Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич (е книги TXT) 📗
С трудом отогнали собак, начали осматривать кабана и в недоумении переглянулись: то был вовсе не секач, а старая, на редкость могучая чушка. И что еще удивительнее — из нижней челюсти на несколько сантиметров торчали хотя и нетолстые, но достаточно острые желтые клыки. Жорж протер очки:
— Секачиха! Впервые вижу такую…
Я и сам, перевидав сотни убитых кабанов, таких клыков у самки не встречал. Мы завели за эти клыки петлю охотничьей веревки и вдвоем стянули чушку на дно оврага. Собаки шли за нами гурьбой, в снегу позади оставалась длинная глубокая волокуша с красной полосой.
Нужно было торопиться, но проделали все по правилам. Обработали и укрыли надежно. Поверх нарубленного кустарника навалили несколько тяжелых обгорелых валежин, не забыли приладить гильзы и бумажки. И без передышки заспешили своим обратным следом.
Было совсем темно, когда добрались к памятному дереву и диву дались. Дон спокойно лежал на том же боку! Он лишь заерзал при нашем приближении.
Быстро переложили все содержимое моего рюкзака в рюкзак Жоржа, а в мой бережно усадили раненого пса, оставив снаружи только забинтованную лапу и умную голову. Я сел, продел руки в лямки и поднялся на ноги.
Дон оказался тяжелее, чем я представлял; шли при звездах долго, не раз садились отдыхать. За перевалом взошла луна, и мы совсем близко увидели роющихся в снегу кабанов. Они заухали, побежали; никто и не подумал их преследовать.
В палатку добрались только к полуночи. На этот раз не ложились Арсений и Чигони, несколько раз разогревая ужин. Арсений добыл недалеко от лагеря молодую упитанную чушку, которую решили отослать в город семье Жоржа вместо убитого им менее аппетитного секача.
На другой день на санях отправили Дона в деревню. К весне кость срослась отлично, он начал бегать не хромая. Но все это произошло значительно позже, а история с секачихой имела продолжение: через неделю по оставленной в снегу кровавой волокуше к клыкастой чушке явился хозяин маньчжурских лесов и гор.
И нам суждено было встретиться. Однако это уже другая история.
С глазу на глаз
С тех пор как проводили Жоржа, стало ясно, что на Дубовом делать больше нечего: потревоженный собаками и выстрелами зверь откочевал надолго. И поскольку уже изучили тайгу на многие километры вокруг, беспокойный дух бродяжничества не давал покоя.
На этот раз наметили глухую падь на юго-западе, где с осени не оставил следа ни один человек. Без особого сожаления сняли обжитый лагерь, погрузили палатку и скарб на впряженного в легкие сани рыжего бычка. Арсений, повар Чигони, возчик Понджуни и я помогали быку на подъеме, где нужно прорубали заросли, обходили упавшие деревья и камни. Зигзагами преодолели водораздел и под вечер стали на ключике в стороне от широкой пади. Прямо за палаткой начинался девственный кедровник, новый табор расположился на самой границе лиственного и хвойного леса.
Дружно принялись за знакомую работу, и через два часа все было готово. Палатка укрыта от ветра, замаскирована лапником и ветвями дуба, сооружены гнезда для собак, пробита прорубь, напилены и наколоты дрова. Все влезли в новый теплый дом и стали располагаться каждый в своем углу. И вдруг где-то неподалеку, как бы приветствуя наше прибытие, несколько раз низко и многозначительно проухал филин: «Угу, угу, угу!..»
Арсений поднял руку, все прислушались, а он, улыбаясь, сказал:
— Вот и хозяин объявился. Это он предсказывает нам удачу. Давай назовем этот лагерь Филиновым!
В самом деле, место оказалось счастливым, добычливым. В первые же дни взяли несколько солидных кабанов, потом брат обнаружил на крутом южном склоне Татудинзы крупного шатуна-медведя, который почему-то не собирался ложиться в берлогу даже в январские морозы. Арсений завалил топтыгина в таких крутяках, что сани подойти не смогли; зверя пришлось свежевать на месте и выносить по частям на плечах. К нашим разнообразным запасам мяса прибавилась медвежатина, и Чигони, широко улыбаясь, шутливо спрашивал: «Что сегодня изволите? Филе косули, кабана, медведя или пойманного мной в петлю зайца?»
