Натуралист на Амазонке - Бейтс Генри Уолтер (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Всякий, увидев тукана, поневоле задает вопрос, зачем ему громадный клюв, который у некоторых видов достигает 7 дюймов в длину и более 2 дюймов е ширину. Можно сделать здесь несколько замечаний по этому поводу. Старинные натуралисты, будучи знакомы лишь с клювом тукана, который эти знатоки XVI и XVII столетий считали чудом природы, приходили к выводу, что птица должна принадлежать к отряду водяных и перепончатопалых, поскольку последний включает в себя так много видов с замечательно развитым клювом, приспособленным для ловли рыбы. Кроме того, некоторые путешественники сообщали невероятные истории о том, что туканы выходят к берегам рек поесть рыбы, и сообщения эти также поддерживали господствовавшие в течение долгого времени ошибочные взгляды на повадки птиц. В настоящее время, однако, хорошо известно, что туканы по своему образу жизни — настоящие древесные птицы и относятся к группе (включающей в себя трогонов, попугаев и бородаток), все представители которой плодоядные. На Амазонке, где эти птицы очень распространены, никто не притязает на то, будто, когда-либо видел тукана в естественном состоянии, который ходил бы по земле или тем более вел себя как водоплавающая или голенастая птица. Профессор Оуэн, вскрывая туканов, нашел, что зоб их не так хорошо приспособлен к перетиранию пищи, как у других растительноядных, и, основываясь на наблюдении Бродрипа над ручным туканом, который пережевывал жвачку, пришел к выводу, что большой снабженный зубчиками клюв полезен при сохранении и повторном прожевывании пищи. Вряд ли можно утверждать, что клюв этот — очень хорошее приспособление для того, чтобы хватать и давить мелких птичек или доставать их из гнезд в расщелинах деревьев — привычка, которую приписывают туканам некоторые авторы. Полое, ячеистое строение внутренности клюва, его искривленная и неуклюжая форма, отсутствие в нем силы и неточность схватывания заставляют думать о недостаточной приспособленности, если таково назначение этого органа. Несомненно, однако, что главная пища туканов — плоды, и именно в том способе, каким достают они плоды, приходится искать объяснение пользы от неуклюжих клювов.
Цветы и плоды на вершинах больших деревьев растут в южноамериканских лесах главным образом у концов тонких веток, не выдерживающих сколько-нибудь значительного веса, поэтому все животные, питающиеся плодами или находящимися в цветках насекомыми, должны владеть, разумеется, какими-то средствами, для того чтобы издали добираться до концов цветоножек. Обезьяны достают себе корм, протягивая свои длинные руки, а то и хвост, чтобы подвести плод поближе ко рту. Колибри наделены высоко совершенными летательными органами с соответственно развитыми мышцами, и при помощи этих органов они в состоянии держаться в воздухе перед цветками, пока обшарят их вволю. Впрочем, эти сильные в полете создания, если только имеют возможность подобраться достаточно близко к соседним цветкам, обследуют их в поисках насекомых, оставаясь сидеть на своем месте. У трогонов слабые крылья и вялый темперамент. Они добывают себе корм, сидя тихонько на низких ветвях в лесном сумраке и высматривая плоды на окружающих деревьях; всякий раз, когда им захочется схватить кусочек, они устремляются к нему, как будто с усилием, и возвращаются на прежнее место.
Бородатки (Capitoninae), по-видимому, не наделены никакими особенностями ни в повадках, ни в строении, которые позволяли бы им хватать плоды, и в этом отношении, если исключить из рассмотрения клюв, они сходны с туканами — у обеих групп тяжелое туловище со слабыми органами полета, так что кормиться на лету они не могут. Тут-то и становится очевидным назначение огромного клюва. Он позволяет тукану доставать и поедать плоды сидя и уравновешивает таким образом те невыгоды, которые в противном случае принесли бы птице тяжелое туловище и ненасытный аппетит в соревновании с родственными группами. Поэтому связь между необыкновенно удлиненным клювом тукана и способом, каким он добывает пищу, в точности такова же, как между длинной шеей и губами жирафа и способом, которым это животное ощипывает листву. Клюв тукана вряд ли можно рассматривать как вполне совершенный инструмент для цели, о которой было рассказано выше, но природа, по-видимому, не изобретает органы сразу для выполнения тех функций, к которым они приспособлены в данное время, а использует то в одном, то в другом месте уже существующие структуры или инстинкты, если они оказываются под рукой, в такой момент, когда возникает потребность в их дальнейшем изменении.
