Шимпанзе горы Ассерик - Брюер Стелла (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Юла тоже с подозрением отнеслась к новой почве. После непродолжительного ее изучения она кинулась в мои объятия и уселась у меня на коленях. Я крепко прижала ее к груди, стремясь сделать все возможное, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Нетрудно было понять, какую психологическую травму испытывают сейчас оба шимпанзе в связи с полной переменой условий жизни, — по существу, мы были свидетелями их второго рождения. Посидев у меня на коленях и поглазев по сторонам, Юла спустилась на землю и поспешила к Камерону. Они обняли друг друга и совершили круг почета вдоль ограды.
В той части загона, где должны были спать обезьяны, висели два гамака, устланные древесным волокном, — именно к такой подстилке шимпанзе привыкли в зоопарке. Я с недоумением наблюдала, как обезьяны вытащили волокно, положили его прямо на землю, устроив вокруг себя нечто вроде гнезда, и приготовились спать друг подле друга. Я попыталась было водрузить подстилку обратно, но они вновь стащили ее на землю. Тогда я решила, что за последние двадцать четыре часа они испытали достаточно разных потрясений и заслужили право выбрать место для ночлега.
Большую часть времени в эти первые три дня я проводила в загоне вместе с шимпанзе. Они быстро приспосабливались к новому месту и непривычным условиям и вскоре признали во мне вполне подходящую приемную мать. Юла особенно нуждалась во мне и наслаждалась заботой и вниманием, которые я уделяла ей. Днем оба шимпанзе явно страдали от жары и делались сонными и апатичными, но в утренние и вечерние часы часто играли друг с другом. Правда, ни один из них не пытался вскарабкаться на лестницу или использовать другие приспособления для лазанья, и оба наотрез отказались спать на огороженных помостах. Возможно, они напоминали обезьянам о зарешеченных клетках. А может быть, Юла и Камерон уже начинали ценить свободу.
На четвертый день я наконец решилась вывести их на прогулку. Я вынесла Юлу из загона, и Камерон уверенно последовал за нами — куда более уверенно, чем я ожидала. В лесу я села на землю. Юла слезла с моих рук, торопливо подошла к брату, и оба двинулись по узкой тропе с таким видом, будто местность была им хорошо знакома. Я осторожно последовала за ними. Камерон пересек открытую лужайку и направился к кустам. Юла, поколебавшись, устремилась за ним. Я испугалась, не слишком ли я понадеялась, что шимпанзе полностью зависят от меня. Ведь если они начнут самостоятельно обследовать местность, они могут легко потеряться. На минуту шимпанзе скрылись из виду, потом раздался крик Юлы. Я бросилась к ней. Увидев меня, она тотчас подбежала и поспешно забралась ко мне на руки, укрывшись под моей защитой. Видно, она кричала потому, что не могла найти меня и боялась остаться одна в совершенно незнакомом ей месте.
Камерон вел себя куда более самостоятельно — это-то и беспокоило меня. Но я была уверена, что, пока Юла держится возле меня, Камерон далеко не уйдет и я смогу проследить за их первым знакомством с африканским лесом. Оба шимпанзе не проявляли ни малейшего желания вскарабкаться на деревья или лианы, зато Камерон, к моей радости, почти сразу согласился попробовать дикорастущий плод, и, судя по всему, тот пришелся ему по вкусу. На земле валялось множество спелых плодов, сорванных и брошенных верветками, — Камерон начал собирать и есть их. Юла была слишком напугана, чтобы испытывать голод, и, казалось, даже не замечала, что Камерон ест.
Мы провели на территории резервата все утро. Оба шимпанзе наслаждались прогулкой. Особенно счастлив был Камерон; он в восторге носился взад-вперед по тропе, и я боялась, что мне трудно будет убедить его вернуться в загон. Поэтому Абдули устроил на столе для кормежки настоящий пир и поставил два соблазнительных кувшина с фруктовым соком. Я внесла Юлу и дала ей пить, Камерон вошел в загон вслед за нами с не меньшей охотой, чем до этого вышел из него, и, приблизившись к столу, выпил свой сок. Потом оба начали есть. Они по-прежнему отказывались от папайи и других местных фруктов и отдавали предпочтение той пище, которая была известна им раньше. Приехала Чарлин и стала учиться ухаживать за обезьянами. Две недели она ежедневно выводила шимпанзе на прогулку, пока те не привыкли к ней, а она — к ним.
