Малыш - Верн Жюль Габриэль (мир книг .txt) 📗

— Да, — подхватил другой, — и тогда, показав нос полицейскому, удирают.

— А если попадешь даже в тюрьму, так что ж из этого? Там не хуже, чем здесь, даже лучше. Дают хлеба и картофельного супа, которыми наедаешься досыта.

— Я не хочу… не хочу! — повторял ребенок, отбиваясь от негодяев, швырявших его как мячик.

Грип, вошедший в это время в комнату, поспешил вырвать его из рук расходившихся мальчишек.

— Оставите вы его в покое?! — закричал он, сжимая кулаки.

На этот раз он действительно рассердился.

— Знаешь, — сказал он Каркеру, — я тебя нечасто бью, по уж если примусь, тогда…

Оставив свою жертву в покое, они проводили Малыша взглядами, которые ясно выражали, что за него снова примутся, как только Грипа не будет. А заодно при случае разделаются с ними обоими!

— Ты, наверно, Каркер, будешь сожжен! — проговорил Малыш не без соболезнования.

— Сожжен?..

— Да… в аду… если ты не перестанешь быть злым! Эти слова возбуждали насмешки шалунов. Но что вы хотите? Мысль о сожжении Каркера преследовала Малыша.

Все же теперь можно было опасаться, что заступничество Грипа не принесет ему счастья. Каркер и его приятели дали слово отомстить и Малышу, и его покровителю.

Собираясь в закоулках, самые отъявленные негодяи Ragged school совещались о чем-то, не предвещавшем ничего хорошего. Зато Грин усердно следил за Малышом, стараясь не покидать его надолго. Ночью он брал его к себе на чердак. Там, в этом жалком холодном помещении, Малыш был все же огражден от дурного обращения.

Однажды Грип пошел с ним на берег Солтхилля, где они иногда купались. Грип, умевший плавать, учил Малыша. Ах, с каким наслаждением он окунался в прозрачную воду: ведь по ней там, вдали, плавали красивые корабли, белые паруса которых исчезали постепенно за горизонтом!

Оба барахтались среди волн, с шумом ударявшихся о берег. Грип, держа ребенка за плечи, управлял его движениями.

Вдруг с берега раздались громкие крики, и появилась ватага оборванцев Ragged school.

Их было человек двенадцать, самых отчаянных, с Каркером во главе.

Они кричали и безумствовали, преследуя чайку с раненым крылом, старавшуюся спастись от них. Может быть, ей это удалось бы, если бы Каркер не бросил в нее камень, который и задел птицу.

Малыш так вскрикнул, словно удар пришелся по нему.

— Бедная чайка… бедная чайка! — повторял он. Страшная злоба охватила Грипа, и он, вероятно, расправился бы с Каркером, если бы не Малыш, бросившийся вдруг на берег:

— Каркер, умоляю тебя, оставь чайку!

Но никто его не слушал. Все смеялись. И пустились преследовать чайку, которая, переваливаясь с ноги на ногу, старалась укрыться за скалой.

Напрасные старания!

— Подлые… подлые!.. — кричал Малыш. Каркер схватил чайку за крыло и, взмахнув ею, подбросил кверху. Она упала на песок. Ее подхватил другой и бросил на камни!

— Грип… Грип, — молил Малыш, — спаси ее!..

Но было уже поздно. Каркер в эту минуту раздавил каблуком голову птицы.

Снова раздался, общий смех, подхваченный восторженными криками «ура»!

Малыш был вне себя. Его охватила бешеная злость; не владея более собой, он схватил камень и бросил им в Каркера, попав ему прямо в грудь.

— А! Постой же, ты за это поплатишься! — закричал тот.

И прежде, чем Грпп опомнился, Каркер схватил ребенка и потащил по берегу, награждая пинками. Затем, пользуясь тем, что его товарищи удерживали Грипа, он погрузил в воду голову Малыша, который рисковал захлебнуться. Высвободившись наконец из рук хулиганов, Грин кинулся к Каркеру, который при виде его поспешно убежал.

Волны увлекли бы с собой Малыша, если бы Грин не поспешил к нему на помощь и не вытащил его, почти потерявшего сознание, на берег.

После усердных растираний ему удалось наконец поставить Малыша на ноги.

— Идем, идем! — сказал он.

Но Малыш направился к скалам. Увидав раздавленную чайку, встал перед нею на колени и, вырыв яму в песке, похоронил птицу.

Не был ли он сам лишь бедной, покинутой птицей… подобно этой несчастной чайке!

Возвратясь в школу, Грип счел нужным обратить внимание О'Бодкинса па поведение Каркера и других. Не упоминая обо всех неприятностях, которые ему приходилось терпеть от них, он рассказал главным образом о дурном обращении и преследовании Малыша. На этот раз они дошли до того, что, не вмешайся он, ребенок погиб бы в море.

О'Бодкинс покачал головой. Ведь это, черт возьми, нарушает его отчетность! Не мог же он вписать в свою книгу отдельную графу для подсчета подзатыльников, а другую для ударов каблуком! Это все равно что складывать три гвоздя с пятью шляпами! Конечно, как директору О'Бодкинсу следовало бы обратить внимание на поведение своих подопечных, но так как он занимался в основном подсчетами, то и отпустил Грипа ни с чем.

С этого дня Грип решил не терять из виду своего любимца, никогда не оставлять его одного в большой зале, а уходя из дома, запирать в своем чердачном помещении, где ребенок был по крайней мере в безопасности.

Прошли последние летние месяцы. Настал сентябрь. Для северной области это уже зима, а зима в Верхней Ирландии — это непрерывный снег, буря, ветер, туманы, несомые к Европе атлантическими ветрами с ледяных равнин Северной Америки.

Суровое, трудное время для прибрежных жителей Галуея! Какие короткие дни и бесконечные ночи приходится переживать тем, у которых в очаге ни угольев, ни торфа. Не удивляйтесь поэтому, что во всей Ragged school, исключая, впрочем, комнаты О'Бодкинса, температура была очень низкой. Ведь чернила перестали бы быть жидкими, если бы О'Бодкипс не сидел в тепле. Ведь все его подсчеты замерзли бы, не будучи оконченными!

Это было, конечно, самое подходящее время ходить собирать по улицам все, что могло служить топливом. Печальный источник, надо сознаться, когда приходится довольствоваться сучьями, обвалившимися с деревьев, мусором, сваленным у порогов домов, да крошками угля в порту на месте выгрузки. Ребятишки с необычайным рвением занимались этой вынужденной жатвой.

Малыш тоже участвовал в этой трудной работе и каждый день приносил в дом немного топлива. Это ведь не милостыню просить! И худо ли, хорошо ли, а очаг теплился, распространяя удушливый запах гари. Школьники, продрогшие в своих лохмотьях, теснились у огня, — большие, конечно, поближе, в ожидании ужина, медленно закипавшего в кастрюле. Но что за ужин!.. Корки хлеба, полусгнивший картофель, кости с ничтожными следами мяса — отвратительный суп, в котором вместо бульонного жира плавали пятна сала.