Натуралист на Амазонке - Бейтс Генри Уолтер (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Мы прошли около двух миль по утоптанной тропе через высокую капуэйру (вторично выросший лес). Тут было довольно много деревьев Melastoma, на которых росли покрытые волосками желтые плоды величиной и приятным вкусом почти не отличавшиеся от нашего крыжовника. Впрочем, сезон их подходил к концу. Каждую пядь дороги окаймляла густая заросль изящных плаунов. Вряд ли искусственно рассаженным деревьям и кустам удалось бы придать столь планомерный вид, какой имела эта украшенная естественным образом аллея. Тропа заканчивалась на маниоковой плантации, самой большой из тех, какие я видел с тех пор, как покинул окрестности Пара. Она насчитывала, вероятно, акров 10 расчищенной земли, и часть ее занимали посевы кукурузы, арбузов и сахарного тростника. Дальше этого поля шла только едва различимая охотничья тропинка, которая вела в нехоженые дебри. Мой спутник сказал мне, что никогда не слыхал о существовании какого-либо населения в той стороне (на юге). Отсюда мы прошли через лес к другому расчищенному участку, значительно меньшему, а затем, по дороге домой, шли около двух миль по капуэйре различного возраста, покрывавшей места прежних плантаций. Мы принесли с прогулки лишь несколько редких насекомых и одну жапу (Cassicuscristatus) — красивую птицу с каштановым и шафрановым оперением, странствующую большими стаями по вершинам деревьев. Мой маленький спутник подбил птицу на высоте, достигавшей, на мой взгляд, 30 ярдов. Однако опытный взрослый индеец может выбрасывать стрелы из духового ружья с такой силой, что они убивают на расстоянии 50-60 ярдов. Прицел всего вернее, когда трубку держат вертикально или почти вертикально. В лесу это оружие гораздо полезнее ружья, потому что звук выстрела огнестрельного оружия спугивает всю стаю птиц или обезьян, объедающих дерево, между тем как отравленная стрела неслышно сбивает одно животное за другим, и у охотника набирается целая куча добычи. Но только бесшумно движущийся индеец может успешно пользоваться трубкой. Яд, быстро убивающий только в свежем виде, можно раздобыть лишь у индейцев, которые живут за порогами рек, текущих с севера, в том числе Риу-Негру и Япура. Главная составная часть яда — древесина Strychnos toxifera, дерева, которое не растет во влажных лесах речных равнин. Очень живописный рассказ об урари и об экспедиции в Гвиану, предпринятой в поисках дерева, приводится сэром Робертом Шомбургком.
Когда мы вернулись после полудня к дому, Кардозу все еще потягивал кауим и теперь был совсем навеселе. Стояла страшная жара; добрый малый сидел в гамаке с полной куей грога в руках, его широкое честное лицо пылало, пот струился по обнаженной груди, расстегнутая рубашка наполовину сползла с широких плеч. Педру-уасу выпил не много; он отличался, как я узнал впоследствии, воздержанностью в употреблении спиртного. Но он стоял, как и два часа назад, когда я оставил его, так же монотонно беседуя с Кардозу, и разговор, очевидно, ни на минуту не затихал. Я никогда еще не встречался с такой многоречивостью у индейцев. Вдовец уснул; суетливая старая хозяйка с дочерью готовили обед. Обед поспел вскоре после моего прихода и состоял из вареных кур с рисом, приправленных крупным зеленым перцем и лимонным соком, кучек свежей ароматной фариньи и сырых бананов. Он был подан в тарелках английского производства на тупе — большой плетеной тростниковой циновке — изделия этого рода довольно широко распространены среди туземцев на Амазонке. Тут появились еще трое или четверо индейцев и индианок средних лет и присоединились к трапезе. Мы сидели все кружком на полу; женщины согласно обычаю не приступали к еде, пока не поели мужчины. Прежде чем сесть, наш хозяин извинился в своей обычной спокойной и вежливой манере за то, что нет ножей и вилок; мы с Кардозу ели деревянными ложками, индейцы пользовались собственными пальцами. Старик подождал, пока нас всех обслужат, и только тогда сам приступил к еде. В конце обеда одна из женщин принесла нам воды в крашеной глиняной миске индейского изготовления и чистую грубую хлопчатобумажную салфетку, чтобы мы могли вымыть руки.
