Ожерелья Джехангира - Сигунов Петр Николаевич (полная версия книги .txt) 📗
Осторожно снял с плеча мелкокалиберную винтовку. Неудобно стрелять с одной руки, но спиннинг выпускать нельзя. Щелкнул выстрел. Таймень вздрогнул, перевернулся кверху брюхом. Хватаю за жабры, порывисто вытаскиваю на берег и долго-долго смотрю, любуясь его могучей красотой.
Мускулистый, широколобый, он под стать необузданной стихии порожистых рек Сибири. Казалось, в нем сливались все краски севера: голубовато-серое небо и бурые скалы, цветение полярных маков и сибирской купальницы, белесое раздолье оленьего моха и сияние снега.
У тайменя была круглая черно-бурая спина, пепельно-серые — бока, испещренные черными жучками и полумесяцами, беловатое в золотистых крапинках брюхо. Особенно великолепен хвост: серебристо-дымчатый, с желтыми пятнами, он постепенно становился красным и обрамлялся широкой ярко-оранжевой лопатой с малиновыми, золотистыми и синеватыми полосами. Парные плавники заострены: грудные — серые, у хвоста — оранжевые. Спинной плавник — в черных овалах, на жировом плавнике тоже черные узоры. Голова большая, пасть с крупными конусовидными зубами. Зубы редкие, острые, крючковатые, загнутые внутрь. Лоб крутой, широкий. Жабры дымчатые, глянцевитые, в черных пестринах.
К сожалению, у меня не было «рыбомера», зато в полевой сумке оказалась геологическая рулетка. С добросовестностью ихтиолога я принялся замерять свою первую в жизни крупную добычу.
Длина тайменя с хвостом была 1 м 32 см
Окружность головы — 50 см.
Ширина раскрытой пасти — 18 см
Длина зуба — 0,9 см.
Длина боковых и спинных плавников — 10–17 см.
Ширина хвоста — 25 см.
Вес около 25 кг.
К полуночи поймал еще шесть рыбин. Все они были не меньше метра и окрашены в темные тона. У некоторых тайменей на боках и жабрах зияли свежие рваные раны, как будто их выгрызли акулы. А может, и в самом деле под водопадом обитают акулы, то есть гигантские таймени? Вот бы сразиться с ними! Помериться силой!
Солнце неподвижно висело над водопадом, разливая мутный белый полумрак. Я с трудом волок по гальке две рыбины и думал о загадочных ранах на их боках.
На мшистоягелевой поляне среди кривых лиственниц показался наш лагерь: два белых брезентовых чума, где жили долгане — каюры, и три зеленые парусиновые палатки. Вдали удушливо и едко дымил костер, вокруг него теснились, спасаясь от комаров, худые, ребристые олени. Все уже спали, кроме техника-геофизика Сафонова.
— Ну как твои успехи, несчастный полуночник? — спросил он.
— Неважные. Всего только пару малышей поймал, — притворно вздохнул я.
Увидев мою добычу, Сафонов поднял такой шум, что из палаток мигом высыпали все полевики. Даже Лера Шихорина — наша единственная женщина-геологиня, совершенно равнодушная к рыбалке, и та не выдержала и тоже поспешно вылезла на росистый холод из теплого спального мешка. Таймени взбудоражили всю партию. Геологов охватило какое-то хмельное возбуждение. Только слышались ахи да охи. А когда я сказал, что там «валяются» еще пять штук, то все наперегонки побежали к водопаду.
Потом кто-то изъявил желание сняться с тайменями, и все поголовно заразились фотографической лихорадкой. Я снял сначала каждого в отдельности, потом всех вместе, — одним словом, щелкал «ФЭДом» до тех пор, пока не кончилась пленка. Но никто не догадался сфотографировать меня — возмутителя ночного спокойствия. Впрочем, я не обижаюсь. Пусть на память у них остаются снимки, у меня же в сердце всегда будет биться безыменный водопад с огненными свечами тайменей.
Сафонов быстро разложил у палаток жаркий костер. С молчаливого согласия начальника партии Николая Петровича Голованова было решено устроить ночной полярный пир — гречневая каша уже всем надоела до изжоги.
Прежде чем разделать тайменей, я тщательно измерял их, рассматривал в лупу загадочные рваные раны, пытаясь обнаружить следы клыков речных чудовищ, вскрывал их желудки, чтобы установить, чем они питаются. Товарищи надо мной весело подтрунивали.
