Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович (книги бесплатно читать без .txt) 📗
— Цементный завод, продукция полмиллиона тонн. А полтора года назад на этом месте — болото, комары…
Пароход короткими свистками вызывает лодку. Капитан кричит в мегафон:
— Эй, лодка!.. Лодка!.. (С воды доносится: «Здесь лодка»)… Принять телеграмму… — Опускает мегафон и — Гусеву: — Давайте телеграмму…
— Срочная, — говорит Гусев и, обернувшись к Ливеровскому, странно усмехается…
Все, на минуту бросив спор, смотря, как под бортом парохода из темноты выныривает лодка с фонарем и двумя голыми парнями в одних трусиках.
Зинаида давно уже была вручена матери и спала на подушке. Нина Николаевна подстелила себе старое пальтецо около свертков канатов, но еще не ложилась. На корме — два-три спящих человека. Внизу кипит вода. Высоко вздернутая на кормовой мачте лодка летит перед звездами.
Профессор Родионов появляется на корме с чайником кипятку:
— Принес чаю… Зина спит? — Он поставил чайник и сел на сверток канатов. — Я тебе не мешаю? Ведь подумать, — на воде, и не сыро, — удивительно… Нина… Я очень несчастен…
— Ты сам хотел этого.
— Не говори со мной жестоко.
— Да, ты прав… (Концы ее бровей поднялись… Глядела в темноту, где плыли огоньки. Руки сложила на коленях. Сидела тихо, будто все струны хорошо настроены и в покое)… Не нужно — жестоко…
— Во сне бывает, — бежишь, бежишь и никак не добежишь… Так и я к вам с Зиной — не могу… Ты суха, замкнута, настороже… А я помню — ты, как прекрасно настроенный инструмент: коснись — и музыка…
— Говори тише, разбудишь Зину.
— Ты вся новая, я тебя не знаю.
— Знать человека — значит, любить, это так по-нашему, женскому, — сказала она, наклоняя голову при каждом слове, — а по-мужскому знать — значит, надоела… Ты пытаешься меня наградить какими-то даже струнами… Не выдумывай: я — прежняя, та, которая надоела тебе хуже горькой редьки… Покойной ночи, хочу спать…
Он кашлянул, пошел к выходу с кормы. Остановился, не оборачиваясь, развел руками:
— Ничего не понимаю…
Нина Николаевна смотрела ему вслед. Когда он, бормоча, опять развел руки, позвала:
— Валерьян… У тебя что — нелады с Шурой?
— Удивляет только ее торопливость: понимаешь — ночью сели на пароход, а утром у нее неизвестный любовник…
Он торопливо вернулся, ища сочувствия, но брезгливая усмешка Нины Николаевны не предвещала утешения. Сказала:
— Представляю, что тебе должно быть хлопотно с молодой женщиной…
— Нина, — противно… Но развязывает меня морально… И втайне я даже рад…
— Что же, — еще какая-нибудь новенькая на примете?
— Жестоко, Нина!.. Так не понимать! Во всем мире ты одна — родная… Ты одна разделяла мои радости, огорчения, усталость… Теперь — я измучен, и не к кому прислонить голову…
— Фу! — вырвалось у Нины Николаевны.
— Нина, прости меня за все… Я прошу у тебя жалости… Только…
Тогда она встала в крайнем волнении, ногой задела подушку со спящей Зинаидой. Потемневшим взором глядела на мужа:
— Жалости! Этого, милый друг мой, теперь больше не носят… Поживи без жалости… Знаменитый ученый, работы — сверх головы и столько же ответственности… Перестань над собой хныкать, жалеть, забудь о себе: поел, попил, пожил со свеженькими мордашками — довольно… Работай, черт тебя возьми, работай… А устал — протягивай ноги, только и всего… Другой встанет на твое место…
Она хрустнула пальцами. Профессор громко прошипел:
— Остается — в воду головой…
— Лучше выпей водки… Успокоишься… Уйди…
Он взялся за волосы и ушел. Зинаида, не поднимая головы с подушки, проговорила:
— Мама, чего-то папу жалко…
— Зинаида, спи, пожалуйста.
— Он добрый…
— Понимаешь, мне тяжело, так тяжело, как никогда не бывало. Скажи — могла я иначе ответить?
Зинаида вздохнула, поворочалась. Нина Николаевна села на сверток канатов и глядела на темную воду.
Профессор шел по четвертому классу, спотыкаясь о спящих. Губы у него дрожали, глаза побелели. Приступ неподдельного отчаяния схватил его мозг свинцовым обручем.
