Горностай - Йыгисалу Харри Владимирович (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
В последнее время горностаиха стала капризной. Иногда была общительна, ласково урчала, а затем ни с того ни с сего злобно фыркала, гак что разумнее было держаться от нее подальше. Уже несколько дней она не ходила вместе с горностаем-отцом на охоту, в ответ на зов ворчала и сопела. Когда же он не обращал на это внимания и пытался приблизиться, самка оскаливала зубы. Это производило впечатление: он отстранялся, отходил на почтительное расстояние, смотрел со стороны или обиженно ворчал.
Нора под полом чердачной комнаты ему тоже понравилась.
Там было безопасно, гак и хотелось свернуться клубочком па мягких опилках, ткнуться носом в хвост и спать, пока голод наружу не выгонит. А еще можно было пролезть между балками и так спрятаться, что даже подруга не найдет.
К сожалению, горностаиха с каждым днем становилась все более нетерпимой, буквально безрассудной. Сторожила свою нору у дверного или, если хотите, оконного проема и не впускала его.
Горностаиха ждала детенышей. Она чувствовала, как они растут и шевелятся. Тело ее тяжелело. Это вызывало тревогу, ей не сиделось на месте. Постоянно голодная, злая, агрессивная, она рыскала в подвале по мышиным норам, ходила охотиться на водяных крыс в магистральном канале.
В один прекрасный день ее поведение резко изменилось: обнюхав чердак, она стала общипывать паклю, хранившуюся в мешке, теребить старый тулуп, вырывая из него клочки меха, рылась в тряпье и бумажном хламе. Все привлекавшее ее свертывала в небольшой комочек и тащила его под мансарду. Она выстилала гнездо в самом дальнем углу, возле дымохода, предварительно углубив ямку в песке и опилках. Там было покойно, темно, сухо и чисто.
Гнездо получилось мягкое и теплое. Совершенно новое, незнакомое ей прежде чувство не позволяло покидать гнездо. Удивительное дело — хищнический инстинкт притупился, уступив место материнскому инстинкту.
ДЕТЕНЫШИ
У горностаев родились детки. Один за другим появлялись они в гнезде… А сколько всего, мать и сама не знала. Горностаи, как и другие животные, их не считают. Для матери это или один, или несколько.
Очень все-таки интересно, что звери знают: детенышей у них несколько. Знает это маленькая мышка, знает кошка, собака, волк и, разумеется, горностай. Ведь мышь при малейшей опасности переносит всех своих мышат в более надежное место; кошка приносит новорожденных котят показать хозяйке; стоит кому-нибудь бросить взгляд на волчат, как волчица тут же куда-то перепрятывает их, поднимая по одному за загривок. Не бывает так, чтобы самка утаскивала одного из своих детенышей, бросая остальных на произвол судьбы. Она носит их на руках, то есть в зубах, подчас рискуя своей жизнью, всех до последнего укроет, а затем перелижет и накормит молоком.
Горностайчики рождаются на свет голые, без всякого намека на шерстку, и слепые, без всякого намека на глазки. Удивительно, как это мать принимает их за своих, потому что они точно две капли воды похожи па детенышей кролика, или белки, или — стыдно сказать! — крысы, и никак нельзя предположить, что из них вырастут шустрые и стройные красавцы, смахивающие мордочками на ласку.
Мать была рада каждой нескладной крошке, всех обсушила, нежно облизав шершавым языком.
Жалкими, слабенькими, безликими комочками казались новорожденные горностаи, но в каждом чувствовалась жажда жизни, и они не преминули тут же заявить о своих правах на нее, потребовав есть. О врожденной сообразительностью тыкались тупыми носами в материнское брюхо, толкались, копошились, путаясь в шерсти, пока не находили сосок. А уж если не находили, сразу же начинали пищать и хныкать. Кто первый к молочному бурдюку прикладывался, выходил в число победителей, а последнего ждало горькое разочарование. Тот, кто не в состоянии без промедления утвердить свое право на пищу, безнадежно отстанет в росте. Остальные наберутся сил, и в дальнейшем их невозможно будет оттеснить, чтобы преуспеть самому.