Оставив обезьян на попечении Чарлин, я могла спокойно возвращаться в Ниоколо. Меня не было там около полутора месяцев, из них две недели я провела в Абуко. В день моего возвращения шимпанзе долго не ложились спать. Наконец Уильям спустился в овраг и устроился в своем старом гнезде, Пух отправился спать в гнездо, сооруженное из лиан позади хижины, а Бобо в одиночестве залез на платформу и, прежде чем улечься, сложил кучу листьев в форме гнезда. Он больше нуждался в мягких подушках, и Найджел, который в мое отсутствие ухаживал за обезьянами, постепенно отучил его укрываться полотенцем.
После ужина Найджел долго рассказывал мне обо всем, что произошло в лагере за это время. Вскоре после моего отъезда исчез Бобо. Его не было 36 часов. Найджел, невероятно волнуясь, несколько раз облазил всю долину. Потом в лагере появилась Тина, однако Бобо с ней не было, и беспокойство Найджела усилилось. Пропавшего шимпанзе нашел Джулиан и сообщил об этом Найджелу. Бобо сидел на дереве у нижнего течения ручья, в километре от лагеря. Он был очень рад встрече с Найджелом и поспешно бросился в его объятия. Над глазом у него виднелась распухшая и кровоточащая рана, ноготь большого пальца на ноге был сломан; других повреждений на теле Бобо не было. Найджел предположил, что шимпанзе, упав с дерева, потерял сознание и потому не отзывался на их крики, когда они с Джулианом и Рене разыскивали его по всей долине. Бобо отнесли в лагерь и внимательнейшим образом наблюдали за ним на протяжении суток, но никаких последствий этого происшествия не обнаружили.
На следующее утро я увидела, как из оврага выбирается Тина, и в знак приветствия часто и громко задышала, подражая шимпанзе. Тина торопливо подошла ко мне, схватила за подбородок, прижалась открытым ртом к моей шее и запыхтела в ответ. Выглядела она, как всегда, прекрасно: большая, сильная, с гладкой блестящей шерстью. Бобо бросился к Тине. Она тотчас повернулась, обхватила его малюсенькую ручку своими могучими ладонями и принялась приводить в порядок его шерстку. Бобо явно привык к ней, а она до такой степени была готова баловать его и потакать его капризам, что я, признаться, удивилась. Я вспомнила как она усыновила Хэппи, будучи еще сама почти детенышем, и задумалась, доведется ли мне когда-нибудь увидеть собственного младенца Тины.
С тех уже далеких дней в Абуко у Пуха сохранился острый интерес к тому, как я делаю записи в своем дневнике. При возможности он и сам не прочь был почиркать в моей записной книжке. С возрастом Пух стал уделять этому занятию больше времени и внимания, а каракули, прежде грубые и неопределенные, приобрели иной вид. Когда у него появлялось желание поводить пером, он начинал хныкать, выпрашивая у меня ручку и тетрадь, а в случае отказа закатывал настоящую истерику. Получив требуемое, он немедленно успокаивался, открывал чистую страницу и с видом крайней сосредоточенности начинал выводить свои каракули и причмокивать губами, как если бы он занимался обыскиванием.
С годами его «чирканье» превратилось в нечто напоминающее стенографическую запись. Без сомнения, Пуху не нравится просто водить пером по бумаге, вычерчивая через всю страницу длинные беспорядочные линии. Он совершенно определенно стремится подражать моему письму. Получив от меня перо, он старается держать его, как и я, но обыкновенно хватает характерным для шимпанзе жестом — всей рукой. В результате длительной практики и неимоверной сосредоточенности Пуху удается изобразить над типографскими линейками серию мелких черточек и точек. Обычно он «пишет» слева направо, но иногда — сверху вниз, нанося небольшие иероглифы вдоль красной линии полей. Случается, что правый верхний или правый нижний угол страницы заполняется концентрированной массой линий и точек.
Я никогда не поощряла, а тем более не учила Пуха «писать». Для него получить в свое распоряжение перо и бумагу всегда было огромным удовольствием. Я же пыталась отбить у него эту охоту, так как не испытывала особого желания отдавать ему ручку и тетрадь в тот момент, когда сама пользовалась ими. Я никогда не показывала ему, как нужно держать перо, и очень удивилась, когда впервые увидела, что он держит его вполне по-человечески. Мне даже кажется, что, по мере того как его каракули становятся похожими на письмо, совершенствуются и его манеры. Как знать, быть может, если бы я обучала Пуха, он нашел бы новый способ самовыражения в виде своеобразной письменности!
