Лягушка на стене - Бабенко Владимир Григорьевич (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Она полежала на земле, отдохнула и побрела вверх по берегу. За песчаной косой чернела тайга. Там лайка нашла ручей, вволю напилась и заснула под корнями поваленной елки.
Утром собака проснулась, долго пила из ручья, а потом пошла на берег.
С моря по-прежнему дул ветер и плыли туманные полосы, но волны стали меньше. Выброшенная ночью штормом на берег лодка стояла далеко от полосы прибоя.
Несмотря на усталость, собака побежала к «Казанке», как будто это был ее родной дом.
Днище лодки оказалось неповрежденным, и поэтому в ней, как в огромном корыте, плавало оленье седло и бензиновые бачки. С одеяла-паруса, тяжело висящего на мачтах, капала вода. Собака с вожделением понюхала запертый бардачок, в котором вовсю тухли две оленьих ноги — предполагаемая плата Хозяина за ремонт «Ветерка», и пошла вдоль берега в надежде найти что-нибудь съестное.
Лайка брела вдоль нескончаемого валика выброшенной штормом бурой морской травы. Собака несколько раз находила дохлых крабов, которых еще не успели обнаружить чайки или вороны. Лайка с жадностью разгрызала панцири и ела сладковатое мясо. Собака побродила по берегу и двинулась к лесу. Сразу же на опушке заверещал бурундук. Она посмотрела на маленькую полосатую белку, которых Хозяин, когда был в хорошем настроении, сбивал для нее палкой с дерева или даже, приучая к будущей охоте, стрелял. Собака знала, что с дерева она бурундука не добудет, и, немного полаяв на него, пошла дальше в тайгу.
Ельник был старый, весь заваленный упавшими деревьями. Весь мох был выбит неширокими тропками. Лайка пошла по одной из них, и та привела ее к вывороченному еловому корню. Под его навесом на земле были довольно аккуратно разложены для просушки стебли травы, а уже высохшее сено было забито между корней упавшего дерева. И от травы, и от сена пахло чем-то очень вкусным. В это время из соседней норки раздался резкий писк, и оттуда выскочил короткохвостый, серый, круглоухий зверек. Собака бросилась за ним. Но сытая пищуха была проворней измученной голодной лайки и успела юркнуть в ближайшую норку. Корабельная жизнь приучила собаку к терпению, и она больше часа просидела у норы и все-таки дождалась, когда пищуха решила проверить свой стожок. Вот тогда-то лайка и задавила ее и первый раз за десять дней сытно поела. Она еще долго сидела у других нор, но пищух там или не было вовсе, или они были чересчур осторожными. И лайка побрела на берег, к своему дому — к выброшенной штормом лодке.
Она вырыла у носа лодки ямку — там, куда не падали капли моросящего дождя, свернулась в этом гнезде калачиком и заснула.
Под самое утро собаке приснилось, что она снова в лодке в штормовом море и что волны с ужасным грохотом и ревом колотят о металлические борта. Собака от страха проснулась. Она была на суше, на твердой земле, но рев продолжался, а нависающий над ней нос «Казанки» дрожал от страшных ударов. Лайка выскочила из-под лодки и изо всех сил бросилась прочь. За ней, хрустя гравием, погнался кто-то большой и лохматый, но вскоре отстал. Собака, не чуя за собой погони, обернулась. Огромный медведь, кажущийся еще большим в серых утренних сумерках, возвращался к лодке.
Собака с безопасного расстояния залаяла на обидчика, но медведь только на мгновение поднял голову и снова занялся лодкой: тухлое мясо для зверя было гораздо предпочтительнее маленькой, дрожащей от голода и страха лайки.
Медведь отодрал алюминиевую дверцу, добрался до оленьей ноги и съел ее. Затем насытившийся зверь вытащил и второе бедро оленя. Однако его он есть не стал, а отнес по гравийной косе метров за триста, спрятал в углублении и завалил стволами плавника. Зверь около минуты как бы в раздумье постоял у своей кладовой, посмотрел на далекий силуэт собаки и побрел в тайгу.