Ему преградили дорогу четыре человека, стоявшие у тюков с шерстью, — два грузчика (те, что в начале этого рассказа слушали грохот бешеной пролетки Ливеровского); один — рослый, со спутанными волосами и бородой, похожий на дьякона, другой — кривой, с покатыми плечами и длинной шеей, и — две неопределенные личности. Тот, кто был в соломенной шляпе, угощал грузчиков водкой, товарищ его (проглотивший записку Ливеровского) говорил, зло поглядывая из-под козырька рваной кепки:
— …Жить нельзя стало… Всю Россию распродали… Раньше белые калачи ели… Студень — пятак, поросенок — полтинник… А чибрики на масле!..
Кривой грузчик, икнув:
— Чибриков бы я покушал…
— А глядите — кто сейчас у буфетчика осетрину жрет… Вы за это боролись?
— Вообще не принимаю коммунистического устройства мира сего, — пробасил рослый грузчик. — Я бывший дьякон, в девятнадцатом году командовал дивизией у Махно. Жили очень свободно, пили много…
— Пейте, не стесняйтесь, у меня еще припасено.
Бывший дьякон спросил:
— Кто же вы такие?
Личность в шляпе с душевной простотой:
— Мы — бандиты.
— Отлично.
— Помогите нам, товарищи.
— Отлично… Грабить сами не будем, не той квалификации, но помощь возможна.
Злой в кепке:
— Мы работаем идейно. Вы, как борцы за анархию, обязаны нам помочь…
Подошел профессор. Сразу замолчав, они расступились, нехотя пропустили его. Под их взглядами он приостановился, обернулся:
— В чем… дело?
В то же время в буфете шум продолжался. Хиврин кричал буфетчику:
— Не смеешь закрываться! Джек! Хам!
Педоти вяло помахивал рукой:
— Тише, надо тише…
— Не уйдем! Зови милицию. Джек, хам!
Лимм вопил:
— Хочу лапти, лапти, лапти.
— Джек, хам, — кричал Хиврин, — достань американцам лаптей.
Ливеровский хохотал, сидя на прилавке. Когда появился профессор, — голова опущена, руки в карманах, — Ливеровский преградил ему дорогу:
— Профессор, присоединяйтесь… Мы раздобыли цыганок… Вина — море…
— Профессор, — звал Хиврин, — иди к нам, ты же хулиган…
Лимм, приподнявшись со стаканом:
— Скоуль… Ваше здоровье, профессор…
Ливеровский, хохоча:
— Все равно — живым вас отсюда не выпустим…
— Живым? Хорошо… Я буду пить водку… Вот что…
У профессора вспыхнули глаза злым светом: он решительно повернул в буфетную. Ливеровский схватил его за плечи и, незаметно ощупывая карман пиджака, на ухо:
— Как друг — хочу предупредить: будьте осторожны… Если у вас с собой какие-нибудь важные документы…
— Да, да, да, — закивал профессор, — благодарю вас, я заколол карман английской булавкой…
— Коктейл, — кинулся к нему Хиврин с фужером. Из тени, из-за ящиков выдвинулся Гусев. Ливеровский мигнул, усмехнулся ему. Подошли две цыганки, худые, стройные, в пестрых ситцевых юбках с оборками, волосы — в косицах, медные браслеты на смуглых руках, резко очерченные лица, как на египетских иероглифах…
— Споем, граждане, гитара будет…
Профессор, оторвавшись от фужера:
— Чрезвычайно кстати…
Покачивая узкими бедрами, грудью, оборками, звеня монетами, цыганки вошли в буфетную. Профессор за ними. Гусев сказал Ливеровскому:
— Даете шах?
— Нет еще, рановато…
— Что вы нащупали у профессора в кармане?
— Боже сохрани! — изумился Ливеровский. — Да чтоб я лазил по карманам!
Гусев наклонился к его уху:
— «Живым вас отсюда не выпустим»…
Ливеровский прищурился, секунду раздумывая. Рассмеялся:
— Для вас же и было сказано, чтобы вас подманить. Боитесь — уходите наверх.
— Вы — опасный негодяй, Ливеровский.
Ливеровский яростно усмехнулся.
— Хотите — отменю приказ об аресте?
Ливеровский укусил ноготь. Гусев сказал:
— Не ошибитесь в ответе.
— Отменяйте…
— Правильно. И все-таки вы попались…
— Посмотрим. — Ливеровский указал на буфет. — Будем веселиться.
