У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Так в этот вечер мы на рыбалку и не пошли.
САЛОЧКИ-РУСАЛОЧКИ
Да, Сережа оказался более чем прав. С того самого, на всю жизнь памятного мне дня, когда я познакомился с Соней, весь свет в моих глазах совершенно переменился. Теперь время делилось на две части: первая — ожидание, когда я вновь увижу ту, к которой неслись все мои мысли, желания, мечты, и вторая — это счастливейшие часы, проведенные вместе с ней.
Теперь мы четверо — Соня, Тоня, Сережа и я — были почти неразлучны, всюду ходили вместе: и в лес, и на речку, и на старую мельницу к знакомому старичку мельнику пить у него парное молоко со ржаным домашним хлебом.
И вот что удивительно: раньше я молоко просто терпеть не мог. А теперь, глядя, с каким аппетитом пьет его Соня, я вдруг и сам убедился, что оно очень вкусное.
Еще поразительнее было то, что дома у нас молоко по-прежнему вызывало у меня одно отвращение. «Наверное, у мельника какая-то особенная корова», — решил я.
Итак, наша четверка была теперь почти неразлучна. Не берусь говорить за Сережу, вполне ли устраивал его этот неизменный «квартет», но я лично был им вполне доволен. Мне даже в голову не приходило искать уединения с Соней. Даже скажу больше: когда мы случайно ненадолго оставались почему-либо одни, мне становилось как-то неловко, я терялся, не знал, о чем говорить. По-моему, и Соня испытывала то же самое. Да и к чему это уединение — гораздо лучше быть в компании вместе с друзьями и в то же время чувствовать какое-то неуловимое для других душевное общение только с одним-единствеиным человеком.
Как хорошо, например, участвовать в общем разговоре о погоде и вдруг переглянуться с ней, и этим мимолетным взглядом будто сказать друг другу: «Погода-то погодой, но главное ведь не в погоде, главное — в том, что мы вместе…» И еще многое-многое, чего и словами не выскажешь.
Или, играя в салочки вчетвером, будто по молчаливому соглашению ловить только ее одну. Ах! Да на каждом шагу есть что-то особенное, бесконечно важное, милое и прекрасное, когда в компании друзей ты душевно всегда наедине только с одним дорогим тебе человеком.
Помню, как-то в конце лета пошли мы в лес за грибами. Грибов было много, но самые ценные — боровики — попадались не часто. И тут обнаружилось, что Соня при всей своей страсти к собиранию грибов находит их очень плохо.
Зрение у нее было превосходное — мешала живость характера. Соня никак не могла идти тихо, спокойно, внимательно заглядывая под каждый кустик. Сережа, Тоня и я нашли уже, наверное, по десятку молодых крепких боровичков, а Соня всего только один, большой, старый. Да и тот на поверку оказался червивый. Соня с досадой зашвырнула его в кусты.
— Ну, не могу найти, и не нужно, — с невольной обидой в голосе сказала она. И, опустив головку, грустно побрела по дорожке.
Я пришел в полное смятение: как же помочь беде? Я рад был бы отдать ей все свои грибы, но ведь дело не в грибах — дело в том, чтобы Соня их сама нашла. И вдруг меня осенила мысль: какой же я дурак! Как же раньше не догадался!
Я с удвоенной энергией принялся искать грибы, только боровики, другие меня больше не интересовали.
Ага, нашел! Вот он. Да какой пузатый! Я готов был прямо расцеловать его. Грибок, приподнимая прошлогодние листья, выглядывал из-под них, будто хотел сказать: «А вот и я!» Ну, теперь все в порядке. Я быстро вынул из своей корзины один из ранее найденных белых грибов, начал вертеть в руках, а сам кричу:
— Соня, Соня, пойдите сюда, я еще один боровичок нашел!
Соня подбежала:
— Где, где, покажите?
— Да здесь, — говорю, — только, пожалуй, он не один, давайте еще вместе поищем.
Соня принялась искать.
— Вот, вот еще! — радостно закричала она, наткнувшись на тот, который я уже ранее заприметил.
Соня сорвала его и положила в свою корзиночку.