Лайка дождалась, пока зверь скроется в лесу, и пошла сначала к своему разоренному дому, а потом и к спрятанной оленине. Бревна, натасканные медведем, были тяжелые, поэтому собаке удалось лишь с одной стороны сделать подкоп и отгрызть небольшой кусок.
Медведь пришел на следующую ночь и доел всю оленину. Зверь еще несколько ночей (а однажды даже днем) наведывался к лодке, пытался поймать собаку, шарил по «Казанке» в поисках съестного и, не найдя больше ничего, разгрыз оленье седло, сломал мачты, порвал парус из одеяла и наконец перевернул лодку вверх днищем.
Больше он не интересовался лодкой и лишь изредка, проходя по своей прибрежной патрульной тропе, навещал «Казанку» и обнюхивал ее.
Пока медведь воевал с лодкой, собака жила в лесу и спала на стожке пищухи, а когда он наконец исчез, она возвратилась к своему жилью. Лайка подрыла под бортом лодки лаз (а на случай прихода медведя сделала еще один запасной ход) и затащила под «Казанку» разорванный синий парус. Так у собаки появилась металлическая конура — свой дом.
Собака быстро привыкла к нему. Ее не беспокоило постоянное шуршание прибоя, шелест мелкого приморского дождя по алюминиевой крыше, ни близкие крики чаек, а иногда — и мягкая поступь перепончатых лап птицы по днищу перевернутой лодки. Жизнь текла мирно, и лишь однажды знакомый медведь, подойдя к «Казанке», запустил в лаз когтистую мохнатую лапу и попытался поймать лайку. Но она успела выскочить через запасной ход.
Каждый день собака с утра выбиралась из-под «Казанки» и уходила на охоту. Сначала она проходила несколько километров вдоль берега и собирала выброшенных прибоем крабов. Потом она переваливала через галечный увал и шла в ельник охотиться на пищух. Это было почти безнадежное занятие, потому что ловкие зверьки прекрасно ориентировались в своих лабиринтах троп, нор и ходов. Однако раз в два дня ей все-таки удавалось подкараулить и задавить какую-нибудь неосторожную молодую пищуху.
Однажды она брела несколько часов вдоль берега моря и вышла к устью речки, очень похожей на ту, которую они покинули с Хозяином. Там она нашла дохлую горбушу и съела ее. Рядом с устьем на небольшой неглубокой старице плавала утка и несколько утят-пуховичков. Лайка подумала, что это легкая добыча, и бросилась ловить их. Птенцы тонко запищали и разбежались по воде в разные стороны, а утка, волоча крыло, стала перелетать с одного края старицы на другой. Но утята плавали чуть быстрее, чем собака. Через час лайка выбралась из воды и с досадой смотрела, как весь выводок собрался у дальнего, безопасного конца своего родного водоема вокруг сердито крякающей мамаши. Собака так измучилась этой неудачной охотой, что еле доплелась до лодки и спала под ней весь следующий день, выйдя только один раз — попить.
Так прошло полмесяца. Лайка слабела. Она больше не ходила в тайгу за пищухами, ограничившись походами вдоль берега моря, которые изо дня в день становились короче.
На этих охотничьих тропах кроме дохлых крабов изредка попадались и другие животные. Однажды она набрела на косячок мелких серебристых рыбешек, толпившихся около берега. Лайка знала, что в воде рыбу не поймать, и прошла мимо. Но сзади нее послышался какой-то странный звук, заставивший ее обернуться. Слабая прибойная волна вынесла весь косячок на берег, и рыбки, сверкая серебристыми боками, извиваясь, прыгали на влажном песке. Лайка бросилась к ним, но следующая волна смыла рыбок в море. Голодная собака подождала, и другой косячок выбросило на берег метрах в десяти от нее. На этот раз лайка была порасторопней и успела схватить несколько рыбок. Собака в тот день попала на икромет мойвы и наелась досыта.
На другой день лайка снова пошла на берег в надежде на успешную рыбалку. Но икромет закончился, и она нашла только одну мертвую рыбку. Зато на своей охотничьей тропе, идущей вдоль самого уреза воды, она встретила идущую навстречу лису, также собирающую съедобные выбросы моря. Собака залаяла на нее, но лиса не испугалась, а только обежала собаку и продолжила свой путь.
