Утоли моя печали - Алексеев Сергей Трофимович (серии книг читать бесплатно txt) 📗
И эта жестокость заставляла обитателей Дворянского Гнезда – тайного убежища Елены – поступать жестко со всяким, кто нес хоть малейшую угрозу наследнице. Ярослав угодил между молотом и наковальней. Заточение его, по сути, оказывалось бессрочным, и все называемые Закомарным даты казались не реальными, как, впрочем, и момент, когда Елена займет русский престол. Новая эра могла начаться далеко не сразу после двухтысячного года, и если учесть минимальный люфт в двадцать-тридцать лет, то можно считать свое заключение пожизненным.
Закомарный уверял, что Елена взойдет на престол скоро. В России назревает мощный кризис власти, и нет ни одной партии, которая могла бы предложить реальный выход из тупика. Конституционным путем ее изберут президентом, и Ярослав станет свободным. И не только свободным, а еще и придворным, – эти прожекты Овидия Сергеевича сейчас походили на красивые сказки.
В первый месяц своего затвора Ярослав еще надеялся, что ему поможет «гарем» – подруги Пленницы найдут возможность связаться с ним, не поверив в гибель при автокатастрофе, однако ему сказали, что женщины по воле администрации выселены из заповедника. Он подумывал, что его может найти мать – матушка Илио-дора, встревожившись, что от сына нет вестей, но, по всей вероятности, ей сообщили об аварии, иначе бы она отправилась искать.
Выходило, что он погиб для всех, оплакан и если еще не забыт, то это дело времени…
Единственное, чего он ждал как спасения, – это возвращение Елены в Россию. Ждал настойчиво, тайно и безрассудно, мысленно никогда их не соединяя – Юлию и будущую государыню. А ее приезд из-за активных действий спецслужб откладывался, и никто, пожалуй, кроме ее дяди Алексея Владимировича, точно и не ведал, где она в данный момент находится и под каким именем. Да и с самим престолоблюстителем Ярослав больше не встречался.
Между прочим, режим содержания в этой домашней тюрьме был мягким, и Ярославу ни в чем не было отказа. Он затребовал доски, краски, кисти, и ему предоставили все, даже новенький дубовый мольберт втащили в камеру и рулон грунтованного холста, но нужных досок не оказалось. То, что предлагали, не годилось на иконы. Выпустить его на свободу, чтобы он, соблюдая придуманный самим же обряд, свалил липу и заготовил материал, никто бы не отважился, потому и просить не было смысла.
На холсте же иконы по-прежнему не получались… И тогда он первый раз попробовал писать их на тюремных стенах. Сначала возле высокого окна, не писал, а, по сути, отрабатывал технику. И когда первая фреска удалась, заявил охранникам, что будет рисовать на стенах, а для этого следует укрепить штукатурку пропиткой смеси желатина и клея. Через сутки пришли два лысых «бандюка» и под руководством Ярослава целый день втирали в стены эту смесь.
Первый год заключения прошел незаметно и весь был посвящен живописи. Он расписал все – стены, сводчатые потолки и даже глубокую нишу единственного окна. Время от времени навещавший узника Закомарный панибратски хлопал его по плечам и пробовал шутить:
– Если бы даже ты не попал в эту щепетильную ситуацию, тебя бы следовало посадить. Из тебя же вырос настоящий художник!
Собственноручно написанные иконы спасали Ярослава от одиночества, тоски, радовали, когда он мысленно разговаривал с Юлией. Но здесь, на тюремных стенах, были другие сюжеты… Там был Ее образ и образ «лестницы любви», здесь уже ничего этого не получалось, хотя тоже была лестница, выложенная из плит, от озера к терему. Эти иконы можно было назвать житийными: Ярослав изобразил все основные моменты их встречи, от того, когда впервые увидел, и до момента расставания…
Потом он начал просить книги, вошел во вкус, и библиотека из комнаты Алексея Владимировича стала постепенно перекочевывать в подвал. Но однажды пришел охранник Женя в компании с доктором. Один брал анализы, слушал, выстукивал, заставлял отжаться от пола полета раз и снова слушал и измерял пульс и давление; другой ощупывал мышцы, суставы, рассматривал рисунки папиллярных узоров и уха, расспрашивал, какими видами спорта занимался.