Однажды, проходя по главной тропе в лесу около Эги, я увидал одного тукана, чинно сидевшего на низкой ветке у самой дороги, и без труда схватил его рукой. Оказалось, что это беглая ручная птица; никто, однако, не явился за ней, хотя я держал ее у себя дома несколько месяцев. Птица была заморенной и полумертвой от голода, но после нескольких дней хорошего питания к ней вернулись здоровье и живость, и она стала самым забавным домашним животным, какое только можно вообразить.
О повадках ручных туканов уже опубликовано много превосходных отчетов, и нет нужды поэтому подробно описывать повадки моей птицы; однако я не припомню, чтобы встречал какое-либо упоминание о смышлености и доверчивом нраве одомашненных туканов, а моя птица в этом отношении, видимо почти не уступала попугаям. Я вопреки своей обычной практике с ручными животными позволил тукану свободно гулять по дому; однако он ни разу не забирался на мой рабочий стол, после того как я больно проучил его, когда он сделал это в первый раз. Спал он обыкновенно на верху коробки в углу комнаты в обычном для этих птиц положении, а именно, положив длинный хвост прямо на спину и сунув клюв под крыло. Ел он все, что ели мы, говядину, черепаху, рыбу, фаринью, плоды — и был завсегдатаем у нас за столом, у скатерти, разостланной на циновке. Тукан имел волчий аппетит и отличался совершенно поразительными пищеварительными способностями. Он выучился точно определять часы приема пищи, и после первой недели-двух нам с трудом удавалось не пускать его в столовую, где он становился очень наглым и докучливым. Мы старались удержать его, заперев в заднем дворе, отделенном высокой изгородью от улицы, куда открывалась наша передняя дверь; но тукан обыкновенно взбирался по изгороди и, совершив длинный обход, припрыгивал в столовую, появляясь с величайшей пунктуальностью в тот момент, когда подавали к столу. Потом он завел привычку гулять по улице около нашего дома, и однажды его украли; мы уже считали его пропавшим. Но через два дня наш тукан вошел в обеденный час в открытую дверь прежней своей походкой, с лукавым сорочьим выражением на физиономии; он убежал из дома, где его стерег укравший его человек, с дальнего конца селения.
Арасари обыкновенный (Pterogtossusbeauharnaisii). Из встречающихся около Эги четырех мелких туканов, или арасари, самый красивый по расцветке, пожалуй, Pterogtossus flavtrostris: грудь у него украшена широкими поясами густо-малинового и черного цвета, но самый интересный вид из всех — арасари обыкновенный, или тукан Богарнэ. Перья на голове этой своеобразной птицы преобразовались в блестящие тонкие роговые пластинки черного цвета, закрученные вверх на концах и похожие на стружки из стали или эбенового дерева; витой гребешок расположен на макушке в виде парика. Мы с м-ром Уоллесом встретили этот вид впервые во время плавания вверх по Амазонке, в устье Солимоинса; начиная оттуда, птица эта остается довольно распространенной на материке до самого Фонти-Боа, по крайней мере на южном берегу реки, но я не слыхал, чтобы она встречалась дальше к западу. Она появляется большими стаями в лесах около Эги в мае и июне, когда кончает линять. Я никогда не видал, чтобы эти стаи собирались на плодовых деревьях: они всегда двигались по лесу, прыгая с ветки на ветку по низким деревьям, отчасти скрытые среди листвы. Ни один вид арасари, насколько мне известно, не издает тявкающих звуков, подобно крупным туканам (Rhamphastos); звуки, издаваемые видом с витым гребнем, очень своеобразны и напоминают лягушечье кваканье. С этими птицами у меня произошло одно забавное приключение. Я сбил одну из них выстрелом с довольно высокого дерева в темной лощине в лесу и вошел в чащу, куда упала птица, чтобы завладеть добычей. Она была только ранена и, когда я попробовал ее схватить, подняла громкий вопль. В то же мгновение, как по волшебству, тенистый уголок словно наполнился этими птицами, хотя ни одной из них не было видно, когда я входил в джунгли. Они спускались ко мне, прыгая с сука на сук, иные висели на петлях и канатах деревянистых лиан, и все квакали и хлопали крыльями, точно фурии. Если бы в руках у меня была длинная палка, я мог бы пристукнуть нескольких птиц. Убив раненого арасари, я стал готовиться добыть еще экземпляры и наказать крикунов за наглость, но, как только вопли их товарища прекратились, они забрались на деревья и, прежде чем я успел перезарядить ружье, все до одного исчезли.