Группа пасе, вождем которой был Педру-уасу, в то время уже значительно сократилась в числе и насчитывала совсем мало народу. Большое опустошение в нескольких поколениях индейцев произвела болезнь, о которой шла речь в предыдущей главе; кроме того, многие поступили на службу к белым в Эге, а в последние годы участились смешанные браки с белыми, метисами и цивилизованными индейцами. Старик со слезами на глазах говорил Кардозу об участи своей расы: «Люди моего народа всегда были добрыми друзьями кариуа (белых), но не успеют мои внуки дожить до моих лет, а имя пасе будет забыто». Поскольку пасе смешиваются с европейскими иммигрантами или их потомками и становятся цивилизованными бразильскими гражданами, вряд ли есть основание сокрушаться об исчезновении их как нации, но поневоле проникаешься жалостью, когда узнаешь, как много индейцев преждевременно умирает от болезней, которые возникают как будто только от того, что они подышат одним воздухом с белыми. Первоначально племя занимало, должно быть, очень обширную территорию, так как говорят, что первые португальские колонисты встретили пасе на Риу-Негру: они населяли Барселус, старинное поселение на этой реке, в дни его основания; пасе составляют также часть коренного населения Фонти-Боа на Солимоинсе. Следовательно, их группы были рассеяны по области, имеющей 400 миль в длину с востока на запад. Возможно, однако, что колонисты приняли за пасе какое-нибудь из других соседних племен, татуирующее лицо подобным же образом. Индейцы вымершего племени юри-мауа, или соримба, от имени которых получила свое название река Солимоинс, по сохранившимся в Эге преданиям были сходны с пасе своими стройными фигурами и дружелюбным нравом. Племена эти (вместе с другими, занимавшими промежуточные районы) населяли берега главной реки и ее рукавов от устья Риу-Негру до Перу. Старожилы еще помнят, как настоящие пасе жили в своем первобытном состоянии на берегах Иса, в 240 милях к западу от Эги. Единственная большая группа пасе, сохранившаяся поныне, живет на Япура, миль за 150 от Эги; однако численность группы не превосходит, сколько я могу судить, 300-400 человек. Мне кажется весьма вероятным, что нижнее течение Япура и земли ее обширной дельты — родина этого благородного индейского племени.
О пасе в этой стране всегда говорят, как о самой развитой изо всех индейских народностей Амазонской области. Под чьим влиянием племя это так сильно изменилось в духовном, общественном и физическом отношении, совершенно непонятно. Трудолюбивый нрав, положительный и мягкий характер пасе, их восприимчивость и, можно добавить, красота внешнего облика, особенно детей и женщин, с самого начала привлекли внимание португальских колонистов. Поэтому их сманивали в большом количестве из родных деревень в Барру и другие поселения белых. Жены губернаторов и военных офицеров из Европы всегда стремились заполучить детей пасе в число домашней прислуги; девочек учили шить, стряпать, плести гамаки, выделывать кружева для подушек и т.д. Обращались с ними обычно хорошо, особенно в образованных семействах поселений. Приятно отметить, что я ни разу не слыхал о каком-либо насильственном действии, совершенном той или другой стороной, во взаимоотношениях между европейскими поселенцами и этим благородным племенем дикарей.
Очень мало известно о первобытных обычаях пасе. Образ жизни нашего хозяина Педру-уасу немногим отличался от образа жизни цивилизованных мамелуку, только вождь и его люди проявляли большее трудолюбие и вели себя более открыто, приветливо и щедро, нежели многие метисы. Власть Педру, как и у других тушауа, проявлялась в мягкой форме. Вожди, по-видимому, вправе распоряжаться трудом своих подданных, потому что они доставляют людей по требованию бразильских властей, но ни один из них, даже в самых развитых племенах, не пользуется, кажется, своей властью для накопления собственности — служба назначается главным образом во время войны. Если бы устремления вождей некоторых из этих трудолюбивых племен обратились к приобретению богатства, мы, вероятно, встретили бы в центре Южной Америки туземные цивилизованные племена вроде тех, какие жили в Андах Перу и Мексики. Весьма вероятно, что пасе с самого начала в какой-то мере усвоили нравы белых. Рибейру, португальский чиновник, который путешествовал в этих областях в 1774-1775 гг. и написал отчет о своем путешествии, сообщает, что они хоронят покойников в больших глиняных сосудах (обычай, до сих пор наблюдаемый у других племен Верхней Амазонки), а что касается браков, то молодые люди приобретают право на невесту военными подвигами. Он отмечает также, что у пасе есть своя космогоническая теория, замечательной чертой которой является утверждение о том, что солнце — неподвижное тело, а земля обращается вокруг него. Кроме того, он говорит, что они верят в создателя всего сущего, в вознаграждение и наказание в загробной жизни и т.