— А говорят, я белые искать не умею, — весело сказала она, — еще всех вас обставлю! Мне только во вкус войти…
И она вошла «во вкус». Я находил гриб, не рвал его, а вытаскивал из корзинки старый, уже сорванный, показывал Соне и предлагал поискать еще. А чтобы облегчить ей поиски, я обычно ставил корзину неподалеку от примеченного гриба.
Это Соню особенно радовало.
Да как же вы вот этот-то не заметили, ведь он почти рядом с корзиной стоял?
— Ну что ж поделать, — с притворной грустью вздыхал я, — зрение не очень хорошее, вот и не вижу их.
Не знаю, понимала ли Соня эту игру или нет, по мне было так хорошо! Хорошо вдвойне: и оттого, что Соня радовалась своим находкам, и оттого, что раньше, когда я был маленьким, точно так же поступала со мной мама. Она тоже при сборе грибов почему-то сразу «теряла зрение».
А теперь Соня — как маленькая, как моя дочка. И я в эти минуты чувствовал к ней какую-то особенную, немножко даже покровительственную любовь.
Походил ли я тогда, в пятнадцать лет, на папашу, этого я не знал. Но Соня, такая оживленная, счастливая при каждой новой находке гриба, казалась мне еще совершенной девочкой, именно моей маленькой точкой.
Незаметно бежали дни. Ах, они бежали слишком быстро, унося вместе с собою лето! И невозможно было их остановить. Был только один способ бороться с быстротечностью времени — это не терять зря ни одной минуты. Так мы с Сережей и делали, то есть, но выражению Михалыча и мамы, «совсем отбились от дома». Сережа мог вполне торжествовать победу. Теперь-то уж никак нельзя было поставить ему в пример меня: теперь «от дома отбились» мы оба!
— Что вам в этом саду будто медом намазано? Как вечер — так туда! — ворчала мама.
Михалыч молчаливо с ней соглашался.
— Да мы на выгоне с ребятами в футбол играем, — невинно отвечали мы.
— Как, и когда стемнеет, тоже в футбол? — недоверчиво осведомлялся Михалыч. — Что же, вы к мячу фонарик, что ли, привязываете?
— Когда стемнеет, в салочки играем или в палочку-выручалочку.
— Ну, это другое дело, — кивал головой Михалыч. — Это игры хорошие — ловкость, быстроту развивают. И находчивость тоже, — прибавлял он многозначительно. А потом уже совсем другим тоном говорил: — Жаль только, что рыбалку вы совсем забросили да и охоту. Какого я вчера бекаса застрелил, видали? Еду с охоты один, Василий Андреевич навстречу, остановил, спрашивает: «А где же ребята?» — «Не знаю, говорю, я их не вижу вовсе». — Михалыч грустно посмотрел на меня с Сережей. — Вот, братцы, какие дела! В ваши годы я тоже и в салочки, и в лапту играл, а рыбалка с охотой всегда на первом месте. Ну, да кто что любит… — добавил он.
Мне было больно слышать все эти речи. Они звучали прямым укором. Мало того: я чувствовал себя просто изменником любимому делу, да и не только делу, но и своим закадычным друзьям — Михалычу и Мише. Они, видно, и правда махнули на меня рукой, как на безнадежно погибшего. Ужасно было еще и то, что я не мог честно рассказать ни Михалычу, ни Мише с Колей, ни даже маме, почему я перестал охотиться и рыбачить.
Не мог же я тайну своего сердца выставить напоказ. Да к тому же это еще была тайна не только моя, но и…
Пусть лучше думают, что я променял рыбалку и охоту на игру в футбол, в салочки, пусть думают что хотят. Но тайна моего сердца будет жить только в нем. Для людей она останется вечной тайной!
Это решил я. Но жизнь, увы, частенько не считается с нашими решениями. Есть старинная пословица: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным». Так случилось и с нами.
Однажды мы все четверо возвращались с прогулки из леса и вдруг на уличном перекрестке нос к носу столкнулись с Михалычем. Откуда он здесь взялся? Почему не в больнице? Оказывается, очень просто — шел к больному.
Мы остановились, изумленные этой встречей. Михалыч же, напротив, нисколько не смутился. Он демонстративно снял шляпу и, хитро улыбаясь, раскланялся.
— Мое почтение молодым людям и их прекрасным спутницам!
Ох, уж лучше бы он не выказал своего почтения, особенно нашим спутницам! Они так смутились, что словно окаменели, не знали, что и отвечать.