Наконец детеныши перестали толкаться и скулить — все нашли то, что искали. Для недавно появившихся на свет нет ничего утешительнее, чем материнское молоко, нет ничего благодатнее, чем теплое молоко, текущее в рот.
Мать, лежа на боку, с обеих сторон обхватила детенышей лапами, стала для них и подушкой, и одеялом. Боялась пошевелиться. чтобы не придавить, не сделать кому-нибудь больно. Ее клонило ко сну, но она подождала, пока все не устроились и но успокоились. Впрочем, теперь она спала удивительно чутко. Стоило кому-нибудь пискнуть, или шелохнуться, тотчас просыпалась.
Обычно спокойствие наступало только тогда, когда все детеныши были сыты. Маленькие, всего двух дней от роду, еще голенькие, слепые и беззубые, они уже могли постоять, за себя. И если один терял сосок, тут же начинал жаловаться, скулил, тыкался носом, перебирал папками и царапался. Обид хватало, нытья тоже. Матери приходилось вставать, оправлять постель, чтобы всем было удобно и хватило места «у стола». Не существовало различия между днем и ночью, сутки напролет спали и сосали, подчас совмещай два эти занятия — сосали во сне. И какое, собственно, могло быть различие между днем и ночью у слепых детенышей, находившихся в темном подполье! Мать, конечно, разницу ощущала. Она и в темном гнезде прекрасно знала, когда заходит солнце и надо отправляться на ночную охоту. Слышала она и черного дрозда, который еще до утренней зари устраивался на коньке крыши и принимался петь, провозглашая наступление дня.
ПЕРЕЛЕСКИ
Расцвели вечнозеленые печеночницы, или перелески. Весь лес буквально голубел от их глазков-цветочков, когда вся семья, Тоомас Кивистик с супругой и детьми, приехала в Таммисту. Солнце да ветер подсуши.!и дороги и поля, распускающиеся ночки окрасили ольшаник в сиреневые тона, луга и пастбища покрылись нежной зеленью. Сады наполнились птичьим гомоном. Весна вступила в свои права, о чем свидетельствовали пчелы, полетевшие на ивы за первым взятком, и порхавшие повсюду пестрые бабочки. А море стало таким синим, каким едва ли увидишь его в иную нору.
Нет ничего удивительного в том, что люди приехали взглянуть на него. И не только на него. Их интересовало также, как пережили зиму дача, кусты и деревья в саду, появились ли на клумбах зеленые росточки, зацвели ли. обретя чудотворные силы, первые весенние цветы.
Тоомас Кивистик осмотрел розы, затем молодые яблони. Подходил к каждой, дергал за ствол, проверяя, целы ли корни и хорошо ли они сидят в земле. В прошлом году, да и раньше тоже, с ними было немало хлопот: деревца еле-еле держались, их приходилось вытаскивать и бросать в костер, потому что водяные крысы повреждали корни. Та же беда приключалась со многими деревьями, уже начавшими плодоносить. Да и с розами дело обстояло не лучше — от тщательно подобранных и заботливо выхоженных сортов к весне оставались лишь обглоданные прутики.
Водяные полевки, проще — водяные крысы, хозяйничали во всех ближних садах, проделывали ходы в огородах и во дворах, а осенью, если не успевали вовремя убрать урожай, воровали с грядок морковь, с брюквой и свеклой разделывались на месте, выедали их внутри, оставляя кожуру. Еще больший урон приносили они зимой, когда грызли корни и обгладывали кору на плодовых деревьях. В Таммисту копали ловчие ямы, ставили ловушки, чтобы перешибить им хребет или хотя бы зацепить, за хвост. Хотя, сказать по правде, в ловушки угождали редкие бестолочи, которые все равно не причинили бы большого вреда. Как видно, главные силы — целые полчища вредителей — оставались безнаказанными, давая волю зубам.
На сей раз хозяин даже присвистнул, когда осмотрел состояние всех яблонь и слив, освободив их от зимней обвязки. Почти никаких повреждений ни на деревьях, ни на цветочных клумбах заметно не было. Благополучно сохранились также розы.
— Одно из двух. — сказал Тоомас Кивистик, входя в дом после осмотра. или в половодье затопило все норы, или крыс подкосила чума.
Другого, объяснения исчезновению водяных крыс он придумать не мог.