Огромную медвежью шкуру очистили от сала и растянули на жердях возле палатки. Рядом, под старой елью, соорудили крепкий стеллаж с наклонной лестницей, где аккуратно, штабелем, складывали вывезенные из леса туши добытых зверей. Их охраняли собаки.
Через неделю из деревни прибыли на запряженных черным быком санях два корейца, привезли солому нашему быку, рис и чумизу для нас и собак. Переночевали, а наутро собрались домой. Посоветовавшись, решили, что я пойду с ними, погружу и отправлю закопанную в лесу секачиху. Мы избегали оставлять надолго укрытую в тайге добычу — ее, случалось, обнаруживали, прогрызали и портили чуткие хищные колонки.
Вышли, едва рассвело. Путь сквозь тайгу лежал на восток, навстречу заре. Утро стояло морозное, корейцы не садились на сани, шагали рядом нахохлившись, пряча руки в рукава ватных курток. Незаметно отмерили несколько километров проложенным ими вчера следом, когда слева показалось устье распадка, в вершине которого, по моим расчетам, была закопана злополучная кабаниха. Солнце уже светило вовсю.
Когда приближаешься к оставленному в лесу зверю, всегда невольно чего-то ждешь, и я велел корейцам отстать, подниматься за мной осторожно, без разговоров, не кричать на быка.
Узкий, засыпанный по колено снегом ключик вился зигзагами среди крутых склонов, поросших старым лиственным лесом. Порывами налетал ветер, кружил, шуршал кустами орешника, переметал прошлогодние листья. И все-таки я понимал, что мои шаги, рушившие тонкий наст, должны быть слышны издалека, и хищника, если он тут, спугну заранее. Я ждал чего угодно, но только не того, что увидел…
Тяжелые и длинные, в ногу толщиной коряжины, которыми мы крест-накрест укрыли поверх кустов чушку, были разбросаны, хворост — тоже. Кабан, издали целый, лежал на правом боку, весь на виду, но заднее стегно оказалось развороченным. Вокруг валялись клочки шерсти и щетины с кожей, куски мерзлого мяса. Я шагнул ближе и разглядел свежие отпечатки крупных лап, всегда ошеломляющие своей величиной. Тигр! Вот почему не помогли ни привязанные к прутикам бумажки, ни насаженные на них латунные винтовочные гильзы. Этот грабитель не признает ничего.
Подъехали корейцы. Глянули, и их лица стали цвета надетых на них когда-то белых, а теперь посеревших от времени курток. Старший покачал головой и молитвенно сложил руки:
— Сонзями (учитель), не надо трогать кабана, надо всем скорее уходить. Иначе ОН очень рассердится…
— Как это так, почему уходить?
— Ха, в нашей деревне его хорошо помнят. Прошлым летом одну за другой задрал двух коров. Вызвали полицию, а они что? Походили с карабинами вдоль кромки леса и назад. Времени, мол, караулить нет, а руки трясутся… Когда третью задавил, мальчишка-пастух поднял крик. Мы сбежались, увезли корову в деревню и съели всем миром. А тигр обиделся: трех дней не прошло, как унес и пастушонка… Нет, лучше не сердить, оставить ему эту чушку!
Историю с пастушонком мы слышали еще осенью, в те времена она не была особенно оригинальной, и я держался иного мнения.
— Э нет. Чей это кабан, мой или его? Давайте погрузим тушу на сани, и везите быстренько в деревню. А с ним я постараюсь еще свидеться. Ну, взяли!
Корейцы удрученно качали головами, осуждающе цокали, но спорить не стали. Мы перевернули, как мерзлую глыбу, чушку и навалили на сани. Возчики торопливо укрепили ее веревкой, мордой к передку. Старший обнял быка за шею, ухватился за оглоблю, но, не трогая саней, обернулся ко мне и, понизив голос, как будто тигр мог его слышать, умоляюще произнес:
— Лучше не сердите, оставьте его в покое. Может быть очень худо.
Я нетерпеливо махнул рукой, младший хлестнул быка хворостиной:
— Иря! — Тот рванулся, и они покатили вниз по ключу. Чувствовалось, что напуганные крестьяне рады бежать как можно быстрее.
