачу. Очень уж мне было обидно. Потому от собственного сына да такое снести. Печенка лопнуть может. Ну все-таки помыться не забыл, потому по нашему делу руки завсегда в крови запекшись бывают.
Помыв руки, вижу, что на правой руке палец большой, как есть до кости порезан: значит, когда это я в горячах, почитай два фунта телятины искромсал, себя и поранил. Однако, как такое не в первый раз, большого внимания я ране своей не дал, а взял с угла паутину да ею рану и перевязал с чистой тряпочкой. А перевязавши да помолившись, чего надо вам сказать, никогда делать не забываю, спать и лег.
IV
Ну вот. Среди ночи проснулся я от того, что рука моя вся как в огне горела. Встал. Засветил электричество и вижу: вся кисть у меня красная да распухшая. Всю ночь с этим делом промаялся, а утром пошел в амбулаторию, где страховых лечат. Там мне, однако, сказали, так как я есть паразит, то надо мне идти в платное. Пошел.
Осмотрел меня один врач, потом другой. Поговорили друг с другом и объявили, что если я хочу живым быть, то надо мне руку отрезать до локтя. Думал я думал, однако, думать много не пришлось, потому как жить всякому хочется.
— Режьте, говорю, а позвольте, между прочим, узнать, сколько это стоить будет?
— Столько да столько — говорят.
Как назвали они сумму, так мне денег сразу жалко стало.
— Нет, говорю, граждане врачи, никак я руку свою резать не согласен.
— Ну, что ж, отвечают. Наше дело предупредить, ваше — соглашаться или нет. Как хотите.
Пошел я домой и еще день да ночь проканителился. К утру смотрю — дело хуже. Пошел опять к врачам вчерашним.
— Режьте, уж чего там. А сколько, я запамятовал, платить-то надо?
— Столько да столько, говорят, и называют сумму против вчерашней большую.
— Как, говорю, так? Вчера меньше было.
— А так, что деньги очень быстро падают.
Опять стало мне жалко денег. Опять ушел я и опять день да ночь проканителился. На утро, однако, решил совсем согласиться.
Только врачи, как мою руку посмотрели, так заявили, что резать придется выше локтя, и цену против вчерашней уже вдвое назвали.
— Нет, говорю, граждане доктора. Придется, видно, опять подумать.
Ну и думал я до тех пор, пока меня в беспамятстве в больницу не свезли, да по самое плечо руку не вылущили, да не пришлось мне за лечение да за лежание почти весь капитал мой отдать.
А позвольте теперь узнать, сколько времени я говорил?
V
Оказалось, что говорил он ровно полчаса, и, отсчитав ему два с полтиной, я побежал домой и записал вот эту историю.
Но, позвольте, скажет читатель. У этой истории нет конца, нет соли.
Совершенно верно! То же самое и редактор сказал, когда я показал ему мой, вернее не мой, а того самого человека, рассказ.
— Твой рассказ не годится. Поди и переделай его. Какую-нибудь соль. Что-нибудь острее.
Так и сказал.
Нечего делать. Положил я рассказ в портфель и пошел, ругая и Москву, и безрукого мясоторговца, и привередливого редактора. На одной из улиц меня чуть не сшиб автомобиль, на другой — трамвай прогремел перед самым моим носом, а на третьей я наткнулся на сцену, поразившую меня больше трамвая и автомобиля.
Прямо посреди улицы, под конвоем милиционера, шагал мой безрукий собеседник. Обе его руки, и правая и левая, уверенно болтались в такт шагам, и в его глазах сияли прежние жизнерадостность и энергия.
На мгновение я остановился с широко открытым ртом и уставился прямо на него, идущего со своим конвоиром. Он поймал мой взгляд и, узнав меня, добродушно подмигнул, как старому знакомому и сообщнику. Съедаемый любопытством, я по пятам шел за ним и милиционером и вместе с ними вошел в камеру судебного следователя.
Там я около получаса ждал, пока кончился допрос моего вдохновителя, и, едва он вышел из следовательского кабинета, я, предъявив мой корреспондентский билет, ворвался в комнату.
Следователь, совершенно молодой, еще безусый юнец, вежливо и внимательно выслушал мой рассказ и сказал:
— Он вас обманул только на одну десятую. Правда, что он был мясоторговцем. Правда все, что с ним случилось. Только вот кончилось это немного не так. Вышел из больницы он со здоровой рукой, и так как на базаре торговать ему больше не разрешали, то занялся мелочной торговлей в разнос. Патента не выбирал, а для того, чтобы умилостивить покупателей и милицию, притворился инвалидом. На этом он, в конце концов, попался и перешел к профессиональному ниществу. Вот уже третий раз попадается.