Геля Сафонов, высокий, худощавый, весь в мускулах и жилах, уже много сезонов проработавший за Полярным кругом торжественно продекламировал:
— На первое будет уха по-рыбацки, на второе — шашлыки по-горняцки, на третье — жаркое по-арктически, а кто останется голодным, тому — заливное по-геологически.
Он положил в одно эмалированное ведро тайменьи головы для ухи, во второе — одни плавники для заливного. Затем располосовал охотничьим ножом боковины самого упитанного «поросенка», нанизал увесистые куски на черемуховые вертела и, посыпав солью, воткнул в землю над дымящимися тальниковыми гнилушками коптиться. А тем временем по его указанию «голодающие» обваливали в сухарной муке тонкие ломтики лососины и клали рядами на горячую сковородку, в которой плавилось сливочное масло.
Вскоре сидеть у костра стало просто невыносимо: такие полились ароматы, что и описать невозможно. Клянусь всеми сибирскими тайменями, всеми геологическими тропинками, нигде в городе вы не увидите янтарных капелек жира, булькающих в нежно-розовых изогнутых корытцем боковинах под струями горьковатого тальникового дыма, не вдохнете головокружительного аппетитного благоухания острой тайменьей ухи. Да что там говорить! Даже пожилые оленегоны и те проснулись, как только ветер донес до их чумов запах жареной рыбы. Долган было шестеро: двое мужчин, две женщины и два мальчика. Старшему, Илье, было лет двенадцать, младшему — четыре годика. Они тоже присоединились к ночному пиру у костра и отметили мое «спортивное крещение» по-своему, как полагается истинным северянам. Взяли двух тайменей, в каждом из которых было не меньше пуда, и начисто съели их сырыми, без хлеба, без соли, ловко орудуя узкими самодельными ножами. Мы диву давались, как они не отрезали свои губы.
Уснули мы на заре, когда солнце, описав над горизонтом полукруг, торопливо начало набирать высоту. Мне снились голубые китовые акулы.
На следующий день (если только на севере можно отличить день от ночи) начальник партии шутливо объявил мне выговор за срыв работы. Впрочем, этот «срыв» повлиял на полевиков благотворно — люди приободрились, повеселели. Бесконечные маршруты и перекочевки с одного лагеря на другой всех измотали, поэтому отдых пришелся как нельзя кстати.
Только Сафонов отказался отдыхать. Он изъявил желание — съездить за письмами на базу экспедиции, которая находилась километрах в двадцати от лагеря. Для подарка жителям базы (работникам спектральной и шлиховой лаборатории) он захватил двух лоснящихся «боровков», положив их на нарту, запряженную тройкой оленей. Вернулся Сафонов в отличном настроении. Я подозреваю, что он проверил, подходит ли таймешатина для закуски.
После отдыха мы снова разбрелись по горам составлять карту, искать руду. Я поднялся на плоскую вершину и вдруг увидел, как из-за хребта вынырнул самолет и тревожно начал кружиться над нашим лагерем. Он то и дело снижался, пытаясь сесть, но не решался. И так несколько раз.
Неужели случилось несчастье? Неужели наш радист послал сигнал бедствия? Подозрительное поведение самолета не давало покоя. Я бросил работу и побежал в лагерь. Там, к счастью, все было в порядке.
Только потом выяснилось, что летчиков всполошили мои таймени. Они так потрясли всех жителей базы, что даже скупые минералогини согласились промывать шлихи обычной водой, а спирт, которым их полагается промывать, отдали мужчинам для омовения редкостной добычи. По-видимому, Сафонов не скупился на яркие, художественные краски и населил мой водопад такими гигантами, какие не снились ни одному сибиряку.
Слава обо мне как о знаменитом рыболове, который запросто вытаскивает тайменей чуть ли не с себя ростом, разнеслась через эфир по всем закоулкам севера, где работали сотрудники Научно-исследовательского института геологии Арктики. Взбудораженные этой вестью летчики экспедиционного самолета, захватив спиннинги, несколько раз пытались сесть на галечную косу у водопада, но не рискнули. Коса была слишком крохотная и вся усыпана громадными валунами, словно противотанковыми надолбами.