д. Эти понятия — существенный шаг вперед по сравнению с прочими индейскими племенами, и весьма мало вероятно, что их от начала до конца могли выработать люди, не имеющие ни письменности, ни праздного класса, поэтому нам приходится допустить, что восприимчивые пасе научились всему этому в давние времена у какого-нибудь миссионера или путешественника. Я никогда не замечал у пасе большей любознательности или большей склонности к умственной деятельности, нежели у других индейцев. У индейцев, которые мало общались с цивилизованными поселенцами, нет ни следа веры в загробную жизнь, и даже среди тех, у кого вера эта есть, лишь немногие одаренные представители расы проявляют какое-то любопытство в этом вопросе. Их неповоротливым мозгам, по-видимому, не под силу понять или почувствовать необходимость в какой-то теории души и отношения человека к остальной природе или к создателю. Но разве не так же обстоит дело с совершенно необразованными и обособленно живущими людьми даже в наиболее цивилизованных частях света? Хорошие черты свойственны нравственной стороне характера пасе: они ведут непритязательную и мирную жизнь, спокойное, размеренное существование в кругу семьи, нарушаемое лишь изредка попойками да летними экскурсиями. Они не так хитры, энергичны и искусны в ремеслах, как мундуруку, зато они легче перенимают новшества, поскольку нрав у них более податливый, чем у мундуруку и других племен. Мы пустились в обратный путь в Эгу в половине пятого пополудни. Наши щедрые хозяева нагрузили нас подарками. Для нас почти не осталось места в челноке, так как мы получили десять больших вязанок сахарного тростника, четыре корзины с фариньей, три кедровые доски, корзинку с кофе и две тяжелые грозди бананов. Когда мы уже сели в лодку, пришла старая хозяйка с прощальным подарком для меня — огромной дымящейся чашкой горячей банановой каши. Я должен был есть ее по пути, «чтобы держать желудок в тепле». Пока мы отчаливали, старик и старуха стояли на берегу и прощались с нами: «Икуана тупана эйрума» («Ступайте с богом»), — форма приветствия, которой их некогда выучили миссионеры-иезуиты. Плавание сопровождалось рядом досадных происшествий, так как Кардозу был совсем пьян и не присутствовал при загрузке лодки. Груз положили слишком близко к носу и, к довершению неприятностей, мой захмелевший друг упрямо настаивал на своем желании сесть наверху всей груды, вместо того чтобы занять место у кормы; пока мы быстро неслись между деревьями, он сидел верхом и распевал какую-то чрезвычайно непристойную любовную песню, не желая утруждать себя и то и дело пригибаться, чтобы не задеть веток свисающих сипо. Челн давал течь, но сначала она не внушала опасения. Задолго до захода солнца мрак в угрюмой чаще сгустился, и наш рулевой поневоле то и дело направлял лодку в заросли. Когда это случилось в первый раз, отломался кусок от прямоугольного носа (роделы); во второй раз мы застряли между двумя деревьями. Вскоре после этого, сидя у кормы и держа ноги на дне лодки, я довольно неожиданно почувствовал прикосновение холодной воды выше лодыжек. Еще несколько минут, и мы утонули бы, так как впереди, под грудой сахарного тростника, открылась щель. Двое из нас принялись вычерпывать воду и ценой самых напряженных усилий добились того, что мы удержались на поверхности, не выбросив за борт груза. Индейцам приходилось грести крайне медленно, чтобы челн не зачерпнул воду, так как верхняя кромка носа находилась почти на уровне поверхности воды, но теперь удалось убедить Кардозу поменять место. Солнце село, быстро миновали сумерки, и вскоре луна замерцала сквозь густой полог листвы. Перспектива утопить лодку в этой отвратительной глуши мне нисколько не улыбалась; правда, я рассчитывал, что мне удалось бы подплыть к дереву и найти приют в основании какого-нибудь большого сука, где я и провел бы ночь. Наконец, после четырех часов утомительного продвижения вперед мы вдруг вышли в открытую реку, где лунный свет сверкал широкими дорожками на плавно струящейся воде. Теперь грести нужно было еще осторожнее. Индейцы с величайшей точностью размеряли удары; вскоре за черной стеной леса показались огни Эги (масляные лампады в домах), и через короткое время мы благополучно выскочили на берег.