– Хотите продать меня в рабство? – невесело пошутил Ярослав. Осматриваете, будто лошадь.
– Да кто тебя такого купит? – процедил молчаливый и всегда мрачный охранник. – Соплей перешибешь…
До заключения Ярослав несколько месяцев подряд ворочал камни в Скиту, готовясь к строительству дома, и был в хорошей форме, однако камерная, неподвижная жизнь практически атрофировала мышцы.
После их ухода в камеру принесли тренажер со всеми причиндалами и руководство для самостоятельных занятий. И забыли о нем на три месяца. Физическая нагрузка помогала лучше, чем литература, он выматывал себя так, что лежал-пластом, без единой мысли в голове, и тогда засыпал без сновидений. Он еще не успел толком восстановиться, а Женя в подвале рядом с камерой стал устраивать спортзал: установил перекладину, подвесил боксерские груши и расстелил борцовский ковер.
И когда начались занятия боксом, Ярослав понял, что из него будут делать охранника – такого же накачанного мрачного жлоба, как тренер. И возникло подозрение, что это своеобразный способ незаметно отбить мозги. На тренировках Женя молотил его не жалея, дескать, это необходимо, чтобы вызвать нормальную бойцовскую злость.
В какой-то момент Ярослав смирился и с этим: в конце концов, чем меньше мыслей о прошлом, а особенно о настоящем и будущем, тем легче отбывать этот бессрочный срок. Теперь каждый день начинался, как в спортивной школе, – с разминки, велотренажера, затем специальные растяжки, а потом по расписанию: два часа контактного карате, отдых, два часа вольной или классической борьбы, обед, отдых и бокс до потери пульса. Время то затормаживалось, то пролетало незаметно, и уже не хотелось ни читать, ни крутить видеоролики. Он валился спать, и тут начинались сновидения. Каждую ночь ему грезилось одно и то же – осень в заповеднике и отлет лебедей. Ему чудилось, что вместе с птицами он поднимается высоко-высоко, превращается в маленький крестик и летит до тех пор, пока не взглянет на землю, – и она срывает его из горизонтального полета в штопор. Если помнить об этом, можно было бесконечно продлять сон, и тогда весь следующий день он чувствовал себя на подъеме. Однако это удавалось редко, поскольку отлет лебедей – самое печальное время, и во сне наваливалась точно такая же тоска, как была в жизни, и помимо воли он смотрел вниз, на землю, зная, чем это грозит.
Днем он падал на дощатый пол, ночью – из поднебесья, и не полеты, а эти падения подействовали самым неожиданным образом: Ярослав поймал себя на том, что может подолгу, словно на замкнутой в кольцо магнитофонной пленке, прогонять в мыслях какое-нибудь одно или два слова, составлять их, сочетать, вслушиваться в новое их звучание и радоваться. Пока не сообразил, что пришедшие в голову и выстроенные в определенном, каком-то магическом порядке слова не что иное, как стихотворные строчки.
Был я слеп, как все вначале, Плыл, не видел, где причалить. Волны лодку раскачали, В мир неведомый умчали… Утоли наши печали! Вслед мне птицы закричали. Вслед мне люди замолчали…
Это случилось на исходе второго года, весной, когда в заповедник возвращались лебеди. Ярослав посчитал, что начинается какое-то умопомрачение. Увлечение становилось навязчивым, он начинал отвлекаться на тренировках, «плыл» и пропускал удары. Угрюмый и безжалостный тренер заметил это его состояние, наказывал нокаутами, но как-то раз остановил бой, сбросил перчатки, связал их аккуратно и постучал Ярослава по затылку.
– Плохи твои дела, брат… Пора тебе веревку намыливать. Так ты еще год протянешь, не больше.
– Если с твоей помощью…
– С моей, может, и выкарабкался бы, – ничуть не обиделся Женя. – Выбрось все из головы, туши котлы и работай. День и ночь работай, до потери пульса. Чувствуешь – затлело, вставай, и на штангу или к груше. Кирпичи ломай, рукой, об голову – как хочешь, только не давай себе расслабиться.
– Спасибо за совет, – пробурчал Ярослав. – Только… что ты знаешь? Чтобы советы давать? И вообще, передай хозяину, я в твоей науке больше не нуждаюсь.